Она забытый сон веков в ней несвершенные надежды
Волошин Максимилиан Александрович
«Макс мифу принадлежал душой и телом куда больше, чем стихами. Макс сам был миф»
Марина Цветаева.
И где же ещё, как не в Коктебеле, под притихшим до поры вулканом Карадага, местом удивительной силы, мог найти приют такой мощный поэт, художник, творец?
Марина Цветаева: «Пишу и вижу: голова Зевеса на могучих плечах, а на дремучих, невероятного завива кудрях, узенький полынный веночек. белый парусиновый балахон. »
«. Глаза точь-в-точь как у Врубелевского Пана: две светящиеся точки. »
«. Могу сказать, что он стихи любил совершенно так, как и я, то есть как если бы сам их никогда не писал, всей силой безнадежной любви к недоступной силе. «
Марина Цветаева была совершенно очарована Поэзией Волошина; он ей отвечал тем же:
Под серым бременем небесного покрова
Пить всеми ранами потоки тёмных вод.
Быть вспаханной землёй. И долго ждать, что вот
В меня сойдёт, во мне распнётся Слово.
Быть Матерью-Землёй. Внимать, как ночью рожь
Шуршит про таинства возврата и возмездья,
И видеть над собой алмазных рун чертёж:
По небу чёрному плывущие созвездья.
Скончался Максимилиан Волошин 8 ноября 1932г. в Коктебеле, где и погребён. Было ему всего лишь 55 лет.
Как в раковине малой — Океана
Великое дыхание гудит,
Как плоть ее мерцает и горит
Отливами и серебром тумана,
А выгибы ее повторены
В движении и завитке волны, —
Так вся душа моя в твоих заливах,
О, Киммерии темная страна,
Заключена и преображена.
С тех пор как отроком у молчаливых
Торжественно-пустынных берегов
Очнулся я — душа моя разъялась,
И мысль росла, лепилась и ваялась
По складкам гор, по выгибам холмов,
Огнь древних недр и дождевая влага
Двойным резцом ваяли облик твой, —
И сих холмов однообразный строй,
И напряженный пафос Карадага,
Сосредоточенность и теснота
Зубчатых скал, а рядом широта
Степных равнин и мреющие дали
Стиху — разбег, а мысли — меру дали.
Моей мечтой с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива;
Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поет в волнах его прилива,
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.
6 июня 1918
Из цикла «Алтари в пустыне»
В напрасных поисках за ней
Я исследил земные тропы
От Гималайских ступеней
До древних пристаней Европы.
Она — забытый сон веков,
В ней несвершённые надежды.
Я шорох знал её шагов
И шелест чувствовал одежды.
Тревожа древний сон могил,
Я поднимал киркою плиты…
Её искал, её любил
В чертах Микенской Афродиты.
Пред нею падал я во прах,
Целуя пламенные ризы
Царевны Солнца — Таиах
И покрывало Моны-Лизы.
Под гул молитв и дальний звон
Склонялся в сладостном бессильи
Пред ликом восковых мадонн
На знойных улицах Севильи.
И я читал её судьбу
В улыбке внутренней зачатья,
В улыбке девушек в гробу,
В улыбке женщин в миг объятья.
Порой в чертах случайных лиц
Её улыбки пламя тлело,
И кто-то звал со дна темниц,
Из бездны призрачного тела.
Но, неизменна и не та,
Она сквозит за тканью зыбкой,
И тихо светятся уста
Неотвратимою улыбкой.
«Раскрыв ладонь, плечо склонила…»
Раскрыв ладонь, плечо склонила…
Я не видал еще лица,
Но я уж знал, какая сила
В чертах Венерина кольца…
И раздвоенье линий воли
Сказало мне, что ты, как я,
Что мы в кольце одной неволи
В двойном потоке бытия.
И если суждены нам встречи…
(Быть может, топоты погонь),
Я полюблю не взгляд, не речи,
А только бледную ладонь.
Она забытый сон веков в ней несвершенные надежды
Обманите меня… но совсем, навсегда…
Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда…
Чтоб поверить обману свободно, без дум,
Чтоб за кем-то идти в темноте наобум…
И не знать, кто пришел, кто глаза завязал,
Кто ведет лабиринтом неведомых зал,
Чье дыханье порою горит на щеке,
Кто сжимает мне руку так крепко в руке…
А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман…
Обманите и сами поверьте в обман.
