вот такие мы лихие мужеложству вопреки
Севастопольские байки. 1 часть.
«Не ходите девки замуж
За военных моряков
Моряки ебутся стоя
У скалистых берегов»
Рыскал по сети в поисках этой байки. Не нашел. Что странно: в Севасте времен моего детства ее каждая собака знала.
Группе матросов-залетчиков дают «дембельский аккорд»: достроить причал для «строжевиков». Который строители никак сдать не могут.
Оно и понятно: у строителей дембель не в опасности, они дома будут когда захотят, а не как командир отпустит.
А тут собрали весь цвет Севастопольской гауптвахты. Сливки общества. Легенды флота.
Негодяи выматерились, распределили обязанности и взялись за дело.
Через три дня на стройке было все- цемент, кирпичи, доски, краска, и даже кранцы. Покрышки то есть.
Как в песне пелось: «На палубу вышел-а палубы нет»
Так же бесследно пропали покрышки с автомобилей ответственных работников адмиралтейства (см. «Кранцы»)
Но главная проблема была в арматуре. Ее просто негде было взять.
Братва почесала репы, наморщила мозг и вспомнила о Кладбище Кораблей. Именно с большой буквы. В мое время это был целый город. Там было ВСЕ. Буквально все. Если уметь искать. Матросы искать умели и уже через день на стройке лежала огромная куча ржавого железа, годного на роль арматуры.
Среди этого металлолома чеховским ружьем валялся роковой болт диаметром чуть ли не в полметра.
Который впопыхах присобачили так, что он выпирал за линию причала.
Через две недели причал был достроен, покрашен и предъявлен слегка охеревшему начальству.
Начальство протерло очи, помотало башкой-мираж не пропадал. Потом неуверенно, с опаской, ступило на новостройку. Причал выдержал. Осмелев, самый отчаянный кап-раз подпрыгнул. Комиссия замерла. Но творение флотского гения стояло нерушимо.
Комиссия радостно запрыгала по настилу. Потом пустилась впляс.
Причал, из за долгостроя коего Главком Флота рвал им сраки- ДОСТРОЕН! Ура, товарищи! «Нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять!»
Заглянуть за край причала ума ни у кого не хватило.
Негодяи, построенные неподалеку, были объявлены героями, пожаты руками, обняты отечески и отправлены по домам.
Швартовка к родному пирсу с полного хода – большое прикладное искусство. Военно-морской шик. Капитан сторожевика сходу, мастерски, припечатал корабль к новой стеночке.
Грохот дизелей скрыл звук от пропарываемой болтом обшивки.
По прибытии была объявлена большая приборка. Корабль вылизали от бака до юта. Боцман идет по отсекам проверять чистоту.
И столбенеет от увиденного.
В одном из помещений он обнаруживает явный непорядок: огромный ржавый болт, торчащий из переборки.
Налицо нарушение всех незыблемых основ флота! Если есть болт, то он должен быть с гайкой, шайбой и контрагайкой! Мало того-он обязан быть покрашенным уставной шаровой краской!
Боцман дает задачу двум смышленым годкам (тм)- устранить безобразие.
И таки находят искомые гайки полуметрового диаметра!
К вечеру недостаток устранен: гайки навернуты на болт и все сооружение красиво покрашено. Боцман любуется композицией, умиляется душой и объявляет годкам о снятии с них ранее наложенных взысканий.
Настает пора выходить в море. Корабль крутит винтами- и ни с места. Так бывает- Ахтиарская бухта заилена вхлам, иногда корабли залипают намертво.
Средство известно- буксир.
Капитан буксира решает оторвать проклятое корыто «с рывка». Разгоняется, выбирая слабину канатов и.
Раздается дикий грохот, сторожевик отрывается от причальной стенки вместе со всей скулой и моментально ложится на грунт.
– Вот это да! – сказал командир в пяти сантиметрах от пирса. – Чтоб я сдох!
И тут же лбом он пробил стекло, вылетел через него и полетел сдыхать. Команда разлетелась, как вороны.
Трюмные шустрыми крысами вылетели на палубу. И самое странное, что все остались живы. Вот такие мы лихие, Мужеложству вопреки.
Свежепокрашенный болт красиво блестел на солнце.
Хорошая, годная байка )
Понимаю, как можно переработать дачу обратно в доски. Но как обратно в цемент и краску?
Надеюсь к флоту, ты отношение не имел? Такую байду накидал. Пирс у него годки строят, епти.
Так вот откуда ноги у этой легенды растут!
Много раз слышал байку о том, что болиды Ралли Группы B по скорости были сопоставимы с болидами Формулы 1.
Да, нашёл подтверждение тому, что история имеет реальные основания. Во время тестов перед стартом ралли Португалия 86′ Лянча обкатывала свои болиды в Эшториле. По словам менеджера команды Нинни Руссо, время, показанное Генри Тойвоненом на Лянча Дельта С4, могло бы войти в десятку лучших результатов предсезонных тестов Формулы 1, прошедших на этом же треке. Но только тестов. Естественно, на реальном Гран-При Португалии 450-800-сильная (в зависимости от версии) раллийная машина весом под 900 кг не имела шансов против 900-1450-сильных 550-килограммовых болидов Формулы 1 с развитой аэродинамикой. Конкретно механики Лотуса могли легко давонуть 4-5 бар в свой Renault EF15B и получить под 1000 л. с. Один из самых мощных двигателей плюс сбалансированное шасси, благодаря которым Айртон Сенна взял поул в квалификации.
ШОТЛАНДСКАЯ РОДНЯ
«Ты лучше, Зин, не трогай шурина.
Какой ни есть, а всё родня.»
В.Высоцкий. «Диалог в цирке».
В одной компании в Силиконовой Долине (Калифорния) работала некая мисс Patricia McKillan. Дама полусредних лет, одинокая. Может, из-за характера, гордого и независимого настолько, что не стеснялась ходить в юбках, когда все женщины компании предпочитали брюки. Сослуживцы не раз обращали внимание на её фамилию, вкупе с гордостью и независимостью указывающую на шотландские корни.
А тут ещё полюбившийся фильм «Горец» разбудил в ней шотландское самосознание, она прочла много интересного о своей исторической родине, изучила нравы, культуру, историю. И, следуя последней американской моде, решила выстроить и своё генеалогическое древо, начав с шотландских предков, дабы не уподобиться Ивану, не помнящему родства.
После долгих поисков она обнаружила целую деревушку McKillan’ов, затерянную где-то в горах Шотландии. Она списалась со своими весьма вероятными родственниками и узнала предание, будто еще в XVII-м веке некий Грегор McKillan, брошенный в каталажку за браконьерство в баронских угодьях, сбежал неизвестно куда, а через много лет вытащил в Америку жену с младшими детьми. Старшие остались на месте – уже при своих семьях.
. Несмотря на то, что Патриция была не просто чернокожей, но ещё и чернокожей с фиолетовым отливом.
Байка о том, как в одной деревне существовала традиция вешать чучело белого казака
Данную байку мне рассказал мой подписчик. Я собираю любые деревенские истории, но эта показалась настолько самобытной и оригинальной, что я решил опубликовать ее на ваш суд.
-Яичек пожарь и квасу.
Васятка засмеялся, руками захлопал:
-Ну ща я тебя тоже порадую.
Достал шашку и раз. Все.
До 50-х годов такой фестиваль был, потом участковый приехал:
Так и перестали. А чучело председатель забрал. Вон куды забросил оказывается.
Вот такая история с сюжетом.
Байка изначально была опубликована в моем авторском блоге «Поиск интересного с Хрусталевым»
Переворот, приведший к власти Елизавету, фельдмаршал Петр Ласси мирно проспал. Утром победители-гвардейцы разбудили его и спросили, за какую он династию. Старый хитрец, даром что спросонок, нашелся мгновенно: «За ныне царствующую!»
Если транспорта нет, а счастья хочется: генерал Линь Бяо
Китайцы воевали против Японии с 1936 года, не очень успешно — многочисленные, но плохо вооруженные и практические не имеющие военной техники китайские войска не могли противостоять фанатичным и прекрасно подготовленным японцам в открытом бою. Но Коммунистическая Партия Китая под руководством Мао Цзедуна сумела развернуть обширное партизанское движение на оккупированных японцами территориях, и весьма успешное. Японская власть сохранялась только в населенных пунктах где имелись гарнизоны, перемещаться по китайской земле можно было только в составе военных отрядов или хорошо охраняемых колонн, да и те подвергались нападениям партизан или нарывались на мины. Японца, осмелившегося в одиночку покинуть китайский населенный пункт и выйти за пределы зоны действия патрулей — ждала быстрая и мучительная смерть…
Основной базой КПК была провинция Шаньси с городом Яньань. В августе 1945, с очевидным разгромом Японии, 8-я Народно-Освободительная армия Китая выступила из Шаньси и начала активно занимать освобождающиеся от японцев территории, местами выбивая оставшиеся японские гарнизоны. В авангарде 8-й армии наступал пехотный корпус под командованием генерала Линь Бяо.
Китайский генерал находит решение. Приказ по корпусу: срочно готовимся к форсированному маршу. Все снаряжение бросаем, с собой только винтовки. Приготовить запасы еды на переход, наварить риса. И главное, все и срочно делаем носилки, из расчета одна штука на каждых трех солдат или офицеров корпуса! Конечно, брезента для носилок не было, с бамбуком тоже проблемы, пришлось делать из подручных материалов:одежды, рубашек, шинелей, веток, что подвернется. Но — сделали сколько нужно.
И корпус Линь Бяо в полном составе бегом побежал к Харбину. Выглядело это так: двое несли на носилках третьего, он отдыхает. Каждые четыре часа – меняются. Никаких привалов, ночлегов, китайцы бежали без остановки, днем и ночью. Ели и спали исключительно на носилках, по очереди. По горным тропам, по лесам, по проселочным дорогам, разбитым войной. Бежали порядка трех дней. И — успели!
16 сентября, парад уже заканчивался — промаршировала пехота, пролетели над площадью самолеты, уже вышли замыкающие колонны танков и самоходных орудий, оркестр перестраивался для прощального марша… И вдруг вслед за танками появились бегущие китайцы с носилками. Выглядели они ужасно: исхудавшие, усталые, оборванные, запыленные, многие в легких тапочках, а то и босиком. Но — радостные и улыбающиеся, как утверждают очевидцы, лица китайцев светились счастьем. Впереди ехал их командир. Генерал Линь Бяо поднялся на трибуну и доложил советским военачальникам о прибытии вверенного ему корпуса для участия в параде, после чего они вместе приветствовали проходящих мимо китайских солдат. Потом на площадь вышли колонны демонстрантов, все интернациональное население Харбина. После парада и демонстрации, закончившейся уже в темноте — город засверкал иллюминацией, совместные гуляния продолжались до глубокой ночи…
Вот такие мы лихие мужеложству вопреки
А вот и узоры на двери. Красивые. И до всего можно дотронуться. На все хватит времени. И он коснулся, потрогал. Ему было нужно. И руки натыкались на бугорки, порезы, заусенцы. А потом он вышел, дотянул по стеночке до холодного поручня и до скользкой на ощупь кремальеры. Он долго стоял у двери. Все вспоминал, вспоминал.
Навстречу полезли люди, и он их пропустил. Хотя это они не пускали его в отсек тогда, и он их тогда ненавидел. И кажется, он их и сейчас ненавидит. Ну, конечно. Их же можно схватить теперь за грудки и душу из них вытрясти. Даже кулаки сжались. Фу ты, Господи!
— Ты чего? — спросили его.
— Да так, — сказал он и рассмеялся.
ЧУТЬЕ
У нас командир три автономки подряд сделал. Не вынимая. Вредно это для организма, когда не вынимая. Сдвинуться в нем что-нибудь может, в организме,
У нашего командира, по-моему, сдвинулось: в середине автономки ему захотелось, чтоб все пели.
— Вы же не знаете ни одной строевой песни, — говорил он нам, командирам боевых частей, на докладах, — используйте время здесь, в автономке. Что вы на меня так уставились? Учите. Учите народ. Пусть народ поет. Нас по приходу могут проверить на знание строевой песни.
Потом командир приказал распечатать текст двух песен, по сто экземпляров каждую, и раздать народу.
И мы запели.
Пели мы целыми боевыми сменами, перед заступлением на вахту, боевыми частями пели и в одиночку…
Все-таки три автономки в год — это много.
Даже для командира.
По ночам кают-компания — этот рассадник антикомандирских настроений — потешалась:
— …ну, теперь нам хорошо…
— Дождались…
— Наступили времена…
— А то я думал, чем бы занять мой пылающий мозг?!
— Песней. Теперь все будем петь. Ежедневные спевки.
— И кто хорошо споет, того по приходу домой сразу от-пус-тят.
— А чего вы смеетесь? По приходу нас запросто могут на песню проверить,
— Могут: у нас везде чудеса,
— Представляете? Бросим чалки, привяжемся, выйдем наверх, построимся, а нас уже ждут: пойте, говорят.
— А мы стоим и молчим. Нехорошо.
— Нехорошо. Действительно: пришли с моря и не поют. Непонятно.
— Молчат с моря. Безобразие-то какое!
— Сразу заинтересуются: почему молчат? Почему не поют? Что мешает петь? В чем причина непения? Может, недовольные есть?
— Недовольные, выйти из строя. Шлепните их на торце пирса.
— А я предлагаю вообще начать петь заранее.
— Загодя… это хорошо…
— Как всплыли — всех свободных наверх в ватниках — и песню.
— А потом почин можно организовать: «В базу — с песней».
— Политотдел бы в потолок кипятком писал.
— В это воскресенье командир хочет устроить смотр-конкурс между боевыми сменами. Будет праздник песни. Как в Эстонии. Команде петь и веселиться!
— Интересно, доктор давно ли осматривал командира? По-моему, с ним происходят мутации.
— А лучше петь просто отсеками. А как будет звучать: «поющие отсеки»!
— А жюри в центральном. Щелкнул «каштаном» — и пожалуйста: любой отсек. Поют отсеки, поют…
Кают-компания потешалась неделю. А зря: по приходе нас действительно проверили на знание строевых песен. Выгнали на плац и проверили.
В КУСТАХ ТУИ
Весь химический профессорско-преподавательский состав во главе с начальником факультета по случаю приезда главкома сидел в кустах туи.
У главкома после строевого смотра на плацу, где мимо него пробарабанили курсанты с диким криком «Раз-иии-раз!» и судорожными рывками голов направо, и после того, как ему шепнули, что это идут химики, — вдруг, на семьдесят пятом году жизни, проснулось желание осмотреть химический факультет.
С быстротой молнии факультет обезлюдел: все сидели в кустах туи и настороженно следили за главкомом и его свитой.
Часть свиты осталась внизу, а сам главком с остатками поднялся в роты.
Из кустов туи вырвался горестный вздох.
Главком поднялся на третий этаж и попал в роту штурманов, случайно живущих на химическом факультете. Дневальный, увидев его, окаменел так, как если бы главком шагнул на него прямо с портрета: он открыл рот, но легкие ему не подчинились, и крика не получилось.
Дежурный по роте, почувствовав в тишине что-то неладное, выбежал из умывальника и так закричал:
«Смир-на. », — что у дневального рот закрылся. Главком удовлетворенно кивнул, выслушал рапорт и двинулся в спальное помещение.
Там в это время находилось дежурное подразделение: оно готовилось к заступлению, то есть: спало бездыханно.
Истошные крики, ненормальный рапорт с «адмиралом флота Советского Союза» привели к тому, что дежурное подразделение моментально проснулось и, кое-как одернув одеяла, схватило в охапку одежду и в трусах полезло в окна. Все это происходило на третьем этаже и весной.
Стоящая внизу ошеломленная свита главкома, открыв рты, наблюдала, как окна на третьем этаже с треском распахнулись и в них ринулись, как пираты на абордаж, человек двадцать в трусах и с бельем. Затем эти двадцать человек во мгновение ока по карнизу — белье между ног — перешли в соседнее ротное помещение.
— А-а… интересно… — сказал какой-то обалдевший адмирал из свиты, — кого же здесь все-таки готовят? Химиков или диверсантов.
В этот момент главком вошел в спальное помещение. За ним, зажмурившись, шагнул дежурный: он ожидал, что сейчас главком наткнется на лежбище котиков, но если не считать двух мертвецки спящих, в остальном помещение выглядело даже очень сносно.
Главком заметил спящих и направился к ним.
— Товарищ курсант, — затеребил он по-отечески первого за плечо, — товарищ курсант, почему вы не на строевых занятиях?
— Потому что формы нет, — сказал первый и, не проснувшись, повернулся к главкому задом.
Мы уже говорили, что главкому было много лет — чуть-чуть не хватало до ста — и он давно уже был дедом, а тут перед ним были дети. Он оставил первого и приступил ко второму.
— Товарищ кур-са-н-т, — шептал он ласково и теребил второго за плечо, — то-ва-рищ кур-са-ан-т…
Второй открыл наконец свои мутные очи. На своем плече он увидел адмиральскую руку с нашивками до локтя, а прямо перед собой — фуражку в золоте и погон с «обалденным» гербом.
— Ну и не хрена себе! — сказал второй, мотнул головой, обтер ее о подушку и, повернувшись со словами: «Вот это да!», — тут же заснул.
Стоять рядом с ними было как-то не совсем удобно, и главком, потоптавшись, двинулся в обратный путь,
— Ну… — остановился он на выходе из ротного помещения и, оглянувшись на спящих, нерешительно взглянул на одеревеневшего дежурного», подумал и махнул рукой. — Ну, ладно,
По пути заглянули в бытовку. Там стояло беззаботное тело в трусах. Тело ничего не слышало, тело стояло и гладило брюки. Тело оглянулось и застыло с утюгом. На него смотрел главком. Так человека вообще-то можно заикой оставить или добиться того, что всю оставшуюся жизнь он будет хохотать.
Главкому захотелось пообщаться.
— Ну? — сказал он. — А вы кто?
В следующие полсекунды к телу вернулась речь, и оно, вместе с утюгом, поднятым к уху, обозвало главкома «маршалом» и сказануло какое-то очень необычное предложение, из которого было понятно только то, что перед вами стоит курсант Пуговкин.
Главком обиделся на то, что его обозвали «маршалом», и выкатился из роты с криком:
— Эти химики.
В кустах туи произошло движение. Волнение произошло. Кусты возмутились. Вперед начали выталкивать начальника факультета.
— Александр Леонидыч! — говорили ему горячо, увлеченно подталкивая к выходу. — Вы должны выйти и сказать ему, что это не химики. А то опять на нас все шишки… Скажите ему, что это штурмана.
— Да вы что! — отбивался начфак, стараясь за кого-нибудь задержаться руками. — Вы что, отпустите! С ума посходили все, что ли? Хотите, чтоб я умер на месте от инфаркта? Да черт с ним… отпустите… вы что.
Так начфака и не смогли выпихнуть. Хотя толкало немало человек.
Главкома тем временем успокоили и повели его в лабораторный корпус.
Все стихло; профессорско-преподавательский состав потихоньку растекся; кусты застыли в успокоении; и все на этом свете замерло до следующего посещения главкома.
ПЯТЬ СУТОК АРЕСТА!
РАЗРЕШИТЕ ДОЛОЖИТЬ?
БОБЕР
КАК В ТУМАНЕ
Комиссия по проверке организации борьбы за живучесть застала Сергей Сергеича врасплох. Он не успел улизнуть, и теперь он стоял рядом с батарейным автоматом во втором отсеке и вымученно улыбался.
Сергей Сергеич (кличка Эс-эс) — был заместителем командира по политической части на этом атомоходе. Кроме того, он был уже очень стар, когда попал на железо, так стар, что ни черта не знал, хотя по борьбе за живучесть в отсеках подводной лодки он мог долго говорить нужные слова, прикрывая свое полное отсутствие выписками из КВСа [КВС — журнал «Коммунист Вооруженных Сил»]. Проверок он боялся панически.
— Аварийная тревога! Пожар во втором! — настигла его вводная, поданная проверяющим.
Она ударила его в спину между лопатками, как черная стрела, и он завис, сжался.
Захлопали переборки, личный состав заметался по отсекам.
— Задраена носовая переборка!
— Личный состав включился в индивидуальные средства защиты! — вводная отрабатывалась.
Проверяющий, грозный капитан первого ранга из бывших командиров, нашел Эс-эса среди ящиков. Огромный, как скала, он завис над ним и прочитал бирку на кармане рабочего платья: «Зам. командира по политической части».
— Ага, — сказал он.
Как всякий бывший командир, проверяющий не любил замов.
«Попался, говнюк!» — говорили глаза проверяющего.
«Не на-до!» — молили глаза Эс-эса.
«А вот мы сейчас увидим», — не умолялись глаза проверяющего.
— Ваши действия по вводной «пожар в отсеке»? — спросила скала в звании капитан первого ранга у съежившегося замполита,
У зама много действий. Откройте корабельный устав, и вы увидите, чего там только не наворочено.
Во рту у Эс-эса стало кисло, противно стало, мысли потемнели, спутались и сбились в войлок. Он даже забыл на время, как его зовут. Он не помнил ничего. Время шло, и нужно было что-то говорить, а он только улыбался, потел и жевал воздух.
— Выношу командира, — пролепетал он наконец чужим голосом, влажный и дурно пахнущий.
— Что-о-о?! — загремела скала в звании капитан первого ранга на весь отсек. — Что? Поссать ты его, что ли, выносишь?
— Нет, вы послушайте, что он говорит! — возмущался проверяющий, призывая в свидетели весь отсек. — Выносит он его, выносит поссать!
Эс-эс больше ничего не сказал. Он стоял такой маленький, ушастенький, всклокоченный, вцепившийся в какой-то ящик и все еще улыбающийся. Все плыло в розовом тумане, и где-то из тумана все еще доносился до него голос проверяющего из очень большой комиссии по проверке организации борьбы за живучесть.
ВСЕ НОРМАЛЬНО
МАСТЕР ШВАРТОВНОГО УДАРА
Швартовка к родному пирсу с полного хода — большое прикладное искусство. Военно-морской шик. Представьте себе; белый пароход, а может быть, даже и серый, с ходу, на всех парах, весело, вместо того чтобы по всем законам гидродинамики врезаться, перевернуться, развалиться и затонуть, — па крутом вираже останавливается у пирса как вкопанный, как мустанг останавливается. Красиво, черт побери!
Капитан нашего помоечного корыта — катера военно-морского (разумеется, у нас там что-то иногда даже с ходу стреляло) — всегда любил швартоваться вот так — на полном ходу. Носом в пирс. Скорость дикая. Остаются какие-то метры, дециметры-сантиметры, и…
— …Осади! — кричал он в машину, и машину осаживали, и корыто с диким ржаньем вставало на дыбы и…замирало у пирса.
И вот в очередной раз, когда до пирса остается совсем ничего, на бешеной скорости…
— …Осади! — кричит капитан. — Полный назад!
— А назада не будет, командир… — сказал ему спокойненько мех. — У yас заклинило.