гончарова они так хотели

Мечты человека о мире и о самом себе обрели в Х1Х веке такую силу, такую почти материальную густоту, что русская литература начала завороженно вглядываться в этот кипящий котёл идей. Каждый писатель черпал из него неповторимое своё и творил свою художественную реальность.

В первой главе «Обыкновенной истории» мы встречаемся с двадцатилетним Александром Фёдорычем Адуевым, когда он только выходит на широкую дорогу жизни. У него нет другого прошлого, кроме блаженной поры детства. А в конце романа Адуеву тридцать с небольшим. Читатель становится прямым свидетелем десяти лет жизни героя и всех перемен, происходящих в нём.

Он пишет любовные элегии (и недурные), напряженно вслушивается в поэтические вздохи своей души. Сначала любовь к юной Наденьке делает его счастливейшим, а потом несчастнейшим из смертных, когда она предпочитает ему другого. Но разбитое сердце Александра исцеляет новая любовь к молодой вдове Юлии Павловне. И опять разочарование. Александра утомляет монотонно-страстное чувство Юлии, и он сам бежит от скуки этой новой любви.

К середине романа герой совершенно теряет интерес к службе, светской жизни и, часто оставаясь дома, лежит на диване и смотрит в потолок. Свое затворничество, свой отказ от общества, в котором вращается его успешный дядя, важный чиновник Петр Иванович Адуев, Александр объясняет ему так: «Вот я нашел себе место и буду сидеть на нем век. Нашел простых, незатейливых людей, нужды нет, что ограниченных умом, играю с ними в шашки и ужу рыбу – и прекрасно! Пусть я, по-вашему, буду наказан за это, пусть лишусь наград, денег, почета, значения – всего, что так льстит вам. Я навсегда отказываюсь…»

Безразличный ко всему, Адуев младший покидает Петербург, где разбилось столько его юношеских надежд: «Вглядываясь в жизнь, вопрошая сердце, голову, он с ужасом видел, что ни там, ни сям не осталось ни одной мечты, ни одной розовой надежды: все уже было назади; туман рассеялся; перед ним разостлалась, как степь, голая действительность. Боже! какое необозримое пространство! какой скучный безотрадный вид!»

Что такое мечты Александра вначале? Восторженные порывы юного воображения. Романтические, экзальтированные. Но после возвращения в деревню, все отблески юношеских молний соединяются в один спокойный луч света. Разочарование в жизни, которое пришло на смену романтическим мечтаниям, уступает место приятию жизни и посланных испытаний.

И Лизавете Александровне дорого это духовное прозрение племянника, которое, к сожалению, быстро гаснет, так и не воплотившись в жизнь. С грустью, замечая новое превращение Александра после его окончательного переезда в Петербург, она вспоминает это давнее письмо: «Как вы хороши были там… не мечтали. Там вы поняли, растолковали себе жизнь; там вы были прекрасны, благородны, умны… Зачем не остались такими? Зачем это было только на словах, на бумаге, а не на деле?»

«Обыкновенная история» – это рассказ о превращении юного провинциала в блестящего столичного чиновника, который, чтобы не отстать от века, совершенно отрекается от самого себя. И взамен, по словам дяди, получает всё! – карьеру! фортуну! выгодную женитьбу! Предел мечтаний современного делового человека.

Александр Адуев в «Обыкновенной истории» полностью отдаётся под власть своего нового кумира – холодного расчёта. Как дерево осенью сбрасывает засохшую листву, так и Адуев младший, словно от ненужных одежд, освобождается от себя прежнего. На глазах читателя свершается роковое превращение: «человека мечтающего» в «человека рассчитывающего».

Гончаров будто мечтою испытывает своих героев. Он пристально всматривается в человека, словно пытается понять, что же происходит там, в глубине, где летучая гостья воображения свила свой дом, и что потом произойдёт с этим домом. Опустеет ли он навсегда? Или продолжит жить своей особой внутренней жизнью?

