Фотографии птиц. Пой-ка, подпевай-ка: Десять птичек — стайка. Эта птичка — соловей, Эта птич.
Полезная информация Картинка ВЗЯЛА ЭТОТ ПОСТ С САЙТА FACEBOOK У ЮЛИИ МАМЕДОВОЙ Прислали и.
—Рубрики
—Ссылки
—Приложения
—Музыка
—Фотоальбом
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Статистика
Стихи А. Блока «Вы предназначены не мне», «Двенадцать» ( 1 )
Вы предназначены не мне.
Едва в глубоких снах мне снова Начнет былое воскресать,- Рука уж вывести готова Слова, которых не сказать. Но я руке не позволяю Писать про виденные сны, И только книжку посылаю Царице песен и весны. В моей душе, как келья, душной Все эти песни родились. Я их любил. И равнодушно Их отпустил. И понеслись. Неситесь! Буря и тревога Вам дали легкие крыла, Но нежной прихоти немного Иным из вас она дала.
Черный вечер. Белый снег. Ветер, ветер! На ногах не стоит человек. Ветер, ветер — На всем божьем свете!
Завивает ветер Белый снежок. Под снежком — ледок. Скользко, тяжко, Всякий ходок Скользит — ах, бедняжка!
От здания к зданию Протянут канат. На канате — плакат: «Вся власть Учредительному Собранию!» Старушка убивается — плачет, Никак не поймет, что значит, На что такой плакат, Такой огромный лоскут? Сколько бы вышло портянок для ребят, А всякий — раздет, разут.
Старушка, как курица, Кой-как перемотнулась через сугроб. — Ох, Матушка-Заступница! — Ох, большевики загонят в гроб!
Ветер хлесткий! Не отстает и мороз! И буржуй на перекрестке В воротник упрятал нос.
А это кто?— Длинные волосы И говорит в полголоса: — Предатели! — Погибла Россия! Должно быть, писатель — Вития.
А вон и долгополый — Стороночкой и за сугроб. Что нынче не веселый, Товарищ поп?
Помнишь, как бывало Брюхом шел вперед, И крестом сияло Брюхо на народ?
Вон барыня в каракуле К другой подвернулась: — Уж мы плакали, плакали. Поскользнулась И — бац — растянулась!
Ай, ай! Тяни, подымай!
Ветер весёлый. И зол и рад.
Крутит подолы, Прохожих косит. Рвет, мнет и носит Большой плакат: «Вся власть Учредительному Собранию!» И слова доносит:
. И у нас было собрание. . Вот в этом здании. . Обсудили — Постановили: На время — десять, на ночь — двадцать пять. . И меньше ни с кого не брать. . Пойдем спать.
Поздний вечер. Пустеет улица. Один бродяга Сутулится, Да свищет ветер.
Эй, бедняга! Подходи — Поцелуемся.
Хлеба! Что впереди? Проходи!
Черное, черное небо.
Злоба, грустная злоба Кипит в груди. Черная злоба, святая злоба.
На железной дороге[102] 102 Блок писал, что это «бессознательное подражание эпизоду из „Воскресения“ Толстого: Катюша Маслова на маленькой станции видит в окне Нехлюдова на бархатном кресле ярко освещенного купе первого класса».
Марии Павловне Ивановой[103] 103 М. П. Иванова (1873–1941) – сестра друга поэта Е. П. Иванова и близкая приятельница матери Блока…
Под насыпью, во рву некошенном, Лежит и смотрит, как живая, В цветном платке, на косы брошенном, Красивая и молодая.
Бывало, шла походкой чинною На шум и свист за ближним лесом. Всю обойдя платформу длинную, Ждала, волнуясь, под навесом.
Три ярких глаза набегающих — Нежней румянец, круче локон: Быть может, кто из проезжающих Посмотрит пристальней из окон…
Вагоны шли привычной линией, Подрагивали и скрипели; Молчали желтые и синие; В зеленых[104] 104 желтые и синие, в зеленых… – Цвет соответствовал классу вагонов, зеленый – третий, «низший».
Вставали сонные за стеклами И обводили ровным взглядом Платформу, сад с кустами блеклыми, Ее, жандарма с нею рядом…
Лишь раз гусар, рукой небрежною Облокотясь на бархат алый, Скользнул по ней улыбкой нежною… Скользнул – и поезд в даль умчало.
