гений места что это значит
Genius loci
Genius loci (рус. Гений места (добрый гений, дух-покровитель) ) — латинское крылатое выражение.
Согласно римской мифологии у каждого мужчины существовал свой гений, или дух-хранитель (у женщин эти духи назывались юнонами). У каждого уголка земли, здания и заведения также существовал свой добрый дух или гений. Однако в отличие от человеческого его представляли в виде змеи и называли гением места (лат. genius loci ).
Термин встречается у Вергилия в Энеиде
Замер Эней. А змея, извиваясь лентою длинной,
Между жертвенных чаш и кубков хрупких скользила,
Всех отведала явств и в гробнице снова исчезла,
Не причинивши вреда и алтарь опустевший покинув.
Вновь начинает обряд в честь отца Эней и не знает,
Гений ли места (лат. Genius loci ) ему иль Анхиза прислужник явился [2]
Комментируя эти строки Вергилия, грамматик IV в. н. э. Сервий пишет: «Nullus enim locus sine genio est» (лат. Ибо нет места без гения ). Данную фразу использовал Эдгар По в качестве эпиграфа к рассказу «Остров феи».
Примеры использования и цитирования
Петр Вайль назвал «Genius loci» цикл своих ТВ-передач, в котором рассказывал о чудесных местах в мире.
См. также
Примечания
Полезное
Смотреть что такое «Genius loci» в других словарях:
Genius loci — est une locution latine pouvant être traduite en français par « Esprit du lieu »[1]. L utilisation dans la culture populaire de la locution fait généralement référence à l atmosphère distinctive d un lieu, l « esprit de l… … Wikipédia en Français
Genius loci — Genius Gen ius, n.; pl. E.
genius loci — [jē′nē əs lō′sī΄] n. [L, the (guardian) spirit of a place] the general atmosphere of a place … English World dictionary
Genius loci — Votivstein für I(upiter) O(ptimus) M(aximus) und den Genius Loci von Caius Candidinius Sanctus, Signifer der 30. Legion, für sich und die seinen, (CIL XIII, 8719) Der lateinische Begriff genius loci bedeutet wörtlich übersetzt „der Geist des… … Deutsch Wikipedia
Genius loci — Este artículo o sección necesita referencias que aparezcan en una publicación acreditada, como revistas especializadas, monografías, prensa diaria o páginas de Internet fidedignas. Puedes añadirlas así o avisar … Wikipedia Español
Genius Loci — Der Begriff genius loci (lateinisch: genius = (Schutz )geist, loci = Genitiv Singular von locus = Ort) bezeichnete ursprünglich in der römischen Mythologie den – häufig in Form einer Schlange dargestellten – Schutzgeist oder die Schutzgottheit… … Deutsch Wikipedia
génius lóci — géniusa lóci m (ẹ̄ ọ̑) knjiž. značilnosti, posebnosti kraja: nove hiše v vasi nimajo geniusa loci; genius loci planinske pokrajine … Slovar slovenskega knjižnega jezika
genius loci — gè·nius lò·ci loc.s.m.inv., lat. BU scherz., colloq., chi è molto affezionato a un luogo e promuove iniziative per animarlo e valorizzarlo <
genius loci — noun Etymology: Latin Date: 1605 1. the pervading spirit of a place 2. a tutelary deity of a place … New Collegiate Dictionary
Гений места, совесть места, проклятые места
Гений места, совесть места, проклятые места
Гений, совесть и демон
Левинтов Александр Евгеньевич
Благодаря тому, что Платон не построил стройной понятийно-философской системы о гении, как сделано им было относительно государства, человека, Бога, землеведения, астрономии, знания и т.д., то во многих диалогах он лишь касается этой темы, почти всегда передавая “право голоса” своему Учителю Сократу, и таким образом лишь намечает некоторые стороны этой идеи, оставляя нам простор для продолжений. Важнейшими из этих идей, по его мнению, являются:
Важно, что лишь в отечественном платоноведении и науке о мифологии “гений” (дословно “порождающий”) впрямую синонимизируется с “демоном” (дайменом), олицетворяющим злой рок, тяжкую судьбу и неотвратимый удел несчастий. Зло, по Платону, бесплодно, и это обеспечивает Добру победу.