Я люблю усталый шелест
Старых писем, дальних слов…
В них есть запах, в них есть прелесть
Умирающих цветов.
Я люблю узорный почерк —
В нем есть шорох трав сухих.
Быстрых букв знакомый очерк
Тихо шепчет грустный стих.
Мне так близко обаянье
Их усталой красоты…
Это дерева Познанья
Облетевшие цветы.
По ночам, когда в тумане.
По ночам, когда в тумане
Звезды в небе время ткут,
Я ловлю разрывы ткани
В вечном кружеве минут.
Я ловлю в мгновенья эти,
Как свивается покров
Со всего, что в формах, в цвете,
Со всего, что в звуке слов.
Да, я помню мир иной —
Полустертый, непохожий,
В вашем мире я — прохожий,
Близкий всем, всему чужой.
… показать весь текст …
В напрасных поисках за ней
Я исследил земные тропы.
От Гималайских ступеней
До древних пристаней Европы.
Она — забытый сон веков,
В ней несвершенные надежды.
Я шорох знал ее шагов
И шелест чувствовал одежды.
Тревожа древний сон могил,
Я поднимал киркою плиты…
Ее искал, ее любил
В чертах Микенской Афродиты.
… показать весь текст …
Максимилиан Волошин Марине Цветаевой
«Звучит в горах, весну встречая»
Из цикла «Киммерийская весна»
А на полянах влажно-мшистых
Средь сгнивших за зиму листов
Глухие заросли безлистых
Лилово-дымчатых кустов.
Как мне близок и понятен
Этот мир — зелёный, синий,
Мир живых прозрачных пятен
И упругих, гибких линий.
Небо целый день моргает
( Прыснет дождик, брызнет луч),
Развивает и свивает
Свой покров из сизых туч.
И сквозь дымчатые щели
Потускневшего окна
Бледно пишет акварели
Эта бледная весна.
«В зелёных сумерках, дрожа и вырастая»
Из цикла «Amori amara sacrum»
И арки чёрные и бледные огни
Уходят по реке в лучистую безбрежность.
В душе моей растёт такая нежность.
Как медленно текут расплавленные дни…
«В неверный час тебя я встретил»
Из цикла «Блуждания»
В неверный час тебя я встретил,
И избежать тебя не мог —
Нас рок одним клеймом отметил,
Одной погибели обрёк.
Не верил в чудо смерти жрец,
И жертва тайны не страшилась,
И в кровь вино не претворилось
Во тьме кощунственных сердец.
Дата написания: 1910 год
«И будут огоньками роз»
И будут огоньками роз
Цвести шиповники, алея,
И под ногами млеть откос
Лиловым запахом шалфея,
А в глубине мерцать залив
Чешуйным блеском хлябей сонных,
В седой оправе пенных грив
И в рыжей раме гор сожжённых.
И ты с приподнятой рукой,
Не отрывая взгляд от взморья,
Пойдёшь вечернею тропой
С молитвенного плоскогорья…
Минуешь овчий кошт, овраг…
Тебя проводят до ограды
… показать весь текст …
Политика есть дело грязное: ей надо людей практических, не брезгающих кровью, торговлей трупами и скупкой нечистот… Но избиратели доселе верят в возможность из трех сотен негодяев построить честное правительство в стране.
Ступни горят, в пыли дорог душа…
Скажи: где путь к невидимому граду?
— Остановись. Войди в мою ограду
И отдохни. И слушай не дыша,
Как ключ журчит, как шелестят вершины
Осокорей, звенят в воде кувшины…
Учись внимать молчанию садов,
Дыханью трав и запаху цветов.
Одни восстали из подполий,
Из ссылок, фабрик, рудников,
Отравленные темной волей
И горьким дымом городов.
Другие из рядов военных,
Дворянских разоренных гнезд,
Где проводили на погост
Отцов и братьев убиенных.
В одних доселе не потух
Хмель незапамятных пожаров,
И жив степной, разгульный дух
И Разиных, и Кудеяров.
… показать весь текст …
Наша собственность — это только то, что мы отдаем. Чего мы не хотим отдать, то не нам принадлежит, а мы ему принадлежим. Не мы его собственники, а оно наш собственник.
Но каждый
Дорвавшийся до власти сознает
Себя державной осью государства
И злоупотребляет правом грабежа.
«Владимирская Богоматерь»
Не на троне — на Её руке,
Левой ручкой обнимая шею, —
Взор во взор, щекой припав к щеке,
Неотступно требует… Немею —
Нет ни сил, ни слов на языке…
А Она в тревоге и в печали
Через зыбь грядущего глядит
В мировые рдеющие дали,
Где закат пожарами повит.
И такое скорбное волненье
В чистых девичьих чертах, что Лик
В пламени молитвы каждый миг
Как живой меняет выраженье.
Кто разверз озёра этих глаз?
… показать весь текст …
Если жить чужими истинами, то от каждой из них человек еще больше глупеет.
Любить без слёз, без сожаленья, чтоб было каждое мгновенье последним в жизни.
Любить без слез, без сожаленья,
Любить, не веруя в возврат…
Чтоб было каждое мгновенье
Последним в жизни. Чтоб назад
Нас не влекло неудержимо,
Чтоб жизнь скользнула в кольцах дыма,
Прошла, развеялась… И пусть
Вечерне-радостная грусть
Обнимет нас своим запястьем.
Смотреть, как тают без следа
Остатки грез, и никогда
Не расставаться с грустным счастьем,
И, подойдя к концу пути,
Вздохнуть и радостно уйти.
Я мысленно вхожу в ваш кабинет.
Я мысленно вхожу в ваш кабинет:
Здесь те, кто был, и те, кого уж нет,
Но чья для нас не умерла химера;
И бьётся сердце, взятое в их плен…
Бодлера лик, нормандский ус Флобера,
Скептичный Франс, святой Сатир — Верлен,
Кузнец — Бальзак, чеканщики — Гонкуры…
Их лица терпкие и чёткие фигуры
Глядят со стен, и спит в сафьянах книг
Их дух, их мысль, их ритм, их бунт, их крик…
Я верен им… но более глубоко
Волнует эхо здесь звучавших слов…
Максимилиан Волошин — Она
Максимилиан Волошин — Она
В напрасных поисках за ней
Я исследил земные тропы
От Гималайских ступеней
До древних пристаней Европы.
Она забытый сон веков,
В ней несвершенные надежды.
Я шорох знал ее шагов
И шелест чувствовал одежды.
Тревожа древний сон могил,
Я поднимал киркою плиты…
Ее искал, ее любил В чертах
Микенской Афродиты.
Пред нею падал я во прах,
Целуя пламенные ризы
Царевны Солнца — Таиах
И покрывало Монны Лизы.
Под шум молитв и дальний звон
Склонялся в сладостном бессилье
Пред ликом восковых Мадонн
На знойных улицах Севильи.
И я читал ее судьбу
В улыбке внутренней зачатья,
В улыбке девушек в гробу,
В улыбке женщин в миг объятья.
Порой в чертах случайных лиц
Ее улыбки пламя тлело,
И кто-то звал со дна темниц.
Из бездны призрачного тела.
Но неизменная не та
Она скользит за тканью зыбкой,
И тихо светятся уста
Неотвратимою улыбкой.
Конец стихотворения — все стихи в оригинале.
Стихотворная библиотека. Становитесь участником и публикуйте свои собственные стихи прямо здесь
Стихотворное чудовище — многоязычный сайт о поэзии. Здесь вы можете читать стихи в оригинале на других языках, начиная с английского, а также публиковать свои стихи на доступных языках.
Найти стихотворение, читать стихотворение полностью, стихи, стих, классика и современная поэзия по-русски и на русском языке на сайте Poetry.Monster.
Read poetry in Russian, find Russian poetry, poems and verses by Russian poets on the Poetry.Monster website.
Yandex — лучший поисковик на русском языке
Qwant — лучий поисковик во Франции, замечателен для поиска на французском языке, также на других романских и германских языках
МАКСИМИЛИАН ВОЛОШИН
1877—1932
Максимилиан Александрович Волошин (настоящая фамилия — Кириенко-Волошин) оставил богатое и разнообразное наследие как поэт, художник, мыслитель. Годом своего духовного рождения он считал 1900-й, «стык двух столетий», когда он, исключенный из Московского университета за участие в студенческих беспорядках, отправился с экспедицией в Среднюю Азию. «Здесь настигли меня Ницше и “Три разговора” Вл. Соловьева. Они дали мне возможность взглянуть на всю европейскую культуру ретроспективно — с высоты азийских плоскогорий». И Волошин поставил перед собой грандиозную задачу — познатъ всю европейскую культуру в ее первоисточнике, а затем «уйти учиться» к другим цивилизациям — в Индию, Японию, Китай.
Первым университетом на этом пути стал для него Париж, где Волошин, по его словам, «учился художественной форме — у Франции, чувству красок — у Парижа, строю мыслей — у Бергсона, скептицизму — у Анатоля Франса, прозе — у Флобера, стиху — у Готье и Эредиа. » Южную Европу он обошел «на гроши пешком» еще в студенческие годы, в Париже жил подолгу, посылая в журнал «Весы» и газету «Русь» корреспонденции о французской литературной и художественной жизни. В символистских журналах и альманахах появляются его стихотворения: описательные, медитативные, лирические. Многие из них («Я ждал страданья столько лет. », «Таиах» и др.) посвящены художнице М. В. Сабашниковой, ставшей женой поэта в 1906 г. Сложные, мистически окрашенные отношения между ними (и Вяч. Ивановым) скоро кончились разрывом.
В конце 1900-х годов Волошин поселяется в пустынном Коктебеле в восточном Крыму, который он называл Киммерией, Гомеровой страной, стыком Европы и Азии. Именно там ему явилась возможность «в уединении выплавить свой дух», сосредоточенно думая о судьбах человечества, сопрягая в стихах и статьях прошлое, настоящее и будущее, органически соединяя судьбы земли, страны, народа и отдельной человеческой личности. Стихи его совмещают философскую абстрактность и живую зоркость профессионального художника, видящего окружающий мир в его красочном многоцветье. В полемиках литературных групп он не участвовал: «Я привык писать и говорить в одиночестве», — утверждал он. По словам А. Белого, Волошин «проходил через строй чужих мнений собою самим, не толкаясь». При этом в собственных мнениях он умел быть смел и дерзок, доходя до вызывающих парадоксов (например, выступая в защиту сумасшедшего, изрезавшего картину «Иван Грозный убивает своего сына»). Волошин был инициатором знаменитой мистификации, превратившей поэтессу Е. И. Васильеву в таинственную Черубину де Габриак.
Первую книгу — «Стихотворения. 1900—1910» он выпустил в 1910 г. Брюсов говорил о ней, что автор «пишет лишь тогда, когда ему есть что сказать или показать читателю нового, такого, чего еще не было сказано или испробовано в русской поэзии. В каждом его стихотворении есть что-нибудь останавливающее внимание: своеобразие выраженного в нем чувства, или смелость. мысли (большею частью крайне парадоксальной), или оригинальность размера стиха, или просто сочетание слов, новые эпитеты, новые рифмы». Стихи Волошина «сделаны рукой настоящего мастера, любящего стих и слово, иногда их безжалостно ломающего, но именно так, как не знает к алмазу жалости граняший его ювелир».
Свидетель событий 1905 г., Волошин откликнулся на них стихами («Ангел мщенья», «Голова madame de Lamballe»); ощущая близость мировой катастрофы, осознал неприемлемость для себя всех форм насилия. Мировая война застала его в Швейцарии; он воспринял ее как апокалиптическое
крушение мира, книгу стихов о ней озаглавил «Anno mundi ardentis 1915» («В год мирового пожара 1915». М., 1916). Февральская революция застала его в Москве, весной 1917 г. он возвратился в Крым. «Ни от кого не спасаюсь, никуда не эмигрирую, и все волны гражданской войны и смены правительств проходят над моей головой». «Эти же годы являются наиболее плодотворными в моей поэзии, как в смысле качества, так и количества написанного» (Автобиография). В лирике и публицистике Волошина тех лет вставал образ поруганной, страдающей родины, что
Поддалась лихому подговору,
Отдалась разбойнику и вору.
Подожгла посады и хлеба,
Разорила древнее жилище,
И пошла поруганной и нищей
И рабой последнего раба.
(«Святая Русь», ноябрь 1917)
Но, «несмотря на всё отчаяние и ужас», поэт верил, что «Россия распятая» (так была названа одна из статей Волошина 1920 г.) в муках обретет духовно-нравственное возрождение. Ведь на Руси от века
Всё неразумно, необычайно.
Взмахи побед и разрух.
Мысль замирает пред вещею тайной
И ужасается дух.
Мы погибаем, не умирая,
Дух обнажаем до дна.
Дивное диво! — горит, не сгорая,
Неопалимая купина!
(«Неопалимая купина», май 1919)
Как мне близок и понятен
Этот мир — зеленый, синий,
Мир живых прозрачных пятен
И упругих, гибких линий.
Мир стряхнул покров туманов.
Четкий воздух свеж и чист.
На больших стволах каштанов
Ярко вспыхнул бледный лист.
Небо целый день моргает
(Прыснет дождик, брызнет луч),
Развивает и свивает
Свой покров из сизых туч.
И сквозь дымчатые щели
Потускневшего окна
Бледно пишет акварели
Эта бледная весна.
ИЗ ЦИКЛА «ПАРИЖ»
Осень. осень. Весь Париж,
Очертанья сизих крыш
Скрылись в дымчатой вуали,
Расплылись в жемчужной дали.
В поредевшей мгле садов
Стелет огненная осень
Перламутровую просинь
Между бронзовых листов.
Вечер. Тучи. Алый свет
Разлился в лиловой дали:
Красный в сером — это цвет
Надрывающей печали.
Ночью грустно. От огней
Иглы тянутся лучами.
От садов и от аллей
Пахнет мокрыми листами.
Маргарите Васильевне Сабашниковой
Я ждал страданья столько лет
Всей цельностью несознанного счастья.
И боль пришла, как тихий синий свет,
И обвилась вкруг сердца, как запястье.
Желанный луч с собой принес
Такие жгучие, мучительные ласки.
Сквозь влажную лучистость слез
По миру разлились невиданные краски.
И сердце стало из стекла,
И в нем так тонко пела рана:
«О, боль, когда бы ни пришла,
Всегда приходит слишком рано».
К твоим стихам меня влечет не новость,
Не яркий блеск огней:
В них чудится унылая суровость
Нахмуренных бровей.
В них чудится седое безразличье,
Стальная дрёма вод,
Сырой земли угрюмое величье
И горько сжатый рот.
Сквозь сеть алмазную зазеленел восток.
Вдаль по земле, таинственной и строгой,
Лучатся тысячи тропинок и дорог.
О, если б нам пройти чрез мир одной дорогой!
Всё видеть, всё понять, всё знать, всё пережить.
Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,
Пройти по всей земле горящими ступнями,
Всё воспринять — и снова воплотить!
ТАИАХ
Тихо, грустно и безгневно
Ты взглянула. Надо ль слов?
Час настал. Прощай, царевна!
Я устал от лунных снов.
Ты живешь в подводной сини
Предрассветной глубины.
Вкруг тебя в твоей пустыне
Расцветают вечно сны.
Много дней с тобою рядом
Я глядел в твое стекло.
Много грез под нашим взглядом
Расцвело и отцвело.
Всё, во что мы в жизни верим,
Претворялось в твой кристалл.
Душен стал мне узкий терем,
Сны увяли, я устал.
Я устал от лунной сказки,
Я устал не видеть дня.
Мне нужны земные ласки,
Пламя алого огня.
Я иду к разгулам будней,
К шумам буйных площадей,
К ярким полымям полудней,
К пестроте живых людей.
Не царевич я! Похожий
На него, я был иной.
Ты ведь знала: я — Прохожий,
Близкий всем, всему чужой.
Тот, кто раз сошел с вершины,
С ледяных престолов гор,
Тот из облачной долины
Не вернется на простор.
Мы друг друга не забудем,
И, целуя дольний прах,
Отнесу я сказку людям
О царевне Таиах.
ГОЛОВА MADAME DE LAMBALLE
Это гибкое, страстное тело
Растоптала ногами толпа мне
И над ним надругалась, раздела.
И на тело
Не смела
Взглянуть я.
Но меня отрубили от тела,
Бросив лоскутья
Воспаленного мяса на камне.
И парижская голь
Унесла меня в уличной давке,
Кто-то пил в кабаке алкоголь,
Меня бросив на мокром прилавке.
Куафер меня поднял с земли,
Расчесал мои светлые кудри,
Нарумянил он щеки мои
И напудрил.
И тогда, вся избита, изранена
Грязной рукой,
Как на бал завита, нарумянена,
Я на пике взвилась над толпой
Хмельным тирсом.
Неслась вакханалия.
Пел в священном безумье народ.
И, казалось, на бале в Версале я.
Плавный танец кружит и несет.
Точно пламя, гудели напевы,
И тюремною узкою лестницей
В башню Тампля к окну королевы
Поднялась я народною вестницей.
АНГЕЛ МЩЕНЬЯ
(1905 год)
Народу русскому: Я скорбный Ангел мщенья!
Я в раны чёрные — в распаханную новь
Кидаю семена. Прошли века терпенья.
И голос мой — набат. Хоругвь моя — как кровь.
На буйных очагах народного витийства,
Как призраки, взращу багряные цветы.
Я в сердце девушки вложу восторг убийства
И в душу детскую — кровавые мечты.
О, камни мостовых, которых лишь однажды
Коснулась кровь! я ведаю ваш счет.
Я камни закляну заклятьем вечной жажды,
И кровь за кровь без меры потечет.
Скажи восставшему: я злую едкость стали
Придам в твоих руках картонному мечу;
На стогнах городов, где женщин истязали,
Я «знаки Рыб» на стенах начерчу.
Я синим пламенем пройду в душе народа,
Я красным пламенем пройду по городам;
Устами каждого воскликну я «Свобода!»,
Но разный смысл для каждого придам.
Я напишу: «Завет мой — Справедливость!»
И враг прочтет: «Пощады больше нет!»
Убийству я придам манящую красивость,
И в душу мстителя вопьется страстный бред.
Меч Справедливости — карающий и мстящий —
Отдам во власть толпе. И он в руках слепца
Сверкнет стремительный, как молния разящий —
Им сын заколет мать, им дочь убьет отца.
Я каждому скажу: «Тебе ключи надежды.
Один ты видишь свет. Для прочих он потух».
И будет он рыдать и в горе рвать одежды,
И звать других. Но каждый будет глух.
Не сеятель сберет колючий колос сева.
Принявший меч погибнет от меча.
Кто раз испил хмельной отравы гнева,
Тот станет палачом иль жертвой палача.
ИЗ ЦИКЛА «КИММЕРИЙСКИЕ СУМЕРКИ»
Константину Федоровичу Богаевскому
Я иду дорогой скорбной в мой безрадостный Коктебель.
По нагорьям терн узорный и кустарники в серебре.
По долинам тонким дымом розовеет внизу миндаль,
И лежит земля страстна́я в чёрных ризах и орарях.
Припаду я к острым щебням, к серым срывам размытых гор,
Причащусь я горькой соли задыхающейся волны,
Обовью я чобром, мятой и полынью седой чело.
Здравствуй ты, в весне распятый, мой торжественный
Коктебель!
Старинным золотом и жёлчью напитал
Вечерний свет холмы. Зардели, красны, буры,
Клоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры.
В огне кустарники, и воды, как металл.
А груды валунов и глыбы голых скал
В размытых впадинах загадочны и хмуры,
В крылатых сумерках — намеки и фигуры.
Вот лапа тяжкая, вот челюсти оскал,
Вот холм сомнительный, подобный вздутым ребрам.
Чей согнутый хребет порос, как шерстью, чобром?
Кто этих мест жилец: чудовище? титан?
Здесь душно в тесноте. А там — простор, свобода,
Там дышит тяжело усталый Оксан
И веет запахом гниющих трав и йода.
К этим гулким морским берегам,
Осиянным холодною синью,
Я пришла по сожженным лугам,
И ступни мои пахнут полынью.
Запах мяты в моих волосах,
И движеньем измяты одежды;
Дикой масличной ветвью в цветах
Я прикрыла усталые вежды.
На ладонь опирая висок
И с тягучею дремой не споря,
Я внимаю, склонясь на песок,
Кликам ветра и голосу моря.
Май 1909. Коктебель
В напрасных поисках за ней
Я исследил земные тропы
От Гималайских ступеней
До древних пристаней Европы.
Она — забытый сон веков,
В ней несвершенные надежды.
Я шорох знал ее шагов
И шелест чувствовал одежды.
Тревожа древний сон могил,
Я поднимал киркою плиты.
Ее искал, ее любил
В чертах Микенской Афродиты.
Пред нею падал я во прах,
Целуя пламенные ризы
Царевны Солнца — Таиах —
И покрывало Моны Лизы.
Под гул молитв и дальний звон
Склонялся в сладостном бессильи
Пред ликом восковых мадонн
На знойных улицах Севильи.
И я читал ее судьбу
В улыбке внутренней зачатья,
В улыбке девушек в гробу,
В улыбке женщин в миг объятья.
Порой в чертах случайных лиц
Ее улыбки пламя тлело,
И кто-то звал со дна темниц,
Из бездны призрачного тела.
Но, неизменна и не та,
Она сквозит за тканью зыбкой,
И тихо светятся уста
Неотвратимою улыбкой.
Теперь я мертв. Я стал строками книги
В твоих руках.
И сняты с плеч твоих любви вериги,
Но жгуч мой прах.
Меня отныне можно в час тревоги
Перелистать,
Но сохранят всегда твои дороги
Мою печать.
Похоронил я сам себя в гробницы
Стихов моих,
Но вслушайся — ты слышишь пенье птицы?
Он жив — мой стих!
Не отходи смущенной Магдалиной —
Мой гроб не пуст.
Коснись единый раз на миг единый
Устами уст.
Обманите меня. но совсем, навсегда.
Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда.
Чтоб поверить обману свободно, без дум,
Чтоб за кем-то идти в темноте наобум.
И не знать, кто пришел, кто глаза завязал,
Кто ведет лабиринтом неведомых зал,
Чье дыханье порою горит на щеке,
Кто сжимает мне руку так крепко в руке.
А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман.
Обманите и сами поверьте в обман.
Как некий юноша, в скитаньях без возврата
Иду из края в край и от костра к костру.
Я в каждой девушке предчувствую сестру
И между юношей ищу напрасно брата.
Щемящей радостью душа моя объята;
Я верю в жизнь, и в сон, и в правду и в игру,
Я знаю, что приду к отцовскому шатру,
Где ждут меня мои и где я жил когда-то.
Бездомный долгий путь назначен мне судьбой.
Пускай другим он чужд. я не зову с собой —
Я странник и поэт, мечтатель и прохожий.
Любимое со мной. Минувшего не жаль.
А ты, что за плечом, — со мною тайно схожий, —
Несбыточной мечтой сильнее жги и жаль!
ПОСЕВ
В осенний день по стынущим полянам
Дымящиеся водят борозды
Не пахари;
Не радуется ранам
Своим земля;
Не плуг провел следы;
Не семена пшеничного посева,
Не ток дождей в разъявшуюся новь, —
Но сталь и медь,
Живую плоть и кровь
Недобрый Сеятель
В годину Лжи и Гнева
Рукою щедрою посеял.
Бед
И ненависти колос,
Змеи плевел
Взойдут в полях безрадостных побед,
Где землю-мать
Жестокий сын прогневил.
3 феврали 1915
Париж
В эти дни великих шумов ратных
И побед, пылающих вдали,
Я пленен в пространствах безвозвратных
Оголтелой, стынущей земли.
В эти дни не спазмой трудных родов
Схвачен дух: внутри разодран он
Яростью сгрудившихся народов,
Ужасом разъявшихся времен.
В эти дни нет ни врага, ни брата:
Все во мне, и я во всех. Одной
И одна — тоскою плоть объята
И горит сама к себе враждой.
В эти дни безвольно мысль томится,
А молитва стелется, как дым.
В эти дни душа больна одним
Искушением — развоплотиться.
5 февраля 1915
Париж
КОКТЕБЕЛЬ
Как в раковине малой — Океана
Великое дыхание гудит,
Как плоть ее мерцает и горит
Отливами и серебром тумана,
А выгибы ее повторены
В движении и в завитке волны, —
Так вся душа моя в твоих заливах
О, Киммерии темная страна,
Заключена и преображена.
С тех пор, как отроком у молчаливых
Торжественно-пустынных берегов
Очнулся я — душа моя разъялась,
И мысль росла, лепилась и ваялась
По складкам гор, по выгибам холмов.
Огнь древних недр и дождевая влага
Двойным резцом ваяли облик твой, —
И сих холмов однообразный строй,
И напряженный пафос Карадага,
Сосредоточенность и теснота
Зубчатых скал, а рядом широта
Степных равнин и мреющие дали
Стиху — разбег, а мысли — меру дали.
Моей мечтой с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива;
Его полынь хмельна моей тоской,
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.