Гончаров словно чувствует какую-то недосказанность, недоговорённость в своём первом романе – будто в «Обыкновенной истории» Адуев слишком быстро встал с дивана, слишком мало на нём полежал, слишком быстро сбросил халат и навсегда расстался со всеми мечтами.

Автор перебрасывает мостик, по которому из «Обыкновенной истории» в новый роман переезжают не только части обстановки, но даже переносятся некоторые свойства характера главного героя.

Так диван, на котором лежал разочарованный Александр Адуев, благополучно перекочёвывает в кабинет Ильи Обломова и становится чуть ли не одним из действующих лиц нового произведения. Надолго, чуть не навсегда укладывается на него Обломов, а лежание делается «его нормальным состоянием».

Словно с плеча Адуева снимает Обломов знаменитый халат, в который и закутывается. Адуев, вернувшись из Петербурга в деревню «узкий щегольский фрак заменил широким халатом домашней работы». Обломов, живя на Гороховой улице в Петербурге, носит свое неизменное одеяние: «Как шел домашний костюм Обломова к покойным чертам лица его и к изнеженному телу! На нем был халат из персидской материи, настоящий восточный халат, без малейшего намека на Европу…весьма поместительный, так что и Обломов мог дважды завернуться в него».

Только энергия друга детства Андрея Штольца и влюблённость в Ольгу Ильинскую на время вытягивают Обломова из привычной обстановки. Он встаёт с дивана и прячет халат, чтобы потом вернуться к ним вновь.

Восторженные юношеские мечты Адуева тоже отражаются в надеждах молодого Обломова: «Юношеский жар Штольца заражал Обломова, и он сгорал от жажды труда, далекой, но обаятельной цели». Но дальше пути главных героев романов «Обыкновенная история» и «Обломов» расходятся.

В самом начале романа Обломов уже лежит на диване, где и предаётся своим мечтаниям. Это не порывы юного воображения, а нормальное состояние его души, ставший привычным образ жизни. Будто в двух параллельных мирах протекает его существование, и неимоверных усилий стоит на миг их соединить или хотя бы приблизить.

Всё больше погружаясь в себя, Обломов начинает жить в созданном им мире. Закрыв для себя внешнюю дверь на улицу, он распахивает настежь окно своего воображения: «Изменив службе и обществу, он начал иначе решать задачу существования, вдумывался в свое назначение и, наконец, открыл, что горизонт его деятельности и житья-бытья кроется в нем самом».

И в мечтаниях своих Обломов парит в космосе гуманных идей, возвышенных стремлений. Он сочувствует людским страданиям. Часами напролёт размышляет о переустройстве своего имения и жизни крестьян.

Часто воображение уносит его в тот райский уголок, где в любви и согласии, в духовных наслаждениях потечет жизнь его будущей семьи и близких друзей. «Никто не знал и не видел этой внутренней жизни Ильи Ильича… О способностях его, об этой внутренней волканической работе пылкой головы, гуманного сердца знал подробно и мог свидетельствовать Штольц, но Штольца почти никогда не было в Петербурге».

Именно деятелем Штольцем воспет в романе мечтатель Обломов.

И тот же Штольц после смерти Обломова сокрушается о его трагической судьбе: «Погиб, пропал ни за что… А был не глупее других, душа чиста и ясна, как стекло; благороден, нежен, и – пропал!»

Адуев, разочаровавшись в юношеских мечтах, впадает в апатию, «сон души», который на мгновение сменяется духовным подъёмом. А затем с этой вершины герой безвозвратно падает вниз, тогда как его карьера неуклонно идёт вверх. На алтарь своей новой религии успеха и богатства Адуев приносит не только мечтания юности, но все дары своей души.

