все так родятся поживут умирают и я помру и ты чего жалеть
В чём правда Бубнова, Луки и Сатина
Вторая правда — правда Луки, правда сострадания и веры в Бога. Приглядевшись к босякам, он для каждого находит слова утешения. Он чуток, добр к тем, кто нуждается в помощи, он вселяет в каждого надежду: рассказывает Актеру о лечебнице для алкоголиков, советует Пеплу уйти в Сибирь, Анне говорит о счастье в загробном мире. То, что говорит Лука, нельзя назвать просто ложью. Скорее он внушает веру в то, что из любой безвыходной ситуации выход есть. « Все ищут люди, все хотят — как лучше, дай им, Господи, терпенья! » — искренне говорит Лука и добавляет: «Кто ищет — найдет… Помогать только надо им… » Лука несет людям спасительную веру. Он думает, что жалостью, состраданием, милосердием, вниманием к человеку можно излечить его душу, чтобы самый последний вор понял: «Лучше надо жить! Надо так жить… чтобы самому себя можно… было уважать… »
Третья правда — правда Сатина. Он верит в человека, как в Бога. Он считает, что человек может верить в самого себя и надеяться на свои силы. Он не видит смысла в жалости и состра-дании. «Какая польза тебе, если я тебя пожалею? » — спрашивает он Клеща.. А затем произносит свой знаменитый монолог о человеке: «Существует только человек, все же остальное — дело его рук и его мозга! Человек! Это — великолепно! Это звучит — гордо! » Сатин говорит не просто о сильной личности. Он говорит о человеке, который способен перестраивать мир по своему усмотрению, творить новые законы мироздания, — о человеко боге.
Все так родятся поживут умирают и я помру и ты чего жалеть
Собрание сочинений в тридцати томах
Том 6. Пьесы 1901-1906
Бессемёнов, Василий Васильев, 58 лет, зажиточный мещанин, старшина малярного цеха.
Акулина Ивановна, жена его, 52 года.
Петр, бывший студент, 26 лет; Татьяна, школьная учительница, 28 лет, его дети.
Нил, воспитанник Бессемёнова, машинист, 27 лет.
Перчихин, дальний родственник Бессемёнова, торговец певчими птицами, 50 лет.
Поля, его дочь, швейка, работает в семьях поденно, 21 год.
Елена Николаевна Кривцова, вдова смотрителя тюрьмы, живет на квартире у Бессемёновых, 24 года.
Тетерев, певчий; Шишкин, студент, нахлебники у Бессемёновых.
Цветаева, учительница, подруга Татьяны, 25 лет.
Место действия — маленький провинциальный город.
Комната в зажиточном мещанском доме. Ее правый угол отрезан двумя глухими переборками; они выступают в комнату прямым углом и, стесняя задний план ее, образуют на переднем еще маленькую комнату, отделенную от большой деревянной аркой. В арке протянута проволока, на ней висит пестрый занавес. В задней стене большой комнаты — дверь в сени и другую половину дома, где помещается кухня и комнаты нахлебников. Слева от двери — огромный, тяжелый шкаф для посуды, в углу сундук, справа — старинные часы в футляре. Большой, как луна, маятник медленно качается за стеклом, и, когда в комнате тихо, слышится его бездушное — да, так! да, так! В левой стене — две двери: одна в комнату стариков, другая — к Петру. Между дверями печь, облицованная белыми изразцами. У печи — старый диван, обитый клеенкой, пред ним — большой стол, на котором обедают, пьют чай. Дешевые венские стулья с тошнотворной правильностью стоят у стен. Слева же у самого края сцены — стеклянная горка, в ней — разноцветные коробочки, пасхальные яйца, пара бронзовых подсвечников, ложки чайные и столовые, несколько штук серебряных стаканчиков, стопок. В комнате за аркой, у стены против зрителя — пианино, этажерка с нотами, в углу кадка с филодендроном. В правой стене — два окна, на подоконниках — цветы, у окон — кушетка, около нее — у передней стены — маленький стол.
Вечер, около пяти часов. В окна смотрит осенний сумрак. В большой комнате — почти темно. Татьяна, полулежа на кушетке, читает книгу, Поля у стола — шьет.
Татьяна (читает). «Взошла луна. И было странно видеть, что от нее, такой маленькой и грустной, на землю так много льется серебристо-голубого, ласкового света»…
(Бросает книгу на колени себе.) Темно.
Татьяна. Не надо! Я устала читать…
Поля. Как это хорошо написано! Просто так… и грустно… за душу берет… (Пауза.) Ужасно хочется знать — какой конец? поженятся они — иль нет?
Татьяна (с досадой). Не в этом дело…
Поля. А я бы такого не полюбила… нет!
Поля. Скучный он… И всё жалуется… Неуверенный потому что… Мужчина должен знать, что ему нужно делать в жизни…
Татьяна (негромко). А… Нил — знает?
Поля (уверенно). Он знает!
Поля. Я… не могу вам это рассказать… так просто, как он говорит… Но только — дурным людям… злым и жадным — плохо будет от него! Не любит он их…
Татьяна. Кто — дурен? И кто — хорош?
Поля. Он Знает. (Татьяна молчит, не глядя на Полю. Поля, улыбаясь, берет книгу с ее колен.) Хорошо это написано! Она очень уж привлекательная… такая прямая, простая, душевная! Вот как видишь женщину-то, в милом образе описанную, так и сама себе лучше кажешься…
Татьяна. Какая наивная… смешная ты, Поля! А меня — раздражает вся эта история! Не было такой девушки! И усадьбы, и реки, и луны — ничего такого не было! Всё это выдумано. И всегда в книгах описывают жизнь не такой, какая она на самом деле… у нас, у тебя, например…
Поля. Пишут про интересное. А в нашей жизни — какой интерес?
Татьяна (не слушая, с раздраженьем). Мне часто кажется, что книги пишут люди… которые не любят меня и… всегда спорят со мной. Как будто они говорят мне: это лучше, чем ты думаешь, а вот это — хуже…
Поля. А я думаю, что все писатели непременно добрые… Посмотрела бы я на писателя.
Татьяна (как бы сама с собою). Дурное и тяжелое они изображают не так, как я его вижу… а как-то особенно… более крупно… в трагическом тоне. А хорошее — они выдумывают. Никто не объясняется в любви так, как об этом пишут! И жизнь совсем не трагична… она течет тихо, однообразно… как большая мутная река. А когда смотришь, как течет река, то глаза устают, делается скучно… голова тупеет, и даже не хочется подумать — зачем река течет?
Поля (задумчиво глядя пред собой). Нет, Я бы посмотрела на писателя! Вы читали, а я нет-нет да в подумаю — какой он? Молодой? старый? брюнет.
Поля. Вот этот писатель…
Поля. Ах… жалко как! Давно? Молодой?
Татьяна. Средних лет. Он пил водку…
Поля. Бедненький… (Пауза.) И почему это — умные люди пьянствуют? Вот этот, нахлебник ваш, певчий… он ведь умный, а — пьет… почему это?
Татьяна. Жить скучно…
Петр (заспанный, выходит из своей комнаты). Экая тьма! Кто это сидит?
Поля. Я… и Татьяна Васильевна…
Петр. Что ж вы огонь не зажжете?
Поля. Мы сумерничаем…
Петр. В мою комнату от стариков запах деревянного масла проходит… Должно быть, от этого во сне видел, будто плыву по какой-то реке, а вода в ней густая, как деготь… Плыть тяжело… и я не знаю — куда надо плыть… и не вижу берега. Попадаются мне какие-то обломки, но когда я хватаюсь за них — они рассыпаются в прах… гнилые, трухлявые. Ерунда… (Насвистывая, шагает по комнате.) Пора бы чай пить:
Поля (зажигая лампу). Пойду, похлопочу… (Уходит.)
Петр. По вечерам у нас в доме как-то особенно… тесно и угрюмо. Все эти допотопные вещи как бы вырастают, становятся еще крупнее, тяжелее… и, вытесняя воздух, — мешают дышать. (Стучит рукой в шкаф.) Вот этот чулан восемнадцать лет стоит на одном месте… восемнадцать лет… Говорят — жизнь быстро двигается вперед, а вот шкафа этого она никуда не подвинула ни на вершок… Маленький я не раз разбивал себе лоб о его твердыню… и теперь он почему-то мешает мне. Дурацкая штука… Не шкаф, а какой-то символ… чёрт бы его взял!
Татьяна. Какой ты скучный, Петр… Тебе вредно жить так…
Татьяна. Ты нигде не бываешь… только наверху у Лены… каждый вечер. И это очень беспокоит стариков… (Петр, не отвечая, ходит и свищет.) Знаешь — я стала сильно уставать… В школе меня утомляет шум и беспорядок… здесь — тишина и порядок. Хотя у нас стало веселее с той поры, как переехала Лена. Да-а, я очень устаю! А до праздников еще далеко… Ноябрь… Декабрь. (Часы бьют, шесть раз.)