Демон сопровождает нас лишь на коротком отрезке жизни и представляет собой испытание нас судьбой.
Строго говоря, природа гения у Платона сродни совести (со-вести) как каналу коммуникации между монадой души и всеобщим Духом. В этом смысле со-весть стоит над индивидуальной и коллективной (общественной) моралью и нравственностью. Совесть может также интерпретироваться как вмененные нам на генетическом уровне культурные нормы (европейская версия совести) или память о прошлых инкарнациях (восточная версия совести).
Тема совести представляется не только близкой теме гения, но и не менее важной. По мнению Ю. Бородая[7], человек произошел от совести: бесконечного переживания отцеубийства из эротических побуждений. Близких взглядов придерживается Владимир Лефевр[8], который, продолжая мысль Достоевского о том, что граница Добра и зла проходит через человека, доказывает и утверждает этическую асимметрию мира (Добра в мире 0.62 и зла лишь 0.38) и ответственность человека за эту асимметрию. Следование совести, таким образом, является не только нравственным императивом каждого, но и является космическим требованием.
“Гений места” за счет собственного обитания обеспечивает обитаемость данного места. Более того, он – носитель и проводник обетования людям данного места, того, что М. Хайдеггер называл Gegnet, es gibt, данность, дано. Данность, по Хайдеггеру, представлена вовсе не ресурсами (то, что плохо лежит, то есть удобно расположено) или условиями жизнедеятельности (“естественными производительными силами”, как совсем еще недавно писалось и говорилось). “Данность” представляет собой герменевтический круг понимаемого и осваиваемого мира, выйти за который невозможно, но который можно бесконечно глубоко понимать и осваивать. Данность места определяет не только и не столько границы этой местности, сколько ее содержание, впечатываемые человеческим пониманием и деятельностью следы истории. Данность представляет собой своеобразную символическую действительность места, запечатленность места, его достопримечательность и одухотворенность.
“Гений места”, постоянно интерпретируясь в месте, тем самым проявляется и закрепляется в культуре: местная культура выступает с одной стороны как образцы духовных интерпретаций, с другой – как социальные нормы (“нравы и обычаи”, по выражению Геродота).
“Гений места”, будь то город или местность (“topos” по-гречески, “cite” по латыни – “город, место, ситуация”), – не просто порождающий фактор, это – регионобразующий или градообразующий фактор, то есть фактор формирования образа, некоей духовной проекции места, его одухотворения. “Гений места” – своеобразная совесть места, указующая не столько на то, что можно здесь делать, сколько предостерегающая от этически невозможные действия. В этом смысле “гений места” отличается от “совести места”, взыскующей о Добре, и несет на себе также онтологию и имя места. “Совесть места” в свое время не допустила реализации проекта затопления Куликова поля под водохранилище гидроэлектростанции.
Идея одухотворения места присуща и язычеству и тотемным примитивным культам, и христианству, и иудаизму, и исламу, и особенно восточным религиям и мировоззренческим системам (буддизм, синтоизм, дзен, конфуцианство) – в разных формах и проявлениях, но с одним и тем же неизменным смыслом. Духовные покровители, патроны, отцы, святые – все они обеспечивают духовный диалог, связь между людьми и той духовной силой, которая признается в этом месте за Бога.
Во многих культурах границу города отмечали так: ставили по периметру храма лучших лучников и по тем точкам, куда падали стрелы, возводили городские стены, чтобы храм был недоступен для вражеских стрел. Сказка о Царевне-лягушке присутствует в фольклоре многих народов.