Неизгладимый след оставил в людях этот мечтатель, которому мысль заменила действие, а покой – движение. И невольно приходит вопрос: а многие ли так устоят на страже своей души, как это сделал робкий мечтатель Илья Ильич Обломов?

Для Райского, как и для Обломова, главное тайное действо его жизни совершается в нём самом. Собственные мысли, чувства, идеи, стремления, мечтания нескончаемой чередой толпятся на этой внутренней сцене.

В поисках идеала Райский вновь и вновь устремляется в глубь себя, пытаясь уловить и понять малейшие движения своей души: «Он, с биением сердца и трепетом чистых слез, подслушивал, среди грязи и шума страстей, подземную тихую работу в своем человеческом существе какого-то таинственного духа, затихавшего иногда в треске и дыме нечистого огня, но не умиравшего и просыпавшегося опять, зовущего его, сначала тихо, потом громче и громче, к трудной и нескончаемой работе над собой, над своей собственной статуей, над идеалом человека… Дух манил его за собой, в светлую, таинственную даль, как человека и как художника, к идеалу чистой человеческой красоты».

Райский всех тормошит, пытается пробудить от сна к новой жизни. Всех зовёт отдаться океану чувств, призывает бурю страстей на свою собственную голову. А скука и пресыщение подстерегают его пылкую натуру повсюду.

Стараясь разрушить олимпийское спокойствие своей кузины Беловодовой, Райский неистово восклицает: «Жизнь сама тронет, коснется, пробудит от этого блаженного успения – и иногда очень грубо. Научить «что делать» – я тоже не могу, не умею. Другие научат. Мне хотелось бы разбудить вас: вы спите, а не живете. Что из этого выйдет, я не знаю – но не могу оставаться равнодушным к вашему сну… Довольно того, что я потревожил ваше спокойствие».

Одни и те же слова произносят герои двух романов Обломов и Райский, но какой разный смысл они несут! Жизнь трогает! – с сокрушением вздыхает Обломов, не зная, как укрыться от её набегов. Жизнь сама тронет и разбудит! – как вдохновенный пророк взывает Райский.

Действительно, герой «Обрыва» производит много движения, словно спокойные воды романа так и закипают при его появлении. Однако сам Райский не покидает мира своих грёз. В своих душевных порывах он также плывёт по волнам воображения, как плывёт в мечтаниях на своём диване Обломов.

Только во сне и в предсмертном видении Обломову удаётся совершить путешествие в своё родовое имение – Обломовку. Он не перейдет заколдованный круг, словно очерченный для него вокруг Петербурга. Лишь на одно лето на крыльях любви долетит он до того места, где живёт за городом на даче Ольга Ильинская. Путешествие Обломова – это краткий побег с дивана, а потом неминуемое возвращение назад.

В пространстве романов Александр Адуев и Борис Райский двигаются будто в разных направлениях. Адуев из своего деревенского имения переезжает в Петербург, ненадолго возвращаясь обратно. Столица в «Обыкновенной истории» становится главной сценой, где разворачивается жизненная драма героя.

В «Обрыве» Райский совершает путешествие в обратном направлении. Он покидает Петербург, куда приехал лет десять назад, и поселяется в своём родовом имении Малиновке в заволжских просторах. Именно там его настигает долгожданная буря чувств, которую он безуспешно призывал, живя в столице. В Малиновке он встречает самых дорогих его сердцу людей – бабушку Татьяну Марковну Бережкову, хранительницу семейного гнезда, двух прелестных молодых девушек, своих троюродных сестёр, Марфеньку и Веру.

Райскому хочется как-то всколыхнуть размеренную жизнь, покой, граничащий со сном, деревни. Он начинает теребить, воспитывать, просвещать всех вокруг себя. Он хочет жить, а не спать. Но сам неизменно ускользает в мир своего воображения.

Как часто герой «Обрыва» отдаётся мечтательным соблазнам!

Но главным испытанием духовной крепости Райского становится его страсть к таинственной, мятущейся Вере.