Бессемёнов (высовывая голову из двери, своей комнаты). Засвистали козаченьки! Прошение-то, поди-ка, опять не написал?
Петр. Написал, написал…
Бессемёнов. Насилу-то удосужился… эхе-хе!
Татьяна. Какое это прошение?
Петр. О взыскании с купца Сизова 17 р. 50 к. за окраску крыши на сарае…
Акулина Ивановна (выходит с лампой). А на дворе-то опять дождик пошел. (Подходит к шкафу, достает из него посуду и накрывает на стол.). Холодно у нас чего-то. Топили, а холодно. Старый дом-то… продувает… охо-хо! А отец-то, ребятишки, опять сердитый… поясницу, говорит, ломит у него. Тоже старый… а всё неудачи да непорядки… расходы большие… забота.
«Три правды» в пьесе «На дне» : Луки, Сатина, Бубнова. Ваша позиция в споре о правде и пользе лжи
В пьесе «На дне» М. Горький стремится не только к тому, чтобы изображением страшной действительности привлечь внимание к участи обездоленных людей. Он создал по-настоящему новаторскую философско-публицистическую драму. Содержание на первый взгляд разрозненных эпизодов — трагическое столкновение трёх правд, трёх представлений о жизни.
Вторая правда — правда Луки, правда сострадания и веры в Бога. Приглядевшись к босякам, он для каждого находит слова утешения. Он чуток, добр к тем, кто нуждается в помощи, он вселяет в каждого надежду: рассказывает Актеру о лечебнице для алкоголиков, советует Пеплу уйти в Сибирь, Анне говорит о счастье в загробном мире. То, что говорит Лука, нельзя назвать просто ложью. Скорее он внушает веру в то, что из любой безвыходной ситуации выход есть. « Все ищут люди, все хотят — как лучше, дай им, Господи, терпенья! » — искренне говорит Лука и добавляет: «Кто ищет — найдет… Помогать только надо им… » Лука несет людям спасительную веру. Он думает, что жалостью, состраданием, милосердием, вниманием к человеку можно излечить его душу, чтобы самый последний вор понял: «Лучше надо жить! Надо так жить… чтобы самому себя можно… было уважать… »
Третья правда — правда Сатина. Он верит в человека, как в Бога. Он считает, что человек может верить в самого себя и надеяться на свои силы. Он не видит смысла в жалости и состра-дании. «Какая польза тебе, если я тебя пожалею? » — спрашивает он Клеща.. А затем произносит свой знаменитый монолог о человеке: «Существует только человек, все же остальное — дело его рук и его мозга! Человек! Это — великолепно! Это звучит — гордо! » Сатин говорит не просто о сильной личности. Он говорит о человеке, который способен перестраивать мир по своему усмотрению, творить новые законы мироздания, — о человеко боге.
Страшно, что бесчеловечное общество убивает и калечит человеческие души. Но главное в пьесе то, что М. Горький заставил современников еще острее почувствовать несправедливость общественного устройства, заставил задуматься о человеке, его свободе. Он говорит своей пьесой: надо жить, не мирясь с неправдой, несправедливостью, но не погубить в себе доброту, сострадание, милосердие.
В философской и социально-бытовой пьесе Максима Горького «На дне» выражается два противоречащих друг другу взгляда на жизнь — философии странника Луки и картежника и шулера Сатина.
В пьесе Горького «На дне» сталкиваются три правды: правда факта, правда утешительной лжи и правда веры в человека.
Правду факта в пьесе представляет Бубнов. Он был когда-то скорняком, имел свое заведение, но оно было записано на жену. Поругавшись с ней из-за того, что та ему изменила, он ушел из дома и остался ни с чем. Сейчас он картузник. Как и все обитатели ночлежки, Бубнов пьет. Его правда заключается в том, чтобы лишь констатировать факты. Он не дает людям надежды, не утешает их и в них не верит.
В пьесе «На дне» М. Горький стремится не только к тому, чтобы изображением страшной действительности привлечь внимание к участи обездоленных людей. Он создал по-настоящему новаторскую философско-публицистическую драму. Содержание на первый взгляд разрозненных эпизодов — трагическое столкновение трёх правд, трёх представлений о жизни.
Вторая правда — правда Луки, правда сострадания и веры в Бога. Приглядевшись к босякам, он для каждого находит слова утешения. Он чуток, добр к тем, кто нуждается в помощи, он вселяет в каждого надежду: рассказывает Актеру о лечебнице для алкоголиков, советует Пеплу уйти в Сибирь, Анне говорит о счастье в загробном мире. То, что говорит Лука, нельзя назвать просто ложью. Скорее он внушает веру в то, что из любой безвыходной ситуации выход есть. « Все ищут люди, все хотят — как лучше, дай им, Господи, терпенья! » — искренне говорит Лука и добавляет: «Кто ищет — найдет… Помогать только надо им… » Лука несет людям спасительную веру. Он думает, что жалостью, состраданием, милосердием, вниманием к человеку можно излечить его душу, чтобы самый последний вор понял: «Лучше надо жить! Надо так жить… чтобы самому себя можно… было уважать… »
Третья правда — правда Сатина. Он верит в человека, как в Бога. Он считает, что человек может верить в самого себя и надеяться на свои силы. Он не видит смысла в жалости и состра-дании. «Какая польза тебе, если я тебя пожалею? » — спрашивает он Клеща.. А затем произносит свой знаменитый монолог о человеке: «Существует только человек, все же остальное — дело его рук и его мозга! Человек! Это — великолепно! Это звучит — гордо! » Сатин говорит не просто о сильной личности. Он говорит о человеке, который способен перестраивать мир по своему усмотрению, творить новые законы мироздания, — о человеко боге.
Страшно, что бесчеловечное общество убивает и калечит человеческие души. Но главное в пьесе то, что М. Горький заставил современников еще острее почувствовать несправедливость общественного устройства, заставил задуматься о человеке, его свободе. Он говорит своей пьесой: надо жить, не мирясь с неправдой, несправедливостью, но не погубить в себе доброту, сострадание, милосердие.
Все так родятся поживут умирают и я помру и ты чего жалеть
КАРТИНЫ. ЧЕТЫРЕ АКТА.
Константину Петровичу Пятницкому
Михаил Иванов Костылев, 54 года, содержатель ночлежки.
Василиса Карповна, его жена, 26 лет.
Наташа, ее сестра, 20 лет.
Медведев, их дядя, полицейский, 50 лет.
Васька Пепел, 28 лет.
Клещ, Андрей Митрич, слесарь, 40 лет.
Анна, его жена, 30 лет.
Настя, девица, 24 года.
Квашня, торговка пельменями, под 40 лет.
Бубнов, картузник, 45 лет.
Сатин, Актер— приблизительно одного возраста: лет под 40.
Лука, странник, 60 лет.
Алешка, сапожник, 20 лет.
Кривой Зоб, Татарин— крючники.
Несколько босяков без имен и речей.
Подвал, похожий на пещеру. Потолок — тяжелые, каменные своды, закопченные, с обвалившейся штукатуркой. Свет — от зрителя и, сверху вниз, — из квадратного окна с правой стороны. Правый угол занят отгороженной тонкими переборками комнатой Пепла, около двери в эту комнату — нары Бубнова. В левом углу — большая русская печь, в левой, каменной, стене — дверь в кухню, где живут Квашня, Барон, Настя. Между печью и дверью у стены — широкая кровать, закрытая грязным ситцевым пологом. Везде по стенам — нары. На переднем плане у левой стены — обрубок дерева с тисками и маленькой наковальней, прикрепленными к нему, и другой, пониже первого. На последнем — перед наковальней — сидит Клещ, примеряя ключи к старым замкам. У ног его — две большие связки разных ключей, надетых на кольца из проволоки, исковерканный самовар из жести, молоток, подпилки. Посредине ночлежки — большой стол, две скамьи, табурет, все — некрашеное и грязное. За столом, у самовара, Квашня — хозяйничает, Барон жует черный хлеб и Настя, на табурете, читает, облокотясь на стол, растрепанную книжку. На постели, закрытая пологом, кашляет Анна. Бубнов, сидя на нарах, примеряет на болванке для шапок, зажатой в коленях, старые, распоротые брюки, соображая, как нужно кроить. Около него — изодранная картонка из-под шляпы — для козырьков, куски клеенки, тряпье. Сатин только что проснулся, лежит на нарах и — рычит. На печке, невидимый, возится и кашляет Актер.
Квашня. Не-ет, говорю, милый, с этим ты от меня поди прочь. Я, говорю, это испытала… и теперь уж — ни за сто печеных раков — под венец не пойду!
Бубнов (Сатину). Ты чего хрюкаешь?
Клещ. Врешь. Обвенчаешься с Абрамкой…
Барон (выхватив у Насти книжку, читает название). «Роковая любовь»… (Хохочет.)
Настя (протягивая руку). Дай… отдай! Ну… не балуй!
Барон смотрит на нее, помахивая книжкой в воздухе.
Квашня (Клещу). Козел ты рыжий! Туда же — врешь! Да как ты смеешь говорить мне такое дерзкое слово?
Барон (ударяя книгой по голове Настю). Дура ты, Настька…
Настя (отнимает книгу). Дай…
Клещ. Велика барыня. А с Абрамкой ты обвенчаешься… только того и ждешь…
Квашня. Конечно! Еще бы… как же! Ты вон заездил жену-то до полусмерти…
Клещ. Молчать, старая собака! Не твое это дело…
Квашня. А-а! Не терпишь правды!
Барон. Началось! Настька — ты где?
Настя (не поднимая головы). А. Уйди!
Анна (высовывая голову из-за полога). Начался день! Бога ради… не кричите… не ругайтесь вы!
Анна. Каждый божий день! Дайте хоть умереть спокойно.
Бубнов. Шум — смерти не помеха…
Квашня (подходя к Анне). И как ты, мать моя, с таким злыднем жила?
Анна. Оставь… отстань…
Квашня. Ну-ну! Эх ты… терпеливица. Что, не легче в груди-то?
Барон. Квашня! На базар пора…
Квашня. Идем, сейчас! (Анне). Хочешь — пельмешков горяченьких дам?
Анна. Не надо… спасибо! Зачем мне есть?
Квашня. А ты — поешь. Горячее — мягчит. Я тебе в чашку отложу и оставлю… захочешь когда, и покушай! Идем, барин… (Клещу.)У, нечистый дух… (Уходит в кухню.)
Барон (тихонько толкает Настю в затылок). Брось… дуреха!
Настя (бормочет). Убирайся… я тебе не мешаю.
Барон, насвистывая, уходит за Квашней.
Сатин (приподнимаясь на нарах). Кто это бил меня вчера?
Бубнов. А тебе не все равно.
Сатин. Положим — так… А за что били?
Бубнов. В карты играл?
Бубнов. За это и били…
Актер (высовывая голову с печи). Однажды тебя совсем убьют… до смерти…
Сатин. А ты — болван.
Актер (помолчав). Не понимаю… почему — нельзя?
Клещ. А ты слезай с печи-то да убирай квартиру… чего нежишься?
Актер. Это дело не твое…
Клещ. А вот Василиса придет — она тебе покажет, чье дело…
Актер. К черту Василису! Сегодня баронова очередь убираться… Барон!
Барон (выходя из кухни). Мне некогда убираться… я на базар иду с Квашней.
Актер. Это меня не касается… иди хоть на каторгу… а пол мести твоя очередь… я за других не стану работать…
Барон. Ну, черт с тобой! Настёнка подметет… Эй, ты, роковая любовь! Очнись! (Отнимает книгу у Насти.)
Настя (вставая). Что тебе нужно? Дай сюда! Озорник! А еще — барин…
Барон (отдавая книгу). Настя! Подмети пол за меня — ладно?
Настя (уходя в кухню). Очень нужно… как же!
Квашня (в двери из кухни — Барону). А ты — иди! Уберутся без тебя… Актер! тебя просят, — ты и сделай… не переломишься, чай!
Актер. Ну… всегда я… не понимаю…
Барон (выносит из кухни на коромысле корзины. В них — корчаги, покрытые тряпками). Сегодня что-то тяжело…
Сатин. Стоило тебе родиться бароном…
Квашня (Актеру). Ты смотри же, — подмети! (Выходит в сени, пропустив вперед себя Барона.)
Актер (слезая с печи). Мне вредно дышать пылью. (С гордостью). Мой организм отравлен алкоголем… (Задумывается, сидя на нарах.)
Сатин. Организм… органон…
Анна. Андрей Митрич…
Анна. Там пельмени мне оставила Квашня… возьми, поешь.
Клещ (подходя к ней). А ты — не будешь?
Анна. Не хочу… На что мне есть? Ты — работник… тебе — надо…
Клещ. Боишься? Не бойся… может, еще…
Анна. Иди, кушай! Тяжело мне… видно, скоро уж…
Клещ (отходя). Ничего… может — встанешь… бывает! (Уходит в кухню.)
Актер (громко, как бы вдруг проснувшись). Вчера, в лечебнице, доктор сказал мне: ваш, говорит, организм — совершенно отравлен алкоголем…