Первосвященник Малхиседек еще во времена Авраама устанавливает на скале, служившей языческим жертвенником, первую скинию, а место Салем начинает называться Иерусалимом (“Город Бога”). Позже на этой скале сооружаются последовательно Храм Соломона, Храм Ирода Великого, мусульманская святыня Эль Кобре (с этого места конь вознес Магомета на небо, где Аллах дал пророку Коран). “Гений места” Иерусалима и всего этого региона несомненен – здесь зародились все три мировые религии, здесь человечество получило свои важнейшие заветы, здесь ему было дано. По сути, нам, вероятно, никогда не удастся узнать, как и когда возник “гений места” Иерусалима и Иудеи, но ясно, что он будет сопровождать это место и после его гибели (Иерусалим, кстати, погибал два раза, Тит Флавий даже пропахал плугом город, что означало, по римским понятиям и верованиям, конец городской истории, но то, что оказалось справедливо для Карфагена, не смогло преодолеть силы Иерусалимского “гения места”).
Во многих случаях “гений места” хранится в топонимах – от сакральных (Партенид, Афины, Тринидад и т.п.) до бытовых (Варшава, Игарка и т.п.) или героических (Париж, Рим, Александрия и т.п.). Правда, за многими топонимами не стоит ничего, кроме тщеславия и других человеческих слабостей. Таковы топонимы Санкт-Петербург (уж если апостол Андрей признан патроном России, то почему новая столица должна называться не в его честь, а в честь брата Андрея – апостола Петра?) и все Петропавловски, возникшие с досады на собственную мать с ее Екатеринбургом, Екатеринславом, Екатериндаром и прочими.
Прямой противоположностью осиянных “гением места” являются табуированные места, где запрещена полностью или в значительной степени всякая человеческая деятельность или даже его присутствие. Чаще всего – это места захоронений предков, очаги катастроф и грехов. Одно из наиболее известных табуированных мест – Содом и Гоморра на берегу южной части Мертвого моря, от Авраамовых времен до наших дней смердящее серой и газами, вошедшее в разные языки и культуры как символ грехопадения.
Обычно проклятые места расположены вблизи священных и добрых мест, но ассиметрично меньше их. Так, возле латвийской Аглоне, самой восточной точки явления Богородицы в католическом мире, находится небольшое лесное озеро Мертвое: здесь не селятся птицы, а все попытки людей обосноваться на его берегах заканчиваются трагически.
Табуированные места также хранятся в топонимах, например, “Самотлор” – “Мертвая вода”, “Нерюнгри” – “Место смерти зверя” и т.д.
Места совести – места покаяния, метанойи. Катарсис, ремиссия, очищение – вот основные духовные функции этих мест. Уникальным в этом отношении является поле Армагеддон. Реальная битва Иисуса Навина с филистимлянами и апокалипсическая “последняя битва” Добра и зла делают это место одновременно существующим в реальном историческом мире и в виртуальном мире грядущего. Эта двойственность позволяет видному современному талмудисту Адину Штайнзальцу утверждать, что битва при Армагеддоне не прекращается и проходит через каждого человека, ответственного и за себя и за весь мир в победе Добра или зла каждую настоящую секунду существования.
Богом забытые места
Разумеется, далеко не все города и веси одухотворены. В монотонной структуре абсолютного большинства американских городов независимо от их размеров и функций – даунтаун, мотор-сити, шопинг-центр, чайнатаун, оздоровительный комплекс, малоэтажная селитьба (и в каждом городе – одна и та же инфраструктура, складывающаяся из сетевых бизнесов: Макдональдс и прочие fast food, бензозаправки, авторемонт и торговля автомобилями, торговые плазы сетевых магазинов-монстров, придорожные мотели и отели, банки, аэродромы с аэропортами, церкви протестантских конфессий, прачечные), все это пронизано иерархированной дорожно-уличной сетью, а церкви, независимо от рода конфессии, выполняют социальные клубно-семейные функции и не несут на себе печати и отголоска святости и гениальности места.
Здесь нет места “гению места” – не до него было при освоении, тем более уж не до него сейчас, а индейских «гениев места» истребили вместе с индейцами.
По совсем другим причинам нет “гения места” и в большинстве советских или осовеченных городов, отличающихся не менее удручающей монотонностью инфраструктуры (соборно-партийная площадь с “белым домом” и памятником вождю, промзона, барачная и полубарачная селитьба типа “черемушек”, гарнизон, запретка) – здесь властвует демонический дух войны, ГУЛАГа, разрушений и страданий.
В Богом забытых местах одинаково скучно и тоскливо – будь то Пошехоно-Володарск, Курьяново в Москве или Рассел, затонувший в канзасских подсолнухах. По большей части подобного рода места утомляют однообразием топонимов. Здесь уместно сослаться на статью П. Ильина о советских топонимах, а также напомнить, что только в одной Калифорнии имеется несколько городов под названием Марина, по всем США разбросаны Bunker Hill, Одессы и прочие калиброванные названия.
“Гений места”, “совесть места”, “демон места”, конечно, оставляют свои следы и отметины на земле, но имеют духовный, а потому, по выражению Г. Костинского[9], “вертикальный” характер. Здесь, в мифах, истории, легендах, эсхатологических ожиданиях и пророчествах, и следует их искать, образно говоря, совершать вертикальные путешествия, экспедиции и исследования, а не елозить по поверхности.
Наконец, существуют “виртуальные места и города”, осененные “гением места”, но не реализованные или даже не предназначенные для реализации. Таков “Новый Иерусалим, новое море и новая земля” в Апокалипсисе Иоанна Богослова, таково Беловодье Рериха, Касталия Германа Гессе, Утопия Томаса Мора. Хоббитания Толкиена, Страна Оз Фрэнка Баума, Зурбаган и Лисс Александра Грина и другие миры. Как и мнимые числа относительно натуральных, виртуальные страны, города и местности, представляют собой множество, на порядок большее, чем реальные населенные места.
Региональные духовные диалоги
Региональный мир и мир городов гетерархичны – одно и то же место может лежать в совершенно разных социо-культурных координатах. Поле Армаггеддон принадлежит само себе, Иудее, Ближнему Востоку и Средиземноморью – как минимум четырем регионам. Кунцево сохраняет себя как город, входит в черту Москвы и является также частью Московской агломерации.
С этой точки зрения “Гении места” находятся в непрерывном диалоге между собой в некоторых, наиболее напряженных духовно местах. Таков диалог “гениев места” Барселоны, где мрачно-возвышенный антропософический вулкан творчества по имени Гауди спорит с архитектором Барселоны, Пикассо переговаривается с Веласкесом, а Готико – с безудержным Сальватором Дали. Хуан Миро, Казальс, предприниматели “Caha de penciones” и клуб любителей Рамблы с Кайфующей Жирафой – все это конкорданс “гениев места” по имени Каталонский модерн. И вместе с тем – это Испания, где в жарком мареве Андалусии под одной из площадей Севильи распростерт прах Мурильо, над площадью Америк носятся белоснежные голуби, в тиши Алькасара таится романтическая любовь, у входа на стадион – отважный Эскамильо, рядом с табачной фабрикой – Кармен, в тени склонившихся в сиесте ив над Гвадалквивиром в сладчайшей неге спит обворожительная и живая студентка, в Севильском соборе покоится одна из версий Колумба, в каждом кабачке слышится смех дона Жуана и Фигаро, а пропотевшие солью виноградники и сырые подвалы Хереса-де-ла-Фронтеры творят самое фантастическое вино в мире. А ведь еще есть в Испании Кастилья-страна замков, есть Страна басков, есть Валенсия, холмы Ла Манчи, есть Тарифа, столица ветров, где на одном пляже табличка «Атлантический океан», а на соседнем – «Средиземное море», Толедо и все это – впечатляющий хор солирующих и концертирующих между собой выразительных и прекрасных “гениев мест”.
Этот не всегда явно слышимый говор “гениев места” и составляет духовную канву города и края. Каждый мальчишка крошечной Кармел мечтает стихами Робинсона Джефферса о том, чтобы орел исклевал его тело. Этот пацан, смотря на Волчий мыс, видит “Остров сокровищ” Роберта Стивенсона. И точно также его сверстник из Сан-Франциско овеян духом фотинайнеров, головокружительных искателей золота.
Резюме: конструктивы региональной политики и проектирования
С точки зрения региональных исследований и перспективных разработок все сказанное выше может быть собрано в следующую таблицу, позволяющую ориентировать внимание на духовную подоплеку объекта изучения и преобразований:
| “гений места” и “совесть места” | “гений без места” (виртуальные страны и города) | место без гения | демонические (табуированные) места святость |
| + | |||
| легенда, миф | + | ||
| Подвиг | + | ||
| Миссия | + | + | |
| программа, проект | + | + | |
| трагедия | + | + | + |
| проклятие | + |
Проектируя город или регион, версию его размещения, его будущее, – знаем ли мы его гения и\или демона? его внеисторическую суть и судьбу? – Это более необходимо, чем инженерные изыскания и роза ветров.
Эпоха “голубых городов” и БАМов из никуда в никуда прошла. Перед нами стоит проблема эвакуаций и сселений. Откуда, из каких проклятых и демонических мест, забытых Богом и не посещаемых гением и совестью, надо вывозить людей, а, главное, как (проектно как?) нам возвращать людей в нормальные места обитания?
Построить город и заселить любую местность можно.
Город Каеркан
Но перед глазами стоит июньский ослепительный заснеженный мрак Каеркана, что по дороге на Норильск. В блистающей снегом и солнцем ночи стоят страшных цветов и нагромождений дома, все в угольной пыли. Гремят циклопы заполярного производства, а вон там, где все еще огорожено колючкой, была зона для доходяг, откуда уж никто не возвращался и не подавал знаков и признаков своего печального существования.
Построить и заселить любую местность можно, но – будет ли это градо- и регионообразованием? Другими словами – будет ли этот место или город образ и, стало быть, будет ли происходить интепретационный процесс формирования образа (а не московских дразнилок типа Орехово-Кокосово, Чёртаново, Паскудниково и Большая Людоедская (улица Миклухо-Маклая))? Нужны ли еще жертвы проклятым местам, жертвы, имен и судеб которых мы не знаем и знать не можем, но обрекаем их на Балхаш и Чернобыль?
Построить и заселить любую местность можно, но человек предназначен не в жертву демонам и не в позабытье периферийной рутины, а в диалог с Богом и нуждается в “гении места”. Это – шанс стать человеком каждому.
Рубрика История понятия
СТАТЬЯ Гений места
Писатели, поэты, художники, турагенты, архитекторы и люди многих других профессий договорились называть это смутное, с трудом поддающееся формулировке ощущение «духом» (англ. spirit of place) или «гением» (лат. genius loci) места.
«Дух места – это материальные и нематериальные (идеальные) элементы, посредством которых данное место люди наделяют значением, ценностью и эмоцией», – пишет И.А. Полякова в статье «Антропология места».
Genius loci – это название духа или гения места в древнеримской мифологии. По мнению А.Ф. Лосева, этот оборот речи представляет собой едва ли не первое обобщение человеческого представления о безликой космической силе.
Ларарий с изображением гениев предков и плодородия. Дом Полибия, Помпеи
Всё началось с греческой мифологии, где примером такого обобщения служил демон, чьё написание, – daimön – возможно, натолкнёт читателя на воспоминание о деймонах из трилогии «Тёмные начала» Филиппа Пулмана.
Так вот, греческий демон изначально понимался как страшная сила, которая возникает и исчезает в одно мгновение, сила, которая не может быть понята человеком и названа им. Впоследствии мифологическое сознание наделило демонами ряд вещей и даже событий, более того, считалось, что демон управляет не только жизнью человека, но и его городом и всем миром в целом.
Откуда же взялся «гений»? Римский «породитель» (как раз genius) был полным аналогом греческого демона, но акцент делался не на неведомой силе, которой невозможно противостоять, а на наличии этого гения у каждого человека.
Более того, римляне верили, что гении незримо «сопровождают» человека везде, меняются вместе с ним и даже умирают, когда «хозяин» отправляется в мир иной. Своего гения имела даже Римская империя.
Genius loci как литературная концепция
Широкое распространение концепция «гения места» получила благодаря англичанам. Уже в поэзии Александра Поупа образ духа места стал метафорой, позднее Вернон Ли, писательница, критик, историк и теоретик культуры, посвятила целый цикл произведений этой теме.
Она считала, что духи находятся повсюду, нет нужды путешествовать и искать их в каких-то особенных местах. Раз почувствовав эту связь, человек будто завязывает с духом дружбу, которая и становится для него напоминанием о конкретном месте.
Особенно ощутим genius loci, по словам Вернон Ли, в старых городах, на заходе солнца, а также в местах соединения города с рекой. Воплощения духа чрезвычайно многообразны: они могут быть связаны с органами зрения – и тогда мы чувствуем особую притягательность ландшафта, маленькой улочки в городе или всей страны в целом; с органами слуха – своим очарованием обладает колокольный звон или даже городской шум; с органами обоняния – и тогда место совершенно по-прустовски может связываться для человека с запахом свежих круассанов или вкусом печенья мадлен. В общем, огрубляя и упрощая, духом места можно назвать едва ли не любую индивидуальную черту, присущую той или иной точке на карте.
Как минимум последние два века (во многом и определивших нашу сегодняшнюю культуру) мир был литературоцентричен, а люди были приучены доверять печатному слову. К тому же на путешествия в экзотические места отваживались немногие, поэтому мнение рядового гражданина о том или ином месте зачастую складывалось на основании первых травелогов. Вряд ли европейцы времён де Кюстина воспринимали Россию как страну высокой культуры, населённой благородными господами, точно так же, как для многих русских дворян люди за пределами «классической» европейской ойкумены (Франция, Италия, Англия, Германия) имели воистину песьи головы, как следовало из рассказов купцов и странников.
Она считала, что духи находятся повсюду, нет нужды путешествовать и искать их в каких-то особенных местах. Раз почувствовав эту связь, человек будто завязывает с духом дружбу, которая и становится для него напоминанием о конкретном месте.
И по сей день для человека хоть немного читающего, мир буквально отравлен литературными призраками: где-то в океане плывут Мартин Иден и Тур Хейердал (хоть Тур и существовал, благодаря книге он всё равно стал мифом), в Рио-де-Жанейро мелькают белые брючины Остапа Бендера, по Патагонии бродит опять всё напутавший Паганель, в Праге неистовствует Голем, а во Франции ообще не протолкнуться среди имён и лиц – в одном Париже настолько тесно, что Растиньяк взирает с холма на город в компании с д’Артаньяном, готовым уже мчаться за подвесками, а Хемингуэй пьёт вермут с Сесиль, героиней романа Саган «Здравствуй, грусть!». И это мы не говорим ещё о кино, после которого, например, решительно невозможно съездить в Рим и хотя бы не попытаться запрыгнуть в фонтан Треви или не спуститься по Испанской лестнице, воображая где-то рядом Грегори Пека, знающего, что ты принцесса!
О. Ренуар. «Бал в Мулен де ла Галетт», 1876
И человек красит место, и место – человека
Связь genius loci и человека взаимообратна. Наше восприятие, безусловно, наделяет место какими-то ассоциациями, создавая из обрывков чужих впечатлений свой собственный образ, но и место может влиять на формирование человека. Так, например, теория Д.Г. Лоуренса о гении места заключалась в том, что, по его мнению, каждая страна обладает собственной идентичностью, создающей характер народа.
И, конечно, при всей своей предельной индивидуальности, чувство духа места имеет некие ассоциации, общие для многих людей, и способно меняться с течением времени или переносить акценты. Скажем, Петербург в литературе всегда был мрачным местом: город, выстроенный на костях и выросший посреди болот, город бедняков, живущих в узких каморках, город императоров, где нехватка свободы ощущалась особенно остро –
сейчас, не в последнюю очередь благодаря советским андеграундным течениям, воспринимается не столь трагично, скорее неприкаянно. Раскольников, Акакий Акакиевич, Медный всадник – отошли в прошлое, сегодняшний Петербург с натяжкой воспринимается как город потусторонних сил, фантасмагории, реальности на грани сна.
А. К. Беггров. «Вид на Неву и Адмиралтейскую набережную в лунную ночь», 1914
Петербург Серебряного века чуть живее, потому что ближе по времени, но доступен в силу определённой рафинированности уже немногим: улицы ещё помнят маленьких поэтесс с большими бантами, Есенина, приехавшего в гости к смерти, пирушки в «Бродячей собаке», царственную походку Ахматовой, идущей в свою каморку на Фонтанке, но люди их забывают, потому что всплеск интереса к литературе того времени прошёл.
В Питере сейчас пьют, Питер принадлежит Довлатову и Бродскому, транслирует одиночество и тоску, прячущуюся в вечной иронии надо всем. В общем, город по-прежнему минорный, но какая литературная пропасть отделяет нас от девятнадцатого века!
Genius loci сегодня: урбанисты на страже «поэзии»
В XX веке концепцию гения места стали разрабатывать архитекторы и урбанисты. Этот новый виток интереса связывают с именем Кристиана Норберг-Шульца, норвежского архитектора и теоретика искусства. Его genius loci стал интересовать не только как красивая метафора, но и как философская концепция, тесно связанная с пониманием городского пространства. По его мнению, дух места – это те «устойчивые пространственные инварианты», которые существуют за внешним разнообразием форм и оказывают непосредственное влияние на человека.*
Любое пространство имеет свой характер, а дух места выражает его индивидуальность.
Сегодняшние представления о genius loci имеют мало общего с прежними анимистическими обобщениями и поэтическими преувеличениями. Вся наша жизнь сейчас проходит в городе, и те, кто занимается урбанистическими проектами, стараются создавать новые объекты, ориентируясь не столько даже на господствующий архитектурный стиль вокруг, сколько на характер самого места, его дух. Поэтому в литературе концепция гения места всё чаще выражается в изданиях нон-фикшн, где авторы исследуют возможности пространства и поднимают вопрос о сохранении индивидуальности того или иного места во времена массовой типовой застройки.
В этом жанре написано немало книг, многие из которых стали культовыми не только для урбанистов, но вообще для всех, кто живёт в городе – например, «Смерть и жизнь больших американских городов» Джейн Джекобс или «Голодный город. Как еда определяет нашу жизнь» Кэролин Стил. На этой последней я и остановлюсь немного подробнее, потому что, как это ни парадоксально, облик города, его genius loci, действительно во многом определяют наши отношения с едой. По мнению Стил, супермаркеты вытесняют локальные магазинчики у дома, логистика продуктовых сетей диктует нам выбор того или иного сорта яблок, а заодно и выбор выращивания этого сорта в той стране, откуда его завозят, а потому не только мир становится грязнее, тратя огромное количество ресурсов на доставку неместной еды, но и мы все становимся беднее, теряя в ощущениях.
Лиденхолл-маркет. Рынок в историческом центре Лондона
Дух Барселоны без рынка Бокерия представить себе так же сложно, как и без книг, скажем, Карлоса Руиса Сафона, но Сафону ведь тоже нужно создавать свой образ города, опираясь на характерные уголки реального места.
Любое пространство имеет свой характер, а дух места выражает его индивидуальность.
Поэтому получается замкнутый круг: чем беднее на индивидуальность будет город, тем сложнее будет создать его литературный genius loci, а количество литературных призраков, населяющих город, будет прямо влиять на его общий образ и количество туристов. Ведь, если вдуматься, очень редко куда человек стремится без конкретной цели увидеть что-то, но ведь это что-то он знает только по рассказам других, где-то о нём вычитал или подсмотрел и создал себе в голове определенный дух места, за которым теперь охотится.
В обычной жизни мы редко отдаём себе отчёт в том, что смотрим на мир в том числе через призму литературы, но в путешествиях это становится очевиднее. Бесчисленное количество туристических маршрутов с характерными названиями «Петербург Достоевского», «Лермонтовская Тамань», «Англия Диккенса» говорят сами за себя: даже в эпоху визуализации, где по картинкам из инстаграма увидеть мир стало намного проще, чем его вообразить, мы всё равно мыслим литературными категориями. Великая сила чужого слова и нашего воображения, взаимодействуя, создают невероятно притягательный образ города, куда хочется возвращаться снова и снова, хотя бы потому, что пресытиться им невозможно – между реальностью и фантазией всегда будет зазор недосказанности. ■
Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER