Возмездие / Вторая глава автор Александр Блок (1880-1921)
Третья глава →
Источник: Александр Блок. Стихотворения. Поэмы. Воспоминания современников. — Москва: Правда, 1989. — С. 327-365.
Вторая глава
В те годы дальние, глухие, В сердцах царили сон и мгла: Победоносцев над Россией Простер совиные крыла, И не было ни дня, ни ночи А только — тень огромных крыл; Он дивным кругом очертил Россию, заглянув ей в очи Стеклянным взором колдуна; Под умный говор сказки чудной Уснуть красавице не трудно, — И затуманилась она, Заспав надежды, думы, страсти… Но и под игом темных чар Ланиты красил ей загар: И у волшебника во власти Она казалась полной сил, Которые рукой железной Зажаты в узел бесполезный… Колдун одной рукой кадил, И струйкой синей и кудрявой Курился росный ладан… Но — Он клал другой рукой костлявой Живые души под сукно.
В те незапамятные годы Был Петербург еще грозней, Хоть не тяжеле, не серей Под крепостью катила воды Необозримая Нева… Штык све́тил, плакали куранты, И те же барыни и франты Летели здесь на острова, И так же конь чуть слышным смехом Коню навстречу отвечал, И черный ус, мешаясь с мехом, Глаза и губы щекотал… Я помню, так и я, бывало, Летал с тобой, забыв весь свет, Но… право, проку в этом нет, Мой друг, и счастья в этом мало…
Востока страшная заря В те годы чуть еще алела… Чернь петербургская глазела Подобострастно на царя… Народ толпился в самом деле, В медалях кучер у дверей Тяжелых горячил коней, Городовые на панели Сгоняли публику… «Ура» Заводит кто-то голосистый, И царь — огромный, водянистый — С семейством едет со двора… Весна, но солнце светит глупо, До Пасхи — целых семь недель, А с крыш холодная капель Уже за воротник мой тупо Сползает, спину холодя… Куда ни повернись, всё ветер… «Как тошно жить на белом свете» — Бормочешь, лужу обходя; Собака по́д ноги суется, Калоши сыщика блестят, Вонь кислая с дворов несется, И «князь» орет: «Халат, халат!» И встретившись лицом с прохожим, Ему бы в рожу наплевал, Когда б желания того же В его глазах не прочитал…
Но перед майскими ночами Весь город погружался в сон, И расширялся небосклон; Огромный месяц за плечами Таинственно румянил лик Перед зарей необозримой… О, город мой неуловимый, Зачем над бездной ты возник. Ты помнишь: выйдя ночью белой Туда, где в море сфинкс глядит, И на обтесанный гранит Склонясь главой отяжелелой, Ты слышать мог: вдали, вдали, Как будто с моря, звук тревожный, Для божьей тверди невозможный И необычный для земли… Провидел ты всю даль, как ангел На шпиле крепостном; и вот — (Сон или явь): чудесный флот, Широко развернувший фланги, Внезапно заградил Неву… И Сам Державный Основатель Стоит на головном фрегате… Так снилось многим наяву… Какие ж сны тебе, Россия, Какие бури суждены. Но в эти времена глухие Не всем, конечно, снились сны… Да и народу не бывало На площади в сей дивный миг (Один любовник запоздалый Спешил, поднявши воротник…). Но в алых струйках за кормами Уже грядущий день сиял, И дремлющими вымпелами Уж ветер утренний играл, Раскинулась необозримо Уже кровавая заря, Грозя Артуром и Цусимой, Грозя Девятым января…
В те годы дальние, глухие, В сердцах царили сон и мгла: Победоносцев над Россией Простер совиные крыла, И не было ни дня, ни ночи А только — тень огромных крыл; Он дивным кругом очертил Россию, заглянув ей в очи Стеклянным взором колдуна; Под умный говор сказки чудной Уснуть красавице не трудно, — И затуманилась она, Заспав надежды, думы, страсти… Но и под игом темных чар Ланиты красил ей загар: И у волшебника во власти Она казалась полной сил, Которые рукой железной Зажаты в узел бесполезный… Колдун одной рукой кадил, И струйкой синей и кудрявой Курился росный ладан… Но — Он клал другой рукой костлявой Живые души под сукно.
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
Константина Петровича Победоносцева (1827 – 1907), обер-прокурора Святейшего Синода, прозванного тайным правителем России, одни видели её ангелом-хранителем, другие – злым гением. Одни славословили и преклонялись перед ним, другие – проклинали и ненавидели. О его всесилии ходили самые фантастические слухи. После 17 октября 1905 г. (день подписания царского манифеста, даровавшего демократические свободы – Г.К.), «ни на кого уличная «свободная» и дешёвая сатира – пишет его первый биограф – редактор «Исторического вестника» и основатель Союза русских писателей Б.Б. Глинский, – не вылила столько злобы и глумления… Улица всячески тешилась над больным стариком и сводила с ним былые счёты» (1) Б.Б. Глинский напомнил такую картину: «Во всю ширь Литейного проспекта движется пёстрая, разнокалиберная и возбуждённая толпа, над головами которой реют красные знамёна… Толпа останавливается против тёмного двухэтажного дома №62, где много лет живёт Константин Петрович, останавливается, чтобы прокричать ему слова ненависти и злобы, прокричать и двинуться дальше во славу грядущего сознательного пролетариата» (2) Известно, что Александр Блок однажды прошёл во главе «революционного шествия», вздымая красное знамя (3). Не эту ли толпу возглавлял поэт? Набрасывая план поэмы «Возмездие», он запишет: «1 марта (день убийства Императора Александра II – Г.К.) Победоносцев бесшумно садится на трон, как сова» (4). Этот образ поэт разовьёт в поэме:
В те годы дальние, глухие, В сердцах царили сон и мгла: Победоносцев над Россией Простёр совиные крыла, И не было ни дня, ни ночи, А только тень огромных крыл; Он дивным кругом очертил Россию, заглянув ей в очи Стеклянным взором колдуна… (5)
Срывая с дерева засохшие листы, Вы не разбудите заснувшую природу, Не вызовите вы, сквозь снег и непогоду, Весенней зелени, весенней теплоты!
Придёт пора – тепло весеннее дохнёт, В застывших соках жизнь и сила разольётся, И сам собою лист засохший отпадёт, Лишь только свежий лист на ветке развернётся.
Тогда и старый лист под солнечным лучом, Почуяв жизнь, придёт в весеннее броженье: В нём – новой поросли готовится назём, В нём – свежий сок найдёт младое поколенье…
Не с тем пришла весна, чтоб гневно разорять Веков минувших плод и дело в мире новом: Великого удел – творить и исполнять: Кто разоряет – мал во царствии Христовом.
Не быть тебе творцом, когда тебя ведёт К прошедшему одно лишь гордое презренье. Дух – создал старое: лишь в «старом» он найдёт Основу твёрдую для «нового» творенья.
Ввек будут истинны – пророки и закон, В черте единой – вечный смысл таится, И в новой истине лишь то должно открыться, В чём был издревле смысл глубокий заложён.
Великолепная чеканка стиха и несомненная бездна смысла! В следующей главке Победоносцев пояснит и божественные корни ума, и небесное происхождение красоты, и неисследимые глубины поэзии:
«Один разве глупец может иметь обо всём ясные мысли и представления. Самые драгоценные понятия, какие вмещает в себе ум человеческий, – находятся в самой глубине поля и в полумраке; около этих-то смутных идей, которые мы не в силах привесть в связь между собою, – вращаются ясные мысли, расширяются, развиваются, возвышаются. Если б отрезать нас от этого заднего плана, – в этом мире остались бы только геометры да понятливые животные; даже точные науки утратили бы в нём нынешнее своё величие, зависящее от скрытого их отношения к другим бесконечным истинам, которые мы только угадываем и в которые лишь по временам как будто прозираем. Неизвестное – это самое драгоценное достояние человека: недаром учил Платон, что всё в здешнем мире есть слабый образ верховного домостроительства. Кажется даже, что главное действие красоты, которую мы видим, состоит в возбуждении мысли о высшей красоте, которой не видим, и очарование, производимое, например, великими поэтами, состоит не столько в картинах, ими изображаемых, сколько в тех дальних отголосках, которые они будят в нас и которые идут из невидимого мира».
После столь глубокого определения поэзии Победоносцевым хочу напомнить о его великой любви к поэзии Пушкина. От избытка этой любви, от желания поделиться ею со всеми русскими людьми и родился плод, или иначе – просветительский (от сердца!) поступок. Константин Петрович собрал и издал в виде миниатюрного томика букет из выбранных им стихотворений и отрывков из крупных произведений Пушкина под названием «Северные цветы» (9). Этот «издательский порыв» многое приоткрывает в человеке… Однако добавлю ещё один штрих – свидетельство, меня поразившее: «Знаете, ведь Победоносцев – искренний человек, – пишет В.А. Манасеин. – Он, несомненно, ханжа, но это глубоко искренний человек. Я видел его в 60-х годах, когда все кругом либеральничали, когда нужно было иметь большое мужество, буквально отвагу, чтобы в профессорской среде не быть либералом. И в это самое время Победоносцев, подходя к монастырю, становился на колени, вставал и, поминутно падая на колени, полз по земле к храму. Вот каков это человек!» (10) В новую (после 1991 года) эпоху о Победоносцеве не могли не вспомнить. И вспомнили – слава Богу! – уже не как о «душителе свободы» и «некоронованном властителе России», а как о видном учёном-правоведе, теоретике и практике русского консерватизма. Труды мыслителя нынче широко издаются. Не забыта его переписка с государственными деятелями, учёными, писателями. Опубликованы воспоминания о нём. И даже переиздан его перевод Нового завета (репринт издания 1906 года). В 2015 году Почта России в серии «Выдающиеся юристы России» выпустила ему посвящённую почтовую марку. А через два года в серии «ЖЗЛ» о К.П. Победоносцеве вышла книга. Тут налицо уже и широкое признание, и высокая государственная оценка, и подтверждение того, что этот великий сын России занял, наконец, достойное в её истории место.
Семья моей матери причастна к литературе и к науке.
Дед мой, Андрей Николаевич Бекетов, ботаник, был ректором Петербургского университета в его лучшие годы (я и родился в «ректорском доме»). Петербургские Высшие женские курсы, называемые «Бестужевскими» (по имени К. Н. Бестужева-Рюмина), обязаны существованием своим главным образом моему деду.
Он принадлежал к тем идеалистам чистой воды, которых наше время уже почти не знает. Собственно, нам уже непонятны своеобразные и часто анекдотические рассказы о таких дворянах-шестидесятниках, как Салтыков-Щедрин или мой дед, об их отношении к императору Александру II, о собраниях Литературного фонда, о борелевских обедах, о хорошем французском и русском языке, об учащейся молодежи конца семидесятых годов. Вся эта эпоха русской истории отошла безвозвратно, пафос ее утрачен, и самый ритм показался бы нам чрезвычайно неторопливым.
В своем сельце Шахматове (Клинского уезда, Московской губернии) дед мой выходил к мужикам на крыльцо, потряхивая носовым платком; совершенно по той же причине, по которой И. С. Тургенев, разговаривая со своими крепостными, смущенно отколупывал кусочки краски с подъезда, обещая отдать все, что ни спросят, лишь бы отвязались.
Встречая знакомого мужика, дед мой брал его за плечо и начинал свою речь словами: «Eh bien, mon petit…»[1] Иногда на том разговор и кончался. Любимыми собеседниками были памятные мне отъявленные мошенники и плуты: старый Jacob Fidèle[2], который разграбил у нас половину хозяйственной утвари, и разбойник Федор Куранов (по прозвищу Куран), у которого было, говорят, на душе убийство; лицо у него было всегда сине-багровое – от водки, а иногда – в крови; он погиб в «кулачном бою». Оба были действительно люди умные и очень симпатичные; я, как и дед мой, любил их, и они оба до самой смерти своей чувствовали ко мне симпатию.
Однажды дед мой, видя, что мужик несет из лесу на плече березку, сказал ему: «Ты устал, дай я тебе помогу». При этом ему и в голову не пришло то очевидное обстоятельство, что березка срублена в нашем лесу.
Мои собственные воспоминания о деде – очень хорошие; мы часами бродили с ним по лугам, болотам и дебрям; иногда делали десятки верст, заблудившись в лесу; выкапывали с корнями травы и злаки для ботанической коллекции; при этом он называл растения и, определяя их, учил меня начаткам ботаники, так что я помню и теперь много ботанических названий. Помню, как мы радовались, когда нашли особенный цветок ранней грушевки, вида, неизвестного московской флоре, и мельчайший низкорослый папоротник; этот папоротник я до сих пор каждый год ищу на той самой горе, но так и не нахожу, – очевидно, он засеялся случайно и потом выродился.
Все это относится к глухим временам, которые наступили после событий 1 марта 1881 года. Дед мой продолжал читать курс ботаники в Петербургском университете до самой болезни своей; летом 1897 года его разбил паралич, он прожил еще пять лет без языка, его возили в кресле. Он скончался 1 июля 1902 года в Шахматове. Хоронить его привезли в Петербург; среди встречавших тело на станции был Дмитрий Иванович Менделеев.
Дмитрий Иванович играл очень большую роль в бекетовской семье. И дед и бабушка моя были с ним дружны. Менделеев и дед мой, вскоре после освобождения крестьян, ездили вместе в Московскую губернию и купили в Клинском уезде два имения – по соседству: менделеевское Боблово лежит в семи верстах от Шахматова, я был там в детстве, а в юности стал бывать там часто. Старшая дочь Дмитрия Ивановича Менделеева от второго брака – Любовь Дмитриевна – стала моей невестой. В 1903 году мы обвенчались с ней в церкви села Тараканова, которое находится между Шахматовым и Бобловым.
Жена деда, моя бабушка, Елизавета Григорьевна, – дочь известного путешественника и исследователя Средней Азии Григория Силыча Корелина. Она всю жизнь работала над компиляциями и переводами научных и художественных произведений; список ее трудов громаден; последние годы она делала до 200 печатных листов в год; она была очень начитанна и владела несколькими языками; ее мировоззрение было удивительно живое и своеобразное, стиль – образный, язык – точный и смелый, обличавший казачью породу. Некоторые из ее многочисленных переводов остаются и до сих пор лучшими.
Переводные стихи ее печатались в «Современнике», под псевдонимом «Е. Б.», и в «Английских поэтах» Гербеля, без имени. Ею переведены многие сочинения Бокля, Брэма, Дарвина, Гексли, Мура (поэма «ЛаллаРук»), Бичер-Стоу, Гольдсмита, Стэнли, Теккерея, Диккенса, В. Скотта, Брэт-Гарта, Жорж-Занд, Бальзака, В. Гюго, Флобера, Мопассана, Руссо, Лесажа. Этот список авторов – далеко не полный. Оплата труда была всегда ничтожна. Теперь эти сотни тысяч томов разошлись в дешевых изданиях, а знакомый с антикварными ценами знает, как дороги уже теперь хотя бы так называемые «144 тома» (изд. Г. Пантелеева), в которых помещены многие переводы Е. Г. Бекетовой и ее дочерей. Характерная страница в истории русского просвещения.
Отвлеченное и «утонченное» удавалось бабушке моей меньше, ее язык был слишком лапидарен, в нем было много бытового. Характер на редкость отчетливый соединялся в ней с мыслью ясной, как летние деревенские утра, в которые она до свету садилась работать. Долгие годы я помню смутно, как помнится все детское, ее голос, пяльцы, на которых с необыкновенной быстротой вырастают яркие шерстяные цветы, пестрые лоскутные одеяла, сшитые из никому не нужных и тщательно собираемых лоскутков, – и во всем этом – какое-то невозвратное здоровье и веселье, ушедшее с нею из нашей семьи. Она умела радоваться просто солнцу, просто хорошей погоде, даже в самые последние годы, когда ее мучили болезни и доктора, известные и неизвестные, проделывавшие над ней мучительные и бессмысленные эксперименты. Все это не убивало ее неукротимой жизненности.
Эти жизненность и живучесть проникали и в литературные вкусы; при всей тонкости художественного понимания она говорила, что «тайный советник Гете написал вторую часть «Фауста», чтобы удивить глубокомысленных немцев». Также ненавидела она нравственные проповеди Толстого. Все это вязалось с пламенной романтикой, переходящей иногда в старинную сентиментальность. Она любила музыку и поэзию, писала мне полушутливые стихи, в которых звучали, однако, временами грустные ноты:
Она мастерски читала вслух сцены Слепцова и Островского, пестрые рассказы Чехова. Одною из последних ее работ был перевод двух рассказов Чехова на французский язык (для «Revue des deux Mondes»). Чехов прислал ей милую благодарственную записку.
К сожалению, бабушка моя так и не написала своих воспоминаний. У меня хранится только короткий план ее записок; она знала лично многих наших писателей, встречалась с Гоголем, братьями Достоевскими, Ап. Григорьевым, Толстым, Полонским, Майковым. Я берегу тот экземпляр английского романа, который собственноручно дал ей для перевода Ф. М. Достоевский. Перевод этот печатался во «Времени».
Бабушка моя скончалась ровно через три месяца после деда – 1 октября 1902 года.
От дедов унаследовали любовь к литературе и незапятнанное понятие о ее высоком значении их дочери – моя мать и ее две сестры. Все три переводили с иностранных языков. Известностью пользовалась старшая – Екатерина Андреевна (по мужу – Краснова). Ей принадлежат изданные уже после ее смерти (4 мая 1892 года) две самостоятельных книги «Рассказов» и «Стихотворений» (последняя книга удостоена почетного отзыва Академии наук). Оригинальная повесть ее «Не судьба» печаталась в «Вестнике Европы». Переводила она с французского (Монтескье, Бернарден де Сен-Пьер), испанского (Эспронседа, Бэке́р, Перес Гальдос, статья о Пардо Басан), переделывала английские повести для детей (Стивенсон, Хаггарт; издано у Суворина в «Дешевой библиотеке»).
В те годы дальние, глухие, в сердцах царили сон и мгла: Победоносцев над Россией простер совиные крыла.
Блок точен. Это вам не Михалков Никита. Приговор царству Александра Третьего – «обормота», беспощаден. Вместо ответа на вызовы времени – «заморозить». Ну, да – заморозили. И тем самым подготовили трагедию следующего царства, и следующего царя, и всей России. Урок – не становитесь поперек жизни, задавит. Но кто в наше время учит уроки?
В принципе, в этом не было необходимости. Наполнить школу православием, самодержавием и народностью можно было и при другом министре. Она, школа и так всем этим наполняется. Так мы платим за наш «отказ от идеологии», за нашу «полную свободу учителю», за нашу – а впрочем, чего здесь деликатничать, все же свои – за нашу дикую, беспросветную глупость.
Истомленная жестким коммунистическим диктатом, школа сбросила с себя оковы, отбросила своё, ухватилась за западное, западное адаптировать не сумела, свое хорошее потеряла, и вместе с выплеснутым плохим стала заполняться смрадом псевдопатриотизма, псевдоправославия и вполне реальных, не «псевдо-», бескультурья и невежества. Тетки с душою, развитой на уровне продавщиц советских продмагов, обучают сегодня семилеток как правильно складывать три пальца и что этими пальцами надо делать, чтобы бог исполнил твое желание. Россия, 21-й век.
В общем, обошлись бы мы и без такого министра. Но наше черное солнце не было бы нашим черным солнцем, если бы отказало себе в удовольствии сотворить шмась интеллигенции именно в тот день, когда она, интеллигенция поминает свой двадцатипятилетней давности триумф.
Найти в себе смелость встать на дороге у этой мрази и опрокинуть ее! И неважно, что мразь была уже дряхлой. Мразь есть мразь. Предела она не знает. Защитникам Белого Дома было чего бояться. И тем громче их слава. О, то были солнечные дни!
Солнечные для нас. И страшные для тех, кто бывшими не бывает. Не случайно Пуго застрелился. Он хотел избежать того, что, казалось, не могло не произойти: позорного суда и неминуемого расстрела для себя и зрелища поголовной чистки всех силовых органов с увольнением и поражением в правах всех своих коллег. Не произойти этого не могло. Если бы мы не были такими прекраснодушными дураками.
Но мы были. И для них всё обошлось. Но память о том страхе, естественно, осталась. И желание реванша осталось. И стремление сделать всё, чтоб это не повторилось. По крайней мере – при их жизни. Потом можно и потоп. Они люди не верующие, загробных наказаний не боятся.
Так что в желании сотворить шмась есть не только эмоциональное отреагирование пережитого 25 лет назад страха. Здесь еще и холодный расчет – подавить саму мысль, что повторение возможно. Запугать, раздавить… А для этого шмась должна быть полноценной.
Новый министр образования в качестве подарка людям культуры на 25-летие их победы, ставшей их горьчайшим поражением, – это именно такая шмась, что нужно. Клерикалка, ультраконсерваторша, сталинистка – просто красавица. Всё при ней. Символом эпохи могла бы стать. Если бы не здоровая конкуренция Яровой, Мизулиной, Матвиенко… Капиталистическая революция освободила женщину. Это вам не «стою я здесь мужем битая». И не Валентина Терешкова как витрина женского равноправия в стране победившего социализма. И даже не Екатерина Фурцева. (Вот уж не подумал бы, о ком буду сожалеть, видя нынешних министров образования-культуры…)
Плоха ли в качестве министра образования такая дама – духовная соратница сторонников резать маленьким девочкам их «прыти»? И как сочетает она свое начальствование с православным запретом «Учить жене не позволяю»? Ведь сказано же всем дамам апостолом Павлом «Быть в безмолвии». В смысле «Молчи, когда джигиты разговаривают».
Но это всё вопросы неуместные. Их можно адресовать тому, кто хоть как-то дружит с логикой. А это не наш случай.
Но вот вопрос, хороша ли такая министр (не знаю даже, как будет по-русски министр-дама: не «министра» же, и не «министерша». ) – вопрос вполне законный.
И, знаете, я думаю, что это может быть не так и плохо. Абсурд нашей жизни должен быть обнажен и доведен до предела. Чтобы он был виден каждому. Чтобы от него нельзя было спрятаться. Чтобы нельзя было делать то, что мы так любим делать – обманывать себя. Люди церкви должны не прятать свой сатанизм, а демонстрировать его открыто и агрессивно – как Чаплин. Гротескно, ничего не скрывая. Так, как сыграл бы современного попА его великий однофамилец. И их сталинизм здесь как раз очень уместен. Провозгласить святым палача, практически, всего русского духовенства – это именно то, что нужно, чтобы показать честнОму народу, от кого они – от Бога или от дьявола.
А то честной народ сомневается. Ему же сказано не только, что женщины должны в присутствии джигитов молчать. Ему ведь там же велено и молиться за царей и всех начальствующих. Апостол предполагал, что это поможет царям проводить жизнь «тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте». Ну, эту чистоту мы с вами видим. Уже две тысячи лет видим…
Нам тонкости и полутона сегодня вредны. Мы в этих полуулыбках в ответ на вопросы путаемся. Нам необходимо весомо, грубо, зримо. Чтоб если бесовство, если дьявольщина, то без прикрас, без маски. Чтоб если ложь, так чудовищная ложь. А если воровство, то прямо у всех на глазах. И миллиардами. Иначе до нас не доходит. Чувствительность у нас притупилась.
В общем, госпожу Васильеву с назначеньицем! А нас всех – с новым министром образования! Ну, и конечно – с юбилеем! Ведь 25 лет всё же! Не, как говорил один учитель истории, не кот начихал.