Герой романа «Обрыв» необычайно говорлив. Ни Адуев, ни Обломов даже на вершине вдохновения никогда не извергали такие словесные тирады, какими часто разражается Райский. От обилия речей, прежде всего главного героя, «Обрыв» Гончарова кажется невероятно многословным. Будто в словесной подушке утопает действие романа, с трудом продираясь сквозь густые словеса.

Райский мучительно борется с собой, борется с соблазнами и дурными страстями. Иногда он падает в этой борьбе, но никогда не теряет свой духовный компас. Ни Адуев, ни Обломов не вступают в такую мучительную борьбу с собою. Райскому не дана детская чистота и ясность Обломова, но он никогда не изменит лучшему в себе, как это делает Адуев.

В деревне, в своей Малиновке находит Райский настоящую семью и настоящего себя. Именно этот маленький уголок, даже после отъезда за границу, в Италии, в Риме, будет всегда согревать его сердце: «И везде, среди этой горячей артистической жизни, он не изменял своей семье, своей группе, не врастал в чужую почву, все чувствовал себя гостем и пришельцем там…. Ему хотелось бы набраться этой вечной красоты природы и искусства, пропитаться насквозь духом окаменелых преданий и унести все с собой туда, в свою Малиновку…»

Герои трёх романов Гончарова испытали в начале жизни всю силу нежной материнской любви. С молитвою матери в самом раннем детстве проникает в душу Адуева, Обломова, Райского – вечный материнский завет любви, доброты, веры. Потускнеет это сокровище со временем в сердце Александра Адуева в «Обыкновенной истории», развеют его столичные ветра. Но сохранится оно нетронутым в душе Ильи Обломова и Бориса Райского – неисправимых мечтателей романов Гончарова «Обломов» и «Обрыв».

Январь 2011 года, Москва

1. Здесь и далее цит. по: Гончаров И. Обыкновенная история. Роман. Л.: Лениздат, 1979.
2. Здесь и далее цит. по: Гончаров И. Обломов. Роман. М.: Изд-во «Эксмо», 2010. 3.Здесь и далее цит. по: Гончаров И. Обрыв. Роман. М.: Изд-во «Художественная литература», 1980.

Источник

Плагиат, которого не было

Необыкновенная история о том, как поссорился Иван Александрович с Иваном Сергеевичем

Об авторе: Алексей Вениаминович Корнеев – историк литературы.

гончарова они так хотели. Смотреть фото гончарова они так хотели. Смотреть картинку гончарова они так хотели. Картинка про гончарова они так хотели. Фото гончарова они так хотели
Романисты-соперники Иван Тургенев.
Фото Надара около 1880 года

Началась эта история вскоре после того, как вернувшийся в феврале 1855 года из кругосветного плавания на фрегате «Паллада» Иван Александрович Гончаров привез с собой наброски нового романа, который позднее получит название «Обрыв». О новом творческом замысле он обстоятельно рассказывал приятелям, в числе которых был и Иван Сергеевич Тургенев. Тогда Гончаров и подозревать не мог, что вводит в сокровенный мир героев своего творения того, кто в скором времени окажется его соперником!

Привыкший долго и мучительно обдумывать свои замыслы, Иван Александрович мысленно напряженно работал над «Обрывом», но не спешил приступить к его написанию. С одной стороны, требовал завершения начатый ранее и частично уже написанный роман − «Обломов». С другой − творческой работе препятствовала служба в канцелярии − других средств к существованию, кроме жалования чиновника, Гончаров не имел. (Литературу он считал слишком высоким призванием, чтобы допустить хотя бы мысль о том, чтобы писать ради денег.) И хотя вскоре после возвращения из путешествия ему удалось по рекомендации Александра Васильевича Никитенко перейти из Департамента внешней торговли, где он занимал должность столоначальника, в Петербургский цензурный комитет, новые служебные обязанности оказались не менее тягостными и обременительными.

гончарова они так хотели. Смотреть фото гончарова они так хотели. Смотреть картинку гончарова они так хотели. Картинка про гончарова они так хотели. Фото гончарова они так хотели
. и Иван Гончаров.
Фото Андрея Деньера 1886 года

В отличие от Гончарова Тургенев писал легко и быстро. Три года спустя, когда Иван Александрович завершил работу над «Обломовым» и только приступил к «Обрыву», Иван Сергеевич также закончил роман, получивший название «Дворянское гнездо», и пригласил на его чтение знакомых писателей.

Оказался в числе слушателей и Гончаров. Каково же было его изумление, когда он обнаружил сходство в сюжетах читаемого произведения и его собственного, еще не написанного романа! «Что же я услышал? То, что за три года до этого я пересказал Тургеневу», − вспоминал он позднее.

Отличительной чертой Гончарова была мнительность, заметно усилившаяся с годами. Она и сыграла злую шутку с писателем, утомленным однообразной цензорской работой, задыхавшимся в затхлой атмосфере канцелярии Ивана Александровича поразила страшная догадка: Тургенев воспользовался его доверчивостью и похитил сюжет романа!

Как полагал Гончаров, сходство персонажей обоих произведений было неоспоримо: «У меня бабушка, у него тетка. Лаврецкий, схожий характером с Райским, беседует по ночам с другом юности, как Райский с Козловым… Разумеется, я не мог передать на словах, например, ему всей изменчивой, нервной, художнической натуры Райского − и у него вышел из него то Лаврецкий, то Паншин… Он не забыл и фигуры немца, истинного артиста. У меня бабушка достает старую книгу − и у него старая книга на сцене… У меня верующая Вера, и у него религиозная Лиза, с которой он не знал, как кончить, и заключил ее в монастырь».

Когда слушатели нового романа разошлись, Гончаров поведал Тургеневу о странном сходстве их произведений. «Мне надо было бы тоже уйти, не говоря ни слова, − писал Иван Александрович впоследствии, − но этот роман был моя жизнь: я вложил в него часть самого себя, близких мне лиц, родину, Волгу, родные места, всю, можно сказать, свою и близкую мне жизнь».

Неприятно изумленный услышанным, Тургенев был готов бросить в огонь рукопись своего романа.

− Нет, не бросайте, − сказал ему Гончаров, − я вам отдал это. Я еще могу что‑нибудь сделать.

Сходство романов Тургенева и Гончарова стало предметом их неоднократных встреч и объяснений. Иван Сергеевич говорил, что вовсе не думал что‑либо заимствовать из рассказанного ему сюжета, однако признавал, что некоторые подробности оказали на него глубокое впечатление и могли бессознательно отразиться при написании «Дворянского гнезда». Поэтому, готовя роман к печати, он выбросил сцену между Лизой и Марфой Тимофеевной, имевшую некоторое сходство с объяснением бабушки и Веры в «Обрыве». В свою очередь, Гончаров, работая над своим романом, не включил в него главу о предках Райского, поскольку именно она, по его мнению, послужила источником, откуда Тургенев почерпнул материал для своего произведения.

Корни неприязни, питаемой Гончаровым к Тургеневу, глубоки. Уже первым своим опубликованным творением − «Обыкновенной историей» – Иван Александрович вошел в литературу как замечательный романист. В отличие от него Иван Сергеевич долгое время воспринимался как автор рассказов и небольших повестей. Великолепного новеллиста видел в авторе «Записок охотника» и Гончаров. Он был искренне удивлен, когда тот дерзнул выступить в ином жанре и сделаться его соперником.

В своих письмах Иван Александрович настойчиво стремился уверить Тургенева, что тот берется не за свой жанр и что его удел − отнюдь не роман, а рассказ. «Если смею выразить Вам взгляд мой на Ваш талант искренно, то скажу, что Вам дан нежный, верный рисунок, а Вы порываетесь строить огромные здания или цирки и хотите дать драму… − писал ему Гончаров 28 марта 1859 года. − Скажу очень смелую вещь: сколько Вы ни напишете еще повестей и драм, Вы не опередите Вашей «Илиады» − Ваших «Записок охотника»: там нет ошибок, там Вы просты, высоки, классичны, там лежат перлы Вашей музы − рисунки и звуки во всем их блистательном совершенстве».

Раздражение и острую неприязнь к счастливому сопернику вновь испытал Гончаров, когда полтора года спустя узнал о выходе в свет нового романа Тургенева «Накануне». Еще раньше, услышав от автора о работе над ним, Иван Александрович уверовал, что сюжет и характеры героев также заимствованы из «Райского» (так первоначально назывался «Обрыв»). Поэтому прочитав первые главы тургеневского романа, он принял за главного героя молодого скульптора Шубина и увидел в нем сходство с Райским, увлекавшимся живописью. К тому же героиню «Накануне» звали Еленой − это имя первоначально носила и героиня будущего «Обрыва» Вера. Подобные совпадения настолько уверовали болезненно мнительного Гончарова в плагиате, что он не стал читать тургеневский роман дальше и не узнал, что главный герой в нем вовсе не Шубин, а болгарин Инсаров, в котором при всем желании трудно найти сходство с Райским. Несколько лет спустя, все же дочитав по настоянию знакомых «Накануне» до конца, Иван Александрович убедился в этом. «Действительно, мало сходства, − вынужден был признать он впоследствии − но я не узнал печатного «Накануне». Это была не та повесть, которую он (Тургенев. − А.К.) мне рассказывал! Мотив остался, но исчезло множество подробностей. Вся обстановка переломана. Герой − какой‑то болгар. Словом, та и не та повесть».

«На обе эти повести, то есть «Дворянское гнездо» и «Накануне», я смотрю как‑то в связи, потому, быть может, что ими начался новый период Вашей литературной деятельности, − писал Иван Александрович Тургеневу 3 марта 1860 года в письме, внешне очень учтивом, но пронизанном ядом иронии. − Я даже беру на себя смелость, судя по тем сорока страницам, которые я прочел, заключить, каким чувством руководствовались Вы, когда писали и ту, и другую вещь… По этим двум повестям я разглядел и вполне оценил Вас как писателя и как человека. Как в человеке ценю в Вас одну благородную черту: это то радушие и снисходительное, пристальное внимание, с которым Вы… выслушиваете сочинения других и, между прочим, недавно выслушали и расхвалили мой ничтожный отрывок все из того же романа, который был Вам рассказан уже давно в программе».

В литературных кругах стали распространяться слухи, обвинявшие Тургенева в присвоении чужого сюжета. Повстречав однажды на Невском проспекте доброго приятеля − критика Степана Семеновича Дудышкина, Иван Александрович поинтересовался, куда тот направляется.

− К Бархатному Плуту обедать, − отвечал Дудышкин (Бархатным Плутом литераторы между собой называли Тургенева, посмеиваясь над его барственностью, скрывавшей природное лукавство).

− Это на мои деньги вы будете обедать, − заметил Гончаров шутливо, подразумевая солидный (4 тысячи рублей) гонорар, полученный Тургеневым за публикацию нового романа.

− Сказать ему об этом? − так же шутливо поинтересовался Дудышкин.

− Скажите, скажите! − отвечал, рассмеявшись, Иван Александрович, и приятели расстались.

Кто бы мог подумать, что Дудышкин воспримет шутливый совет всерьез и в точности передаст слова Гончарова Тургеневу! А именно так все и случилось − эти слова услышал не только виновник торжества, но и другие писатели, приглашенные на обед. Праздник был испорчен, самолюбие Ивана Сергеевича уязвлено. На другой же день он поехал к Гончарову и, не застав того дома, оставил записку, в которой просил разъяснить слова, услышанные накануне от Дудышкина.

Вернувшись домой и прочитав оставленную записку, Гончаров поспешил к Дудышкину.

− Но вы сами просили сказать ему ваши вчерашние слова, − робко заметил тот.

− А если бы я попросил вас ударить его, вы ударили бы? − возразил рассерженный Гончаров.

Тут только Дудышкин понял, какую непростительную оплошность он совершил. Несколько успокоившись, Гончаров сказал незадачливому приятелю, что если дело дойдет до дуэли, он уклоняться не станет, и просил того быть его секундантом. По счастью, поединок знаменитых писателей удалось предотвратить.

Конфликт завершился третейским судом. Дело о возможном плагиате разбирали авторитетные литераторы – Александр Васильевич Дружинин, Павел Васильевич Анненков, Александр Вавильевич Никитенко и Степан Семенович Дудышкин. Они сочувствовали обеим сторонам и старались их примирить. Однако сделать это было не так просто. Тургенев был очень бледен, Гончаров красен, а виновник усугубления конфликта Дудышкин, страдавший желтухой, осунулся и пожелтел.

Опровергая обвинения в плагиате, Иван Сергеевич, обращаясь к автору «Обрыва», сказал:

− Если бы я хотел что‑нибудь похитить из вашего романа, то хотя бы имя героини переменил!

Тщательно разобрав все обстоятельства столь необычного дела, третейский суд пришел к заключению: «Произведения Тургенева и Гончарова, как возникшие на одной и той же русской почве, должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны».

Подобное решение суда вполне удовлетворило Гончарова, который начинал жалеть, что конфликт зашел так далеко. Однако Тургенев, оскорбленный обвинением в плагиате, сказал своему противнику:

«Дело наше с вами, Иван Александрович, теперь кончено, но я позволю себе прибавить к ним одно последнее слово. Дружеские наши отношения с этой минуты прекращаются. То, что произошло между нами, показало мне ясно, какие опасные последствия могут являться из приятельского обмена мыслей, из простых, доверчивых связей. Я остаюсь поклонником вашего таланта, и, вероятно, еще не раз мне придется восхищаться им вместе с другими, но сердечного благорасположения, как прежде, и задушевной откровенности между нами существовать уже не может с этого дня».

Известие о заседании третейского суда быстро распространилось в литературных кругах и вдохновило известного тогда поэта Дмитрия Дмитриевича Минаева на создание тогда же напечатанного в сатирическом журнале «Искра» стихотворения «Парнасский приговор», в котором он с искрящимся юмором изложил дело о предполагаемом плагиате, перенеся заседание суда на Парнас. Перед сонмом богов во главе с Аполлоном предстает прилетевший на Пегасе писатель. Жалуясь на коварного соперника, похитившего его сюжет и создавшего на его основе свой роман, он приводит такие доказательства сходства двух произведений:

У меня герой в чахотке,

У него портрет того же.

У него все лица так же,

Как в моем романе, ходят,

Тяжба двух писателей завершалась в «Парнасском приговоре» торжеством справедливости. По воле богов похитителя чужого сюжета ожидало следующее наказание:

И за то он нашей властью

На театре будет вскоре

Роль купца играть немую

Бессловесно в «Ревизоре».

Незадолго до написания стихотворения Минаева в Петербурге состоялся необычный спектакль. В пользу нуждающихся литераторов был поставлен «Ревизор», роли в котором исполняли известные писатели. Так, городничего играл Алексей Феофилактович Писемский, почтмейстера – Федор Михайлович Достоевский, Хлестакова − поэт Петр Исаевич Вейнберг, печатавший в «Искре» и «Будильнике» юмористические стихи под популярным в то время псевдонимом Гейне из Тамбова. Тургеневу же досталась роль одного из купцов «без слов».

Согласно приговору богов, пострадавший писатель получал возможность отправиться в кругосветное путешествие для поиска сюжета нового произведения.

Примирение Гончарова и Тургенева произошло четыре года спустя − на похоронах Александра Васильевича Дружинина, приложившего много стараний для того, чтобы положить конец нелепой ссоре двух знаменитых романистов. Но и после этого в письмах Ивана Александровича, адресованных сопернику, несмотря на учтивость и радушие, ощущалась порой скрытая неприязнь.

Литература была единственной радостью жизни для автора «Обрыва», и он уходил в нее из тусклой и монотонной жизни петербургского чиновника, которую принужден был вести, как раньше ушел от пошлой обыденности в кругосветное плавание. «…Я откровенно люблю литературу и если бывал чем счастлив в жизни, так это своим призванием… − писал он Тургеневу, пытаясь объясниться с ним. − Ведь не десять тысяч (на них мне мало надежды осталось) манят меня к труду, а – стыдно признаться − я прошу, жду, надеюсь нескольких дней или «снов поэзии святой», надежды «облиться слезами над вымыслом». В отличие от Гончарова у Тургенева было много иных радостей в жизни. Привыкший работать над романами долго, основательно, капитально, Иван Александрович никак не мог простить сопернику той кажущейся легкости, с которой он создавал свои «эскизы», выдавая их доверчивым читателям за романы.

Раздражение вновь пробудилось в душе Гончарова, когда он узнал о выходе новых романов Тургенева − «Отцы и дети» и «Дым». «Потом уже, долго спустя, прочел я их обе («повести» − так Гончаров упорно именовал слишком короткие, на его взгляд, романы Тургенева. – А.К.) и увидел, что и содержание, и характеры первой почерпнуты все из того же колодезя − из «Обрыва»; а в «Дыме» взят только мотив дыма (у меня миража).

Так, и в «Отцах и детях» он опять повторил даже внешнюю программу «Обрыва»: опять (нов там Райский и Волохов) его новые герои приезжают в провинцию, опять повторил он, как в «Дворянском гнезде» и в «Обрыве», старуху, как у меня бабушка, у него тетка, опять две героини (вроде Веры и Марфиньки) − Одинцова и Фенечка, отдаленные подобия Веры и Марфиньки из другой сферы».

Позднее крайне мнительный Гончаров, прочитав только что опубликованную повесть Тургенева «Вешние воды», нашел в ней сходство с первой частью своего романа «Обыкновенная история». Раздражение, испытываемое Иваном Александровичем к счастливому сопернику, еще более усилилось. Теперь он видит сходство со своими творениями в произведениях не только самого Тургенева, но и западных писателей, с которыми он общался, а следовательно, мог пересказать им содержание «Обрыва»: совпадение с ним Гончаров находит в романах «Дача на Рейне» Бертольда Ауэрбаха и «Госпожа Бовари» и «Воспитание чувств» Гюстава Флобера.

Обуревавшие его сомнения Иван Александрович решился в конце жизни поведать бумаге: в 1875–1876 годах им была написана «Необыкновенная история», в которой он обстоятельно излагает подробности своих непростых отношений с Тургеневым.

На первом листе печальной исповеди души он пишет: «Из этой рукописи после моей смерти может быть извлечено, что окажется необходимым для оглашения, только в том крайнем случае… если бы в печати возникло то мнение, слухи, та ложь, которые я здесь опровергаю! В противном случае прошу эти листы по воле умирающего предать огню или хранить в Императорской публичной библиотеке как материал для будущего историка русской литературы».

Положив рукопись в конверт и запечатав своей печатью, Иван Александрович передал ее на хранение Софье Александровне − дочери Александра Васильевича Никитенко, с которой его связывали исключительно теплые и доверительные отношения. Печальная исповедь была опубликована спустя десятилетия после смерти обоих романистов‑соперников − в 1924 году.

Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

Источник

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *