вашбродь что это значит
masterok
masterokМастерок.жж.рф
Хочу все знать
Есть мнение, что Октябрьская революция 1917 года (и время) уничтожила много важных элементов культуры нации, в том числе и культуру личного обращения. Ведь буквально во всех языках мира существует вежливое универсальное обращение к незнакомым людям.
Много лет назад в и России было такое обращение, которое к тому же стало причиной появления интереснейшего языкового явления — «словоерса».
Все культуры с отставанием или опережением, но развиваются по аналогичным законам. Практически в любом языке мира существуют слова, которые позволяют вежливо обратиться к незнакомому человеку. Например, в Англии — «сэр», «мэм» и «мисс», во Франции — «месьё», «мадам» и «мадемуазель», в Польше — «пан» и «пани», в Испании – «сеньор» («дон»), «сеньора» («донна») и «сеньорита». Вот и в дореволюционной России такие слова были — «сударь» и «сударыня». Особенность подобных обращений во всех языках состоит в том, что они позволяют выразить уважение к собеседнику, ставят его на ступеньку выше обращающегося.
Так, французское «monsieur» произошло от «mon» — мой, и «sieur» — господин, а русское «сударь» — это, по сути, сокращённое от «государь».
Но и на этом сокращения в русском языке не закончились. Постепенно «Извольте, сударь» трансформировалось в «извольте-с», а «да» и «нет» — в «да-с» и «нет-с». Частица –с, прибавляемая к словам, получила название словоерс. Название это не возникло на пустом месте, а тоже имеет объяснение. Когда-то школьники, обучаясь чтению по слогам, как заклинание повторяли: буки-аз — БА, веди-аз — ВА, веди-есть — ВЕ, глаголь-есть — ГЕ… среди таких «складов» были и с буквой Ъ (ер) на втором месте, а среди них и «слово-ер — СЪ»; произносилось последнее именно как «словоерс». В XIX веке словоерс считался выражением почтения к собеседнику а его употребление в речи признаком вежливости и галантности собеседника. Но пришла революция 1917 года и судари исчезли.
На смену этому душевному слову из низов пришло универсально-революционное товарищ, которое уровняло людей по социальному, половому и финансовому признаку. Справедливости ради стоит отметить, что приживалось это слово с трудом, и до конца так и не прижилось. Уже в 1980-х обращение «товарищ» считалось неприятным и даже оскорбительным.
Словоерс в XX веке сохранился разве что в субкультуре «семейных» врачей – использовали его для придания себе авторитета или для психотерапевтического воздействия на больных, особенно из «бывших». Можно было услышать это слово и в речи старых интеллигентов — профессуры, учителей. Они долгое время считали более элитарными, чем советские и были символом так называемого «разрешённого барства».
Сегодня словоерс употребляется очень редко, разве что для выражения иронии. Широкие массы вспомнили о нём после телевизионной рекламы банка «Империал» — с подачи создателей рекламного ролика в активный запас многих людей вошло слово «Ждём-с!»
«Извольте-с»: зачем в старину к некоторым словам во время разговора добавляли букву «с»
Наверное, многие хоть однажды встречали в литературе или слышали в фильмах 19 века наши обычные русские слова, но с прибавлением к их концу буквы «с». Например, «нет-с», «извольте-с». По какой причине это делалось и какое значение имело?
Словоер
Оказывается, частица «с», добавляемая к слову любой части речи, называется словоером и применяли такую форму обращения или говора только лишь в особенных случаях. В начале 19 века такими словами разговаривали с людьми, которых почитали и уважали.
Как правило, такая форма речи использовалась в беседах на работе между напарниками или коллегами, с незнакомыми людьми или на праздничных торжествах.
Почему именно «словоер»?
Такое определение частице «с» дала сама азбука системы обучения людей 19 века. Как уже многим известно, буква «а» произносилась, как «аз», буква «б» — «буки» и так далее.
А вот буква «с» говорилась, как «слово». Но в те времена также к концу слов часто добавлялся «ъ», который также имел свое название — «ер». Так и получилось слово «словоер».
Сокращение слова
Ложно думать, что частица «с» всего лишь буква, которая придает разговору более уважительный тон. На самом деле, под ней скрывалось более развернутое слово «сударь» или «сударыня». Слово «сударь» также является сокращенным вариантом слова «государь». Поэтому при произношении «Извините-с», собеседник на самом деле имеет в виду «Извините, сударь».
В русском языке того времени было очень много сокращенных слов и обращений. Скорее всего, многие слышали такие обращения, как «вашбродь», что значило «ваше благородие».
Исчезновение
Также с таким окончанием отвечали или обращались к своим хозяевам прислуги. Но уже к концу столетия словоер стал означать несколько другое значение. Такое обращение стали требовать к себе люди, которые были высокомерны и со временем словоер стал говорить больше про унижение, чем почтение.
С наступлением 20 века, словоер стал постепенно выходить из повседневных диалогов людей. Но прежде чем полностью выйти из русской разговорной речи, частица «с» стала использоваться в речах русских людей, которые желали несколько поиздеваться или посмеяться. Также добавлением к слову словоера люди подчеркивали самую важную фразу из предложения.
После того как в стране случилась революция и все «судари» вмиг превратились в «товарищей», словоер утратил свою необходимость в использовании. Но большинство взрослого и преклонного возраста населения по старой привычке все равно говорили слова, с частицей «с» на конце. К ним присоединились и лица, которые занимали должности профессоров, преподавателей, врачей. Таким образом, они хотели подчеркнуть особое положение и развитие собственного ума в обществе.
В настоящий момент словоер никто не использует, а если и говорят слово «сударь», то только лишь с доброй иронией.
Словоерс
Словое́рс (тж. словое́р, словое́рик) — название частицы -с (написание по старой орфографии — -съ), прибавляемой в русском языке к концу слов в определённых ситуациях:
Содержание
История
Исходно — сокращение от слова «сударь», « государь ». Аналогичные сокращения «вежливых наименований» — «вашбродь», «ваш[е]ство» (от «ваше благородие», «ваше сиятельство»), «мил[о]сдарь» («милостивый государь»). К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан) [источник не указан 4561 день] Произносилось, когда было уместно «сударь»: вместо «извольте, сударь» — «извольте-с». Обычное место словоерса — после «да» и «нет» («да-с» и «нет-с»), после глаголов («извольте-с»), а также после любого значимого слова.
Последовательность сокращений: государь → сударь → су (уже приобрело свойство постфикса: я-су пошелъ) → съ.
Название «словоерс» происходит из системы обучения азбуке «по складам», когда ученики повторяли «заклинания» в таком духе: буки-аз — БА, веди-аз — ВА, глаголь-аз — ГА…; буки-есть — БЕ, веди-есть — ВЕ, глаголь-есть — ГЕ… и т. п.; среди таких «складов» были и с буквой Ъ (ер) на втором месте, а среди них и «слово-ер — СЪ»; произносилось последнее именно как «словоерс».
Оттенки значения
В XIX веке словоерс считался выражением почтения к собеседнику. В свою очередь, употребление словоерса считалось признаком вежливости, галантности собеседника.
Он дамам к ручке не подходит;
Всё да, да нет, не скажет да-с
Иль нет-с — таков был общий глас.
У Тургенева в «Гамлете Щигровского уезда»:
Я уже давно замечал, что почти все мои соседи, молодые и старые, запуганные сначала моей учёностию, заграничной поездкой и прочими удобствами моего воспитания, не только успели совершенно ко мне привыкнуть, но даже начали обращаться со мной не то грубовато, не то с кондачка, не дослушивали моих рассуждений и, говоря со мной, уже «слово-ерика» более не употребляли.
У него же в «Нови» персонаж консервативных убеждений сокрушается:
Слово-ерик-с пропало, и вместе с ним всякое уважение и чинопочитание!
В конце века словоерс приобрёл оттенок деприциатива, ритуального самоунижения. У Достоевского в «Братьях Карамазовых»:
— Николай Ильич Снегирёв-с, русской пехоты бывший штабс-капитан-с, хоть и посрамлённый своими пороками, но всё же штабс-капитан. Скорее бы надо сказать: штабс-капитан Словоерсов, а не Снегирёв, ибо лишь со второй половины жизни стал говорить словоерсами. Слово-ер-с приобретается в унижении.
— Это так точно, — усмехнулся Алёша, — только невольно приобретается или нарочно?
— Видит бог, невольно. Всё не говорил, целую жизнь не говорил словоерсами, вдруг упал и встал с словоерсами.
Тогда же словоерс начал приобретать функцию подчёркивания смысла, «нажима», а также маркера иронии.
У того же Достоевского в «Преступлении и наказании» словоерсом широко пользуется следователь Порфирий Петрович, в том числе в знаменитом «Вы и убили-с».
В XX веке (особенно в первой половине) словоерс сохранился в субкультуре «домашних» («семейных») врачей. Словоерс здесь использовался для придания себе авторитета и отчасти в психотерапевтических целях, для успокоения больных (особенно стариков, для которых словоерс был привычной формой вежливости). Словоерс также сохранялся в речи статусных интеллигентов (профессуры, старых учителей и т. п.) в качестве знака причастности к «старой» (то есть более элитной, чем советская) культуре, как символ «разрешённого барства». В таком значении он использовался в качестве окончания служебных слов типа «ну-с», «да-с», «вот-с», «так-с».
В настоящее время словоерс употребляется крайне редко и только для маркировки авторской иронии. Одним из редких случаев проникновения словоерса в активный словарь является крылатое выражение «Ждём-с!», заимствованное из телевизионной рекламы банка «Империал» (1995). Однако оно также употребляется исключительно с обертонами иронии или скрытого недоброжелательства.
Словоерс
Словое́рс (тж. словое́р, словое́рик) — название частицы -с (написание по старой орфографии — -съ), прибавляемой к концу слов в определённых ситуациях:
Содержание
История
Исходно — сокращение от слова «сударь», «государь». Аналогичные сокращения «вежливых наименований» — «вашбродь», «ваш[е]ство» (от «ваше благородие», «ваше сиятельство»), «мил[о]сдарь» («милостивый государь»). [источник не указан 1286 дней] Произносилось, когда было уместно «сударь»: вместо «извольте, сударь» — «извольте-с». Обычное место словоерса — после «да» и «нет» («да-с» и «нет-с»), после глаголов («извольте-с»), а также после любого значимого слова.
Последовательность сокращений: государь → сударь → су (уже приобрело свойство постфикса: я-су пошелъ) → съ.
Название «словоерс» происходит из системы обучения азбуке «по складам», когда ученики повторяли «заклинания» в таком духе: буки-аз — БА, веди-аз — ВА, глаголь-аз — ГА…; буки-есть — БЕ, веди-есть — ВЕ, глаголь-есть — ГЕ… и т. п.; среди таких «складов» были и с буквой Ъ (ер) на втором месте, а среди них и «слово-ер — СЪ»; произносилось последнее именно как «словоерс».
Оттенки значения
В XIX веке словоерс считался выражением почтения к собеседнику. В свою очередь, употребление словоерса считалось признаком вежливости, галантности собеседника.
Он дамам к ручке не подходит;
Всё да, да нет, не скажет да-с
Иль нет-с — таков был общий глас.
У Тургенева в «Гамлете Щигровского уезда»:
Я уже давно замечал, что почти все мои соседи, молодые и старые, запуганные сначала моей ученостию, заграничной поездкой и прочими удобствами моего воспитания, не только успели совершенно ко мне привыкнуть, но даже начали обращаться со мной не то грубовато, не то с кондачка, не дослушивали моих рассуждений и, говоря со мной, уже «слово-ерика» более не употребляли.
У него же в «Нови» персонаж консервативных убеждений сокрушается:
Слово-ерик-с пропало, и вместе с ним всякое уважение и чинопочитание!
В конце века словоерс приобрёл оттенок деприциатива, ритуального самоунижения. У Достоевского в «Братьях Карамазовых»:
— Николай Ильич Снегирёв-с, русской пехоты бывший штабс-капитан-с, хоть и посрамлённый своими пороками, но всё же штабс-капитан. Скорее бы надо сказать: штабс-капитан Словоерсов, а не Снегирёв, ибо лишь со второй половины жизни стал говорить словоерсами. Слово-ер-с приобретается в унижении. — Это так точно, — усмехнулся Алёша, — только невольно приобретается или нарочно? — Видит бог, невольно. Всё не говорил, целую жизнь не говорил словоерсами, вдруг упал и встал с словоерсами.
Тогда же словоерс начал приобретать функцию подчёркивания смысла, «нажима», а также маркёра иронии.
У того же Достоевского в «Преступлении и наказании» словоерсом широко пользуется следователь Порфирий Петрович, в том числе в знаменитом «Вы и убили-с».
В XX веке (особенно в первой половине) словоерс сохранился в субкультуре «домашних» («семейных») врачей. Словоерс здесь использовался для придания себе авторитета и отчасти в психотерапевтических целях, для успокоения больных (особенно стариков, для которых словоерс был привычной формой вежливости). Словоерс также сохранялся в речи статусных интеллигентов (профессуры, старых учителей и т. п.) в качестве знака причастности к «старой» (то есть более элитной, чем советская) культуре, как символ «разрешённого барства». В таком значении он использовался в качестве окончания служебных слов типа «ну-с», «да-с», «вот-с», «так-с».
В настоящее время словоерс употребляется крайне редко и только для маркировки авторской иронии. Одним из редких случаев проникновения словоерса в активный словарь является крылатое выражение «Ждем-с!», заимствованнное из телевизионной рекламы банка «Империал» (1995). Однако оно также употребляется исключительно с обертонами иронии или скрытого недоброжелательства.
Словоерс.
Вы наверняка обращали внимание, когда просматривали фильмы или читали книги, про события, происходящие в XIX веке, что многие люди там имели привычку добавлять в конце некоторых слов частицу «-с» ( извольте-с; да-с и т.п.). На первый взгляд может показаться, что это такое простое дополнение, которое не имеет под собой никакого смысла, но это не так. Русский язык очень богат, и в нём мало того, что не имело бы в себе смысла, почти каждое русское слово наполнено каким-либо дополнительным смыслом, а та же приставка «-с», означает слово «сударь» или «государь».
В наше время вежливость является чем-то чужеродным, а в том время было принято говорить вежливые наименования. Чтобы постоянно не повторять длинных фраз, люди постепенно превращали фразы «ваше благородие» в «вашество»; «милостливый государь» — в «милсдарь», а сударь или государь — в частицу «-с». Со временем значения слов менялись, а их культурная ценность уходила на задний план. В начале 19 века частица «-с» означала вежливость и галантность, поэтому в известной поэме Пушкина «Евгений Онегин», есть такие слова:
Он дамам к ручке не подходит;
Всё да, да нет, не скажет да-с
Иль нет-с — таков был общий глас.
(т.е. обычное да или нет – было оскорбительным, а частица «-с», придавала тем же фразам вежливость (не скажет да-с[ударыня]))
К концу 19 века частица «-с» уже означала некое самоунижение перед человеком, т.е. возвышение своего собеседника. С 20 века значение слова постепенно стало уходить и «-с» стали использовать для подчеркивания иронии или выделения особо значимых фраз, без какого-либо подсмысла.
«И вообче, милсдарь ведьмак, энто и не диавол никакой вовсе, а поганая скотина, и в черепушке евонной, прошу прощения, насрато так, што выдержать нету никакой мочи. Утром не ведаешь, што ему к вечеру в башку взбредет. То в колодец наделает, то за девкой погонится, пугает, грозится ее… это… Ну, в обчем, того… Крадет, милсдарь ведьмак, скот и провизию. Уничтожает и портит, надоедает всем, на дамбе ямы роет, словно крыса какая аль бобр, вода из одного пруда вконец вытекла, и карпы поснули. В стогах трубку курил, сукин кот, пустил по ветру все сено…»
сейчас точно так же в культурном обществе люди обрывают «нах», «бл».
«На первый взгляд может показаться, что это такое простое дополнение, которое не имеет под собой никакого смысла, но это не так. Русский язык очень богат, и в нём мало того, что не имело бы в себе смысла, почти каждое русское слово наполнено каким-либо дополнительным смыслом«
Сенсации, интриги, лингвистические расследования: Пренестинская фибула
Автор: Андрей Маров.
Все мы знаем, какое богатое культурное наследие оставил после себя Рим, причём, чем ближе к этому самому Риму, тем оно становилось богаче, и тем активнее оно используется. Например, не думаю, что в радиусе 20 км от городка Субьяко найдётся дом, в котором не было бы кирпича или колонны из находившейся там виллы Нерона. Но вилла – она, условно говоря, на поверхности, а чтобы добраться до более древних слоёв, нужно копать. А чем глубже закапываешься, тем непонятнее становятся находки. И вот кто-то около города Пренеста нашёл золотую заколку для одежды. Вопросов не возникло – поначалу.
Что вообще такое Пренестинская фибула? Как уже говорилось ранее, это заколка для одежды, из золота, с какими-то непонятными закорючками на ней. Мировому сообществу её впервые представил Вольфганг Гельбиг, немецкий антиковед, и произошло это в 1886 году. Проблема была только в том, что Гельбиг не смог внятно объяснить, а откуда, собственно, он эту застёжку вообще достал. Была какая-то мутная история, мол, он её купил у друга, а друг вообще спёр её с раскопок гробницы Бернардини у городка Палестрина (ранее называвшемся Пренесто). Причём копать гробницу начали ещё в 1871, 15 лет назад, а другом был широко известный в узких кругах Франческо Мартинетти, приторговывавший разными древностями, Сидорович от мира археологии. Гельбига (который, кстати, так никогда официально и не подтвердил, что застёжка именно из гробницы Бернардини), может, и проигнорировали бы с его историями, вот только он был замдиректора Германского Института в Риме, профессиональным археологом, да и вообще из Италии практически не вылезал. Другими словами, он знал своё дело, был в нём хорош, и имел отличную репутацию. Ну, а то, что надпись на фибуле не поддаётся расшифровке – так и Шампольон, имея подстрочник в виде греческого перевода, не сразу Розеттский камнень расшифровал. Может, это вообще этрусский – закорючки-то похожи. Короче, Гельбигу поверили на слово, и фибулу выставили в качестве музейного экспоната. А так как гробница в Пренесто была древней, то и возраст приписали ей соответствующий (примерно VII-VI века до н.э.).
Надпись на фибуле. Читается справа налево
Лингвист, антиковед, и, возможно, один из величайших аферистов в истории археологии, Вольфганг Гельбиг
Маргарита Гвардуччи наносит ответный удар
Вернёмся к надписи. Написано там примерно следующее: «MANIOS : MED : FHE|FHAKED : NUMASIOI», что примерно переводится, как «Маний сделал меня [в дар] Нумасию». Тут-то и крылась основная проблема – потому что на момент открытия её не могли расшифровать. «MANIOS» вполне могло быть греческим именем (или просто исказиться, поскольку этрусский алфавит не очень хорошо передавал латинские звуки), да и форма «MED» (будуще «ME» уже попадалась историкам. Но, например, не было такого номена (фамилии), как Нумасий – был Нумерий. Но нет – на сосуде-арибалле из северной Италии нашли номен «Нумасиан», после чего к делу подключились лингвисты, и выяснилось, что классическая форма Numerio, путём некоторых лингвистических фокусов, вроде редукции гласных, произошла от Numisio, а это, в свою очередь, от Numasioi. «Греческое» же окончание «oi» встречалось и в других древних надписях.
Интереснее всего дела обстоят с «FHE|FHAKED». Кстати, не ведитесь на обман – буква «F» на самом деле обозначает звук «V» (русское «В»). Раньше она присутствовала и в греческом, но как-то так получилось, что звук исчез из речи – а вот буква осталась. Так вот, Вхэвхакед. Во-первых, удвоение в прошедшем времени. Оно есть в древнегреческом, и оно осталось в некоторых глаголах в латыни – например, глагол curro («бежать») имеет форму прошедшего времени cucurri. Более того, находили и другие надписи с подобным удвоением. Причём появлялось оно только если действие было ужё завершённым, результатом, так сказать (как и в греческом, кстати). Как будто этого было мало, есть так называемая «Надпись Цереры», в подлинности которой никто никогда не сомневался, в которой есть глагол PE|PARAI. Заметьте, точно такое же удвоение и точно такое же троеточие (да, это троеточие). После этого стало ясно, что троеточие – это не пробел (как две точки в других местах), а своего рода смысловое ударение. Ну, и после этого стало понятно, что слово это на самом деле – будущий глагол «Facio», «делать».
Это я вам сейчас всё вот так просто расписал и на пальцах объяснил, а учёные больше ста лет не могли до этого дойти. Лингвистика – она тварь такая, неподатливая. Думаю, из текста выше понятно, что, либо Пренестинская фибула настоящая, либо Гельбиг был чёртовым лингвистическим гением, и знал то, что ещё даже не открыли, и вместо того, чтобы опубликовать это, он сделал поддельную заколку для одежды. И в 2011 правоту первой версии окончательно подтвердило исследование двух итальянских учёных – Эдилберто Формигли и Даниелы Ферро – которые доказали, что царь всё-таки настоящий, и все признаки якобы поддельности – оригинальные, а следы кислоты появились из-за какого-то криворукого лаборанта, который чистил драгоценное украшение. Справедливость восстановлена, а Пренестинскую фибулу восстановили в статусе самого древнего текста на латыни.
Чисто поржать. Анализ надписей по шакальной фотографии от господ Петрова и Чудинова
P.S. В процессе написания заметки я наткнулся на одну очень интересную работу, где автор дешифрует надпись на фибуле через белорусский язык. Хотя, автор постарался, там есть фотографии надписи очень хорошего качества. Прикрепляю ссылку, если кому захочется самому попробовать расшифровать (или просто поорать) – заходите: http://www.trinitas.ru/rus/doc/0211/005a/02111161.htm
Автор: Андрей Маров.
А ещё вы можете поддержать нас рублём, за что мы будем вам благодарны.
Сбер: 4274 3200 5285 2137
Как Сервия стала Сербией
Изучая американскую прессу начала ХХ века, заметил очень странную деталь. Вплоть до конца Первой Мировой западные журналисты называют Сербию не иначе как Сервией (Servia). Явление это настолько массовое, что ни единичной опечаткой, ни банальным невежеством заокеанских авторов объяснить этот странный факт нельзя.
Немного изучил вопрос, и нашёл вот такую любопытную заметку от 5 марта 1915 года из Новозеландской газеты North Otago Times.
Если коротко, речь идёт о том, что дипломатическая миссия Сервии (sic!) в Лондоне обратилась к прессе и общественности с настоятельной просьбой впредь писать название страны через «b», то есть «Serbia».
Оказалось, сербы очень обижаются, когда их страну величают «Servia», поскольку несведущий читатель может подумать, что название страны произошло от латинского корня, означающего «прислуживать» (от которого произошло и слово «серв», в средневековой Европе обозначавшего крепостных крестьян). Как тут не вспомнить извечный спор про славян-slavs.
Там дальше по тексту идёт просьба чаще исполнять гимн Сербии в ресторанах, но это уже не столь важно.
Под конец расследования увидел ещё одну загадку. Слово «Югославский», написанное как «Джонго-Славский» («Jongo-Slav»).
Но, скорее всего, это простая опечатка, поскольку в других источниках видим куда более грамотное и понятное «Jougo-Slav».
Вот такие лингвистические войны на Балканах.
Жизнь и приключения одного востоковеда
В общем, книга была написана под девизом «И это все о нём». И конечно, я вспомнил о ней, когда решил сделать несколько постов, посвященных отечественным ученым-гуманитариям с непростыми судьбами. Найти ее мне, в условиях самоизоляции, не удалось. Но зато я нашел статьи других авторов, написанные не так разухабисто, зато с опорой на документы, а не только воспоминания современников и рассказы самого Поливанова. Плюс, как и обещал в посте про Николая Дурново, расскажу об ученом, у которого поначалу с советской властью отношения сложились куда как лучше (спойлер – ключевое слово «поначалу»).
Итак, факты. Евгений Поливанов родился в 1891 году в семье железнодорожного служащего (родители были дворянами, но капиталов не имели). Родился он в Смоленске, гимназию закончил в Риге (куда перевели отца), а потом уехал поступать в Петербургский университет. В университете на Евгения огромное влияние оказал создатель теории фонем поляк с французскими корнями Ян Бодуэн де Куртенэ. Причем, не столько как ученый, сам Поливанов потом утверждал, что именно Куртенэ привил ему достаточно радикальные политические взгляды левого толка (профессор с годами вообще стал уделять пропаганде социализма среди студентов внимания чуть ли не больше, чем собственно преподаванию, за что, в конце концов, был уволен из университета). В науке же студента Поливанова привлекала Япония (которая вообще стала вызывать в нашем обществе повышенный интерес после русско-японской войны). Правда, в университете нормального курса японского языка не было, и Поливанов параллельно стал слушателем Практической восточной академии.
Япония осталась одним из главных объектов его внимания на протяжении всей жизни. Тогда же, в студенчестве он и лишился кисти левой руки (от шашки казака по его версии или из-за прыжка с поезда по пьяни по версии его недоброжелателей).
Накануне Первой мировой войны Поливанов успешно закончил университет и сумел пробиться преподавателем на его Восточный факультет (который тогда славился своей кастовостью – они брали на работу только своих выпускников). Как ему это удалось – не знаю, но сам факт много говорит и о его способностях, и об умении добиваться поставленной цели. Впрочем, он не забыл и про лингвистику: вместе с группой других учеников Куртенэ, среди которых был известный в будущем писатель и литературовед Юрий Тынянов, создают ОПОЯЗ («Общество по изучению поэтического языка»).
Но главное, что ему удалось в годы войны – это совершить три поездки в Японию. И не просто познакомиться с ее культурой «в живую», но и удивить японцев. В те годы японские языковеды спорили о природе ударения в их языке. И тут приехал из России 23-летний юноша, с дипломом на котором краска не просохла и озвучивает версию, что японскому языку присуще т.н. «музыкальное ударение». И что интересно, в дальнейшем, японцы приняли как раз эту версию за основу. А заодно – признали, что к мнению «этого русского» надо прислушиваться.
Поливанов же, в ходе поездок набрал массу материала по основным японским диалектам и издал в 1917 году книгу про эти диалекты, а заодно разработал кириллическую транскрипцию японского языка. После этого его авторитет как япониста признали и в России.
Зато практически никто тогда не знал, что параллельно лингвистическим изысканиям, молодой ученый выполнял в Японии разведывательные задания для русского Генштаба. Документы, подтверждавшие это, были найдены и обнародованы десятилетия спустя.
Если Дурново старался до последнего не обращать внимания на перемены, которые принес 1917 год, то Поливанов, напротив, окунулся в них с головой, причем – на радикально-левых позициях. Спустя годы его обвинят в «связях с черносотенцами», но на самом деле он сначала писал статьи для меньшевистских газет, а после большевистского переворота – пришел работать в Наркомат иностранных дел, став заместителем Троцкого, который тогда его возглавил. В ведении Поливанова были «контакты со странами Востока», а сам он впоследствии уверял, что был одним из авторов проекта Брестского мира.
Собственно одно из фото переговоров по Брестскому мирному договору, к которому приложил руку и Поливанов
Так или иначе, поначалу Евгений Поливанов охотно сотрудничал с новой властью и на время забросил науку. Но продолжалось это недолго, вскоре они рассорились с Троцким, тот обвинил его в получении взятки из персидского посольства и даже отдал под трибунал. В трибунале Поливанову удалось доказать свою невиновность, но с работой в Наркомате пришлось распрощаться.
Но он не унывал – начал вести пропаганду среди китайских рабочих Петрограда и даже создал среди них китайскую ячейку РКП(б). И, говорят, вместе со своими китайцами участвовал в подавлении Кронштадского мятежа. Правда, опять же исключительно по воспоминаниям некоторых его знакомых той поры, одновременно от китайцев он подцепил привычку к курению опия. Так это или нет не известно, но об увлечении Поливанова наркотиками есть достаточно много свидетельств, включая врачебную справку из его следственного дела.
Весной 1918 года, Поливанов вспоминает, что он еще и ученый – начинает писать статьи по японистике, возобновляет активность в ОПОЯЗ. Его выступления в обществе производили впечатление, в итоге другой писатель-член ОПОЯЗ, Вениамин Каверин, годами позже, выберет Поливанова прототипом героев двух своих книг.
В 1921 году Поливанову предложили возглавить Дальневосточный отдел Коминтерна, и он переехал в Москву. А спустя несколько месяцев отправился в Синцзян с заданием организовать там пролетарскую революцию. Увы, революции не получилось и вместо этого он возглавил узбекский Главлит (главный цензурный орган советского времени). Правда, спустя несколько лет было решено, что Поливанов недостаточно надежен для этой роли и его «перебросили» на создание университета в Ташкенте. Это ему удалось, более того, им был написан ряд статей по тюркским языкам, которые не утратили актуальности и сегодня. Но на те же годы пришлось обострение его наркотической зависимости и Поливанову пришлось вернуться в Москву (заодно ученого исключили из партии).
В своем докладе Поливанов писал:
«Когда человек говорит: бросьте вашу сравнительную грамматику индоевропейских языков, – я вам объясню все слова индоевропейских языков из четырех элементов, – это же все равно, что какой-нибудь человек пришел на собрание химиков и сказал: “Забудьте, что вода – H2O. Вода – это нечто другое, это смесь азота с аммонием, – поверьте мне на слово, и я из этого объясню вам весь мир”. Это то же самое. Мы можем потребовать объяснения, мы можем потребовать доказательства: докажи эти четыре элемента. Доказательств, однако, нет».
Понятно, что Марр ему этого не простил. И быстро перевел научный диспут в формат политической травли оппонента чужими руками, что он (Марр) не раз проделывал. Вот тогда Поливанову припомнили и пристрастие к героину, и обвинили «в черносотенстве», а также в подлоге (впрочем, позже оказалось, что подлог совершили как раз сторонники Марра). В итоге Поливанов плюнул на все, уволился и уехал обратно в Ташкент (официально – в научную экспедицию, по словам современников – «зализать раны»).
Там ему удалось даже напечатать сборник статей «За марксистское языкознание», где была изложена альтернатива концепции Марра. Но к тому времени «новояз» стал преобладающей доктриной и сборник за пределами Узбекистана остался практически незамеченным. В частности, в противовес марристам, Поливанов показал, что русский язык, в том числе русский литературный язык, остался таким же, каким был до революции, испытав лишь некоторые изменения в лексике. Зато расширился круг людей, разговаривающих на русском литературном языке (Поливанов называл это «социальным субстратом языка»).
Ответом на новую критику «марризма стал негласный запрет на публикации: за последующие пять лет вышло только несколько статей Поливанова и то за подписью «Е.П.», большую часть он писал «в стол». При этом он активно работал, ездил в экспедиции и с горечью писал в личной переписке, что опубликовать удается одну двадцатую часть написанного. Поливанову запретили работать в университете, и он вел русский язык в одной из начальных школ Ташкента. Жил очень бедно, что сказалось на одежде и внешнем облике (совсем как в случае с Дурново).
В последние пару лет перед арестом ему удалось устроиться в Пединститут города Фрунзе и несколько поправить свою жизненную ситуацию. За эти два года он подготовил перевод киргизского эпоса «Манас» и грамматику дунганского языка (потомки китайцев-мусульман). Она же оказалась последней в СССР грамматике азиатских языков на основе латиницы, все последующие авторы вели транскрипцию уже на кириллице.
Летом 1937 года Поливанова арестовали. Ему припомнили работу с Троцким в 1917-18 годах и «связи с Японией». Для следствия это оказалось достаточным основанием заподозрить в «троцкизме и шпионаже». После ареста ученого этапировали в Москву. В его деле сохранился документ, ярко говорящий о том, как добивались признания – заявление Поливанова от 1 октября 1937 года: «Прошу о прекращении тяжелых приемов допроса (физических насилий), так как эти приемы заставляют меня лгать и приведут только к запутыванию следствия. Добавлю, что я близок к сумасшествию».
Фото из материалов следствия
Заявление арестованного (вот неожиданность!) оставлено без внимания. И 31 декабря того же года было готово обвинительное заключение, в том числе, на основе признаний, полученных путем «тяжелых приемов допроса». На суде Поливанов от них отказался и виновным себя не признал. Что не помешало его расстрелять 25 января 1938 года.
Что интересно, уже в начале 1950-х годов, когда стало важным доказать ведущую роль советской японистики, про научное наследие Поливанова стали вспоминать в статьях. И их авторов не смущало, что речь о человеке – расстрелянном по обвинению в шпионаже в пользу Японии. Правда, чтобы не смущать умы тогдашних студентов, среди востоковедов стала распространенной версия о том, что Поливанова якобы осудили за наркотики. Об этом даже написали в изданной в конце 1950-х энциклопедии по Японии.
Поливанов не попал в первую массовую кампанию по реабилитации после 1956 года, потому что у него не осталось близких родственников и некому было похлопотать о включении его имени в список. Это было сделано в 1963 году по инициативе группы писателей и литературоведов во главе с Кавериным и Шкловским. И в последующие годы работы Поливанова стали активно издавать. Что интересно, на Западе он был хорошо известен еще с довоенных времен, и весьма популярен среди востоковедов с левыми взглядами (большинство из которых даже не знало о его аресте и расстреле, полагая, что ученый скончался по естественным причинам). В Париже до 1960-х существовал Поливановский кружок. А в Японии его труды несколько раз переиздавали вплоть до конца прошлого века.
Вот такой получился интересный портрет ученого – безусловно талантливого (это видно и по его работе и по оценке вклада в японистику и востоковедение мировым научным сообществом), активного, увлекающегося человека. Но, как сейчас говорят, «без тормозов», что, в итоге и способствовало его трагической гибели. А еще судьбы Дурново и Поливанова доказывают, что в те времена было неважно – занимался человек только наукой или участвовал в политике (причем, будучи лояльным к власти) – это не гарантировало безопасности в любом случае. Единственное, на что в итоге оба смогли рассчитывать – посмертное признание невиновности и, в случае с Поливановым, посмертное же признание правоты (Марра с его «новоязом» развенчали еще при жизни Сталина).
В архивах ЗАГС города Мытищи была обнаружена такая запись.
Родилась девочка Таня в 1919 году. Отец её записан как «манкеръ при заводских банях».
Это профессия? Или это образ жизни?
Прошу вас позвать на помощь знакомых лингвистов. И, конечно, высказать ваши предположения.
Тяжела и неказиста доля русского лингвиста
Есть ученые, для которых драматические повороты биографии, риск и приключения, скажем так – ожидаемы. Это и исследователи космоса, геологи и археологи с их экспедициями, медики и вирусологи, изучающие опасные инфекции… Да много кто. Но есть научные дисциплины, в которых, вроде бы как все должно происходить чинно-спокойно. Например, языковедение. Так, да не совсем так. Хватало и у них и драм, и неожиданных поворотов судьбы. В качестве доказательства – несколько историй про отечественных ученых-лингвистов и языковедов.
Если бы в конце прошлого века преподавателей историко-филологического факультета МГУ спросили, что они пророчат своим выпускникам, скорее всего услышали бы, что у Николая Дурново все в жизни должно быть хорошо.
Юноша из хорошей семьи, старинного рода «одного происхождения с Толстыми» (согласно словарю Брокгауза и Эфрона). В числе родственников хватало высокопоставленных чиновников, включая председателя Комитета министров. Отец, правда, ни карьеры, ни состояния не сделал, отдав всего себя политической публицистике, борьбе с «пропагандой Ватикана и происками англосаксов». Но за образованием сына следил внимательно – Николай закончил с серебряной медалью гимназию ив 1895 году поступил в МГУ. Его учителями были крупнейшие русские ученые того времени: Ф. Ф. Фортунатов, А. А. Шахматов, М. Н. Сперанский.
В 1904 году Николай Дурново получил звание приват-доцента и всецело сосредоточился на изучении русского языка: за следующее десятилетие успел поработать в Харьковском и Московском университетах (его лекторские качества очень хвалили) и опубликовать 90 научных работ. В область его научных интересов входили древнерусская литература, история русского языка, и русская диалектология. Среди тем его статей – народные переделки стихов Пушкина, сказания о животных в старинной русской литературе и рифме поэтов времен Екатерины Великой.
Но главным вкладом в науку от Дурново в те годы стал курс лекций по исторической грамматике русского языка. До него историю русского языка преподавали, сосредоточиваясь на особенностях отдельных литературных памятников. А Дурново привнес в этот курс идеи своего учителя Фортунатова, стремившегося описывать историю фонетики и грамматики в системе, искать причинно-следственные связи в грамматических изменениях. А еще именно он стоял у истоков изучения диалектов языка как отдельной ветви русистики. В итоге, Дурново совместно с Дмитрием Ушаковым и Н.Н. Соколовым создал карту русских диалектов (издана в 1915 как «Опыт диалектологической карты русского языка в Европе с приложением очерка русской диалектологии»). Это первая и до сих пор общепринятая (при небольших уточнениях) классификация русских, украинских и белорусских диалектов, основанная, прежде всего, на звуковых различиях.
А вот политикой (в отличие от многих своих коллег по университетам) не интересовался от слова совсем. Работа и дом, где его ждали жена и трое детей, вот и весь круг его интересов. Типичный кабинетный ученый, унаследовавший от отца непрактичность.
Наступил 1917 год и планы семье Дурново пришлось менять на ходу. Тут-то и выяснилось, что блестящий лингвист – никакой «выживальщик»: в стрессовых ситуациях он раз за разом делал неверный выбор.
В 1918 году профессор Дурново решил, что ему и семье спокойнее будет пересидеть смуту подальше от Москвы, а тут его как раз пригласили в Саратовский университет. На деле, Дурново не смог толком заниматься научной работой, потерял во время переезда свой архив, оказался в чужом голодном городе, где не было ни родных, ни друзей. Он и его домочадцы недоедали и много болели (для дочери это, в итоге, обернулось инвалидностью). После того, как в 1921 году они чуть не умерли от голода (тот самый известный голод Поволжья в начале 1920-х) семья решила вернуться в Москву.
Его коллега по изучению диалектов, профессор Дмитрий Ушаков предложил ему войти в комитет по составлению «общедоступного словаря русского языка», создать который предложил Владимир Ленин. Но уже в 1923 году комитет был распущен (да и вождю мирового пролетариата по состоянию здоровья было уже не до языкознания). И Дурново превратился в обычного московского безработного.
Время шло, а устроиться на постоянную работу не получалось, сильно мешала «аристократическая» фамилия и упрямое нежелание интересоваться политикой, теперь уже в советском формате. И тут ему подвернулась четырехмесячная командировка в Чехословакию, но без семьи. Оказавшись в Праге, Дурново решает стать «невозвращенцем», хотя контактов с коллегами не утратил. Больше того, в декабре 1924 года его избирают членом-корреспондентом Российской Академии наук (которая через несколько месяцев преобразовалась в АН СССР).
Впрочем, за границей жить оказалось ненамного проще. Он приехал туда без сбережений, и остаться решил, не имея перспектив трудоустроится. Я уже говорил, что Николай Дурново был человеком совершенно непрактичным? Так, перебиваясь с одного случайного заработка на другой, он прожил в эмиграции несколько лет.
Главным результатом той поры стал написанный им учебник по истории русского языка для студентов университета Брно. Да и то, опубликовать удалось только первый том. А про второй известно немного, не ясно даже был ли он в виде готовой рукописи или только набросков.
К концу 1927 года стало ясно, что семью к нему не выпустят ни под каким соусом, а жить вдали от жены и детей было совсем не весело. И Дурново принимает еще одно судьбоносное для него решение – вернуться в СССР. Ему предложили работу в Минске и даже выбрали академиком только что образованной Белорусской академии наук.
Правда, от своих коллег профессор был не в восторге: «Они безграмотны, не понимают настоящей науки и только роняют имя белорусской Академии наук… Их белорусский патриотизм часто выливается в форму нелепого и вредного шовинизма».
При этом Дурново не учитывал, что клеймо «эмигранта» никуда от него не делось, и зря. В 1929 году ему об этом напомнили, заодно припомнив, что он родственник царского министра: уволили с работы и исключили из Белорусской Академии наук.
В 1930 году Дурново в третий раз возвращается в Москву, снова без работы и почти без денег, да еще и с клеймом «неблагонадежного». После долгих мытарств ему удалось устроиться лектором-внештатником в НИИ языкознания, но уже через год по распоряжению создателя «нового учения о языке» Николая Марра, институт был закрыт.
Единственным источником доходов стали гонорары за статьи, которые продолжали выходить в Чехословакии. Добавились и бытовые невзгоды: конфликты с соседями по коммуналке, инвалидность дочери, отсутствие постоянных источников заработка у всех членов семьи. В общем жили бедно и тесно. В свои пятьдесят с небольшим Дурново, по воспоминаниям современников, выглядел как старик, причем, старик слегка опустившийся. Не удивительно, что и новых статей написать почти не удавалось.
Впрочем, нельзя сказать, что он совсем деградировал, нашлась бы работа по специальности, глядишь и восстал бы из пепла бытовых проблем. Но жизнь приготовила ему новый поворот.
Еще в Чехословакии он познакомился с бывшим белым офицером, а затем – эмигрантом Михаилом Скачковым. В Чехословакии Скачков зарабатывал переводами с чешского на русский, а еще – выполнял поручения знаменитого советского разведчика Дмитрия Быстролетова. За что, в 1926 году получил разрешение вернуться на родину. В 1930-е годы он работал в Главлите и снова сошелся с семьей Дурново, больше сдружившись даже с старшим сыном профессора Андреем. А в 1933 году Скачкова арестовали. И в ходе следствия он дал показания об антисоветских настроениях отца и сына Дурново (дескать, тот в Праге демонстративно ел белый хлеб и говорил, что в Совдепии был лишен этой возможности). Сыграло свою роль и то, что старший сын, Андрей Дурново, в отличие от отца гордился своим дворянским происхождением и дружил с такими же потомками старых родов – Трубецкими, Голицынами, Урусовыми.
В ночь на 28 декабря 1933 г. отец и сын Дурново были арестованы. Тогда же арестовали еще несколько человек. Так начиналась московская ветвь «дела славистов» (в Ленинграде несколько языковедов были арестованы еще в сентябре 1933-го).
Вскоре следствие заявило, что в стране была создана фашистская организация «Российская национальная партия», которая вела «контрреволюционную деятельность». Деятельность, правда, согласно материалам дела, сводилась к неким «собраниям» на квартире у профессора Сперанского, отправке корреспонденции за рубеж и намерениям свергнуть советскую власть.
Следствие возглавлял заместитель начальника Секретно-политического отдела ОГПУ Генрих Люшков. Через несколько лет он сбежит к японцам, прихватив с собой секретную документацию и будет расстрелян после разгрома Японии в 1945 году. Но в 1934 году он был «на коне», дело успешно шло к суду, большинство арестованных ученых, не устояв перед напором следователей, подписывало нужные протоколы. Было бы неправдой сказать, что они делали это под пытками, в основном давление оказывалось психологическое: убеждали, что, подписав бумаги, получат условный срок, ну и будут уволены. А упорные поедут лес валить. Дурново принял предложение, сочтя, что ему – и без того безработному и неблагонадежному терять уже нечего – и подписал.
Но в суде их ждал неприятный сюрприз. Условным сроком отделался только Сперанский, за которого ходатайствовал брат – врач кремлевской больницы. Дурново же был приговорён к десяти годам лагерей как «контрреволюционер» и отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения. А вот его подельник, профессор Афанасий Селищев, так ни в чем и не признавшийся получил только пять лет лагерей. Всего по делу было осуждено больше 70 человек. Вместе с отцом на пять лет в Соловки был отправлен и Андрей Дурново. Все они были впоследствии реабилитированы, причем произошло это еще до распада СССР.
В августе 1934 г. в Соловецкие лагеря прибыл с инспекционной поездкой генеральный прокурор СССР И. А. Акулов. Он велел им дать письменные показания нескольким наиболее известным заключенным. В их число попал и Николай Дурново. Его показания сохранились и уже в конце прошлого века были опубликованы. Ученый был достаточно откровенным, возможно, кривить душой не позволяло воспитание, а может, снова решил, что хуже уже не будет.
Он писал: «Я не отрицаю своего несогласия с идеей коммунизма и с тактикой Советской власти, своих связей с профессорами Якобсоном и Трубецким, некоторыми русскими политическими эмигрантами в Чехословакии и Югославии… признаю, что я не только лично отрицательно относился к Советской власти, но и не скрывал своего отношения в разговоре с другими лицами… Но я решительно заявляю, что ни о какой организации, ставившей своей целью свержение Советской власти, никаких разговоров не было… Не помню, чтобы кто-либо возлагал какие-нибудь надежды на интервенцию. Лично считая интервенцию изменой не только Советской власти и пролетариату, но и нации, я бы непременно стал возражать и должен был бы это запомнить».
Но от него и других заключенных ждали другого – заявления, что они осознали свою вину и твердо встали на путь исправления. Тем, кто догадался написать что-то в этом духе, заменили лагерь ссылкой. Дурново остался на Соловках. В силу возраста и слабого здоровья, профессор был зачислен в инвалидную «сторожевую роту», фактически же – в основном описывал рукописи местного музея. Сильно осложняло жизнь то, что он начал слепнуть.
Такой же приговор по схожей схеме вынесли ряду других заключенных Соловков, в том числе знаменитому философу Павлу Флоренскому. А через несколько месяцев, уже в рамках ежовской «чистки» чекисты Апетер и Раевский, возглавлявшие эту «особую тройку», сами были арестованы как «враги народа». Но Дурново к тому времени уже погиб.
Страшная судьба ждала и детей ученого. Еще в 1936 году в результате несчастного случая погибла его дочь-инвалид. В январе 1938 года был расстрелян старший сын Андрей (чей срок подходил к концу, но, как и у отца, приговор был пересмотрен «тройкой»). А через несколько месяцев был арестован и расстрелян и последний сын Евгений (ранее из-за ареста отца и брата он не смог поступить в вуз после школы и работал затейником в одном из столичных парков отдыха). Осталась на свободе только жена, умершая от водянки в годы войны.
Отец и сыновья Дурново были реабилитированы при Брежневе, в 1960-х годах. А в 1969 году в СССР даже издали его учебник по истории русского языка, написанный в Чехословакии. Но вплоть до 1990-х его имя даже в научной среде старались не вспоминать, хотя, классификацией диалектов пользовались. В общем, жизнь Дурново стала яркой иллюстрацией поговорки «Если вы не интересуетесь политикой, это не значит, что она не заинтересуется вами».
Справедливости ради, были среди лингвистов и те, кому революция 1917 года принесла, наоборот, позитивные перемены. Об этом, в следующий раз.