Так мчалась юность бесполезная, В пустых мечтах изнемогая… Тоска дорожная, железная Свистела, сердце разрывая…
Да чтó – давно уж сердце вынуто! Так много отдано поклонов, Так много жадных взоров кинуто В пустынные глаза вагонов…
Не подходите к ней с вопросами, Вам все равно, а ей – довольно: Любовью, грязью иль колесами Она раздавлена – все больно.
«Приближается звук. И, покорна щемящему звуку…»[105] 105 Обращено к Л. Д. Блок.
Приближается звук. И, покорна щемящему звуку, Молодеет душа. И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку, Не дыша.
Снится – снова я мальчик, и снова любовник, И овраг, и бурьян, И в бурьяне – колючий шиповник, И вечерний туман.
Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю, Старый дом глянет в сердце мое, Глянет небо опять, розовея от краю до краю, И окошко твое.
Этот голос – он твой, и его непонятному звуку Жизнь и горе отдам, Хоть во сне твою прежнюю милую руку Прижимая к губам.
Новая Америка[106] 106 Здесь отразилась надежда поэта на новое «великое возрождение» России.
Праздник радостный, праздник великий, Да звезда из-за туч не видна… Ты стоишь, под метелицей дикой, Роковая, родная страна.
За снегами, лесами, степями Твоего мне не видно лица. Только ль страшный простор пред очами, Непонятная ширь без конца?
Утопая в глубоком сугробе, Я на утлые санки сажусь. Не в богатом покоишься гробе Ты, убогая финская Русь!
Там прикинешься ты богомольной, Там старушкой прикинешься ты, Глас молитвенный, звон колокольный, За крестами – кресты да кресты…
Только ладан твой синий и росный Просквозит мне порою иным… Нет, не старческий лик и не постный Под московским платочком цветным!
Сквозь земные поклоны, да свечи, Ектеньи[107] 107 Ектенья – раздел православного богослужения.
Дальше, дальше… И ветер рванулся, Черноземным летя пустырем… Куст дорожный по ветру метнулся, Словно дьякон взмахнул орарем[108] 108 Орарь – длинная лента, перекидываемая дьяконом через плечо.
А уж там, за рекой полноводной, Где пригнулись к земле ковыли, Тянет гарью горючей, свободной, Слышны гуды в далекой дали…
Иль опять это – стан половецкий И татарская буйная крепь? Не пожаром ли фески турецкой Забуянила дикая степь?
Нет, не видно там княжьего стяга, Не шеломами черпают Дон[109] 109 Не шеломами черпают Дон – образ из «Слова о полку Игореве».
Нет, не вьются там пó ветру чубы, Не пестреют в степях бунчуки[110] 110 Бунчук – конский хвост на древке, знак власти у польских и украинских гетманов и турецких пашей.
[Закрыть] … Там чернеют фабричные трубы, Там заводские стонут гудки.
Путь степной – без конца, без похода, Степь, да ветер, да ветер, – и вдруг Многоярусный корпус завода, Города из рабочих лачуг…
На пустынном просторе, на диком Ты все та, что была, и не та, Новым ты обернулась мне ликом, И другая волнует мечта…
Черный уголь – подземный мессия, Черный уголь – здесь царь и жених, Но не страшен, невеста, Россия, Голос каменных песен твоих!
Уголь стонет, и соль забелелась, И железная воет руда… То над степью пустой загорелась Мне Америки новой звезда!
«Ветер стих, и слава заревая…»
Ветер стих, и слава заревая Облекла вон те пруды. Вон и схимник. Книгу закрывая, Он смиренно ждет звезды. Но бежит шоссейная дорога, Убегает вбок… Дай вздохнуть, помедли, ради Бога, Не хрусти, песок! Славой золотеет заревою Монастырский крест издалека. Не свернуть ли к вечному покою? Да и что за жизнь без клобука? И опять влечет неудержимо Вдаль из тихих мест Путь шоссейный, пробегая мимо, Мимо инока, прудов и звезд…
Боль проходит понемногу, Не навек она дана. Есть конец мятежным стонам. Злую муку и тревогу Побеждает тишина.
Ты смежил больные вежды, Ты не ждешь – она вошла. Вот она – с хрустальным звоном Преисполнила надежды, Светлым кругом обвела.
Слышишь ты сквозь боль мучений, Точно друг твой, старый друг, Тронул сердце нежной скрипкой? Точно легких сновидений Быстрый рой домчался вдруг?
Это – легкий образ рая, Это – милая твоя. Ляг на смертный одр с улыбкой, Тихо грезить, замыкая
Круг постылый бытия. Протянуться без желаний, Улыбнуться навсегда, Чтоб в последний раз проплыли Мимо, сонно, как в тумане, Люди, зданья, города…
Чтобы звуки, чуть тревожа Легкой музыкой земли, Прозвучали, потомили Над последним миром ложа И в иное увлекли…
Лесть, коварство, слава, злато — Мимо, мимо, навсегда… Человеческая тупость — Все, что мучило когда-то, Забавляло иногда…
И опять – коварство, слава, Злато, лесть, всему венец — Человеческая глупость, Безысходна, величава, Бесконечна… Что ж, конец?
Нет… еще леса, поляны, И проселки, и шоссе, Наша русская дорога, Наши русские туманы, Наши шелесты в овсе…
А когда пройдет все мимо, Чем тревожила земля, Та, кого любил ты много, Поведет рукой любимой В Елисейские поля.
«Грешить бесстыдно, непробудно…»
Грешить бесстыдно, непробудно, Счет потерять ночам и дням, И, с головой от хмеля трудной, Пройти сторонкой в Божий храм.
Три раза преклониться долу, Семь – осенить себя крестом, Тайком к заплеванному полу Горячим прикоснуться лбом.
Кладя в тарелку грошик медный, Три, да еще семь раз подряд Поцеловать столетний, бедный И зацелованный оклад.
А воротясь домой, обмерить На тот же грош кого-нибудь, И пса голодного от двери, Икнув, ногою отпихнуть.
И под лампадой у иконы Пить чай, отщелкивая счет, Потом переслюнить купоны, Пузатый отворив комод,
И на перины пуховые В тяжелом завалиться сне… Да, и такой, моя Россия, Ты всех краев дороже мне.
«Петроградское небо мутилось дождем…»
Петроградское небо мутилось дождем, На войну уходил эшелон. Без конца – взвод за взводом и штык за штыком Наполнял за вагоном вагон.
В этом поезде тысячью жизней цвели Боль разлуки, тревоги любви, Сила, юность, надежда… В закатной дали Были дымные тучи в крови.
И, садясь, запевали Варяга одни, А другие – не в лад – Ермака, И кричали ура, и шутили они, И тихонько крестилась рука.
Вдруг под ветром взлетел опадающий лист, Раскачнувшись, фонарь замигал, И под черною тучей веселый горнист Заиграл к отправленью сигнал.
И военного славой заплакал рожок, Наполняя тревогой сердца. Громыханье колес и охрипший свисток Заглушило ура без конца.
Уж последние скрылись во мгле буфера, И сошла тишина до утра, А с дождливых полей все неслось к нам ура, В грозном клике звучало: пора!
Нет, нам не было грустно, нам не было жаль, Несмотря на дождливую даль. Это – ясная, твердая, верная сталь, И нужна ли ей наша печаль?
Эта жалость – ее заглушает пожар, Гром орудий и топот коней. Грусть – ее застилает отравленный пар С галицийских кровавых полей…
«Я не предал белое знамя…»[111] 111 Белый цвет служил у символистов знамением грядущего преображения мира.
Я не предал белое знамя, Оглушенный криком врагов, Ты прошла ночными путями, Мы с тобой – одни у валов.
Да, ночные пути, роковые, Развели нас и вновь свели, И опять мы к тебе, Россия, Добрели из чужой земли.
Крест и насыпь могилы братской, Вот где ты теперь, тишина! Лишь щемящей песни солдатской Издали несется волна.
А вблизи – всё пусто и немо, В смертном сне – враги и друзья. И горит звезда Вифлеема Так светло, как любовь моя.
«Рожденные в года глухие…»
Рожденные в года глухие Пути не помнят своего. Мы – дети страшных лет России — Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы! Безумья ль в вас, надежды ль весть? От дней войны, от дней свободы[112] 112 Дни войны и дни свободы – период русско-японской войны 1904–1905 гг. и первой русской революции.
[Закрыть] — Кровавый отсвет в лицах есть.
Есть немота – то гул набата Заставил заградить уста. В сердцах, восторженных когда-то, Есть роковая пустота.
И пусть над нашим смертным ложем Взовьется с криком воронье, — Те, кто достойней, Боже, Боже, Да узрят Царствие Твое!
Дикий ветер Стекла гнет, Ставни с петель Буйно рвет.
Час заутрени пасхальный, Звон далекий, звон печальный, Глухота и чернота. Только ветер, гость нахальный, Потрясает ворота.
За окном черно и пусто, Ночь полна шагов и хруста. Там река ломает лед, Там меня невеста ждет…
Как мне скинуть злую дрему, Как мне гостя отогнать? Как мне милую – чужому, Проклятóму не отдать?
Как не бросить все на свете, Не отчаяться во всем, Если в гости ходит ветер, Только дикий черный ветер, Сотрясающий мой дом?
Что ж ты, ветер, Стекла гнешь? Ставни с петель Дико рвешь?
Чертя за кругом плавный круг, Над сонным лугом коршун кружит И смотрит на пустынный луг. — В избушке мать над сыном тужит: «Нá хлеба, нá, нá грудь, соси, Расти, покорствуй, крест неси».
Идут века, шумит война, Встает мятеж, горят деревни, А ты все та ж, моя страна, В красе заплаканной и древней. — Доколе матери тужить? Доколе коршуну кружить?
Из стихотворений, не вошедших в основное собрание
Женщина, безумная гордячка! Мне понятен каждый ваш намек, Белая весенняя горячка Всеми гневами звенящих строк!
Все слова – как ненависти жала, Все слова – как колющая сталь! Ядом напоенного кинжала Лезвее целую, глядя вдаль…
Но в дали я вижу – море, море, Исполинский очерк новых стран, Голос ваш не слышу в грозном хоре, Где гудит и воет ураган!
Страшно, сладко, неизбежно, надо Мне – бросаться в многопенный вал, Вам – зеленоглазою наядой Петь, плескаться у ирландских скал.
Высоко – над нами – над волнами, — Как заря над черными скалами — Веет знамя – Интернацьонал!
Две надписи на сборнике «Седое утро»[113] 113 Первая адресована М. И. Бенкендорф (Закревской), вторая – Л. А. Дельмас, которой в этой книге посвящено несколько стихотворений.
[Закрыть] 1. «Вы предназначены не мне…»
Вы предназначены не мне. Зачем я видел Вас во сне? Бывает сон – всю ночь один: Так видит Даму паладин, Так раненому снится враг, Изгнаннику – родной очаг, И капитану – океан, И деве – розовый туман… Но сон мой был иным, иным, Неизъясним, неповторим, И если он приснится вновь, Не возвратится к сердцу кровь… И сам не знаю, для чего Сна не скрываю моего, И слов, и строк, ненужных Вам, Как мне, – забвенью не предам.
2. «Едва в глубоких снах мне снова…»
Едва в глубоких снах мне снова Начнут былое воскресать, — Рука уж вывести готова Слова, которых не сказать… Но я руке не позволяю Писать про виденные сны, И только книжку посылаю Царице песен и весны… В моей душе, как келья, душной, Все эти песни родились. Я их любил. И равнодушно Их отпустил. И понеслись… Неситесь! Буря и тревога Вам дали легкие крыла, Но нежной прихоти немного Иным из вас она дала…
Пушкинскому Дому[114] 114 Написано для альбома сотрудницы Пушкинского Дома Е. П. Казанович.
Имя Пушкинского Дома В Академии Наук! Звук понятный и знакомый, Не пустой для сердца звук!
Это – звоны ледохода На торжественной реке, Перекличка парохода С пароходом вдалеке.
Это – древний Сфинкс, глядящий Вслед недлительной волне, Всадник бронзовый, летящий На недвижном скакуне.
Наши страстные печали Над таинственной Невой, Как мы черный день встречали Белой ночью огневой.
Чтó за пламенные дали Открывала нам река! Но не эти дни мы звали, А грядущие века.
Пропуская дней гнетущих Кратковременный обман, Прозревали дней грядущих Сине-розовый туман.
Пушкин! Тайную свободу[115] 115 Тайная свобода – из пушкинского стихотворения «К Н. Я. Плюсковой».
[Закрыть] Пели мы вослед тебе! Дай нам руку в непогоду, Помоги в немой борьбе!
Не твоих ли звуков сладость Вдохновляла в те года? Не твоя ли, Пушкин, радость Окрыляла нас тогда?
Вот зачем такой знакомый И родной для сердца звук — Имя Пушкинского Дома В Академии Наук.
Вот зачем, в часы заката Уходя в ночную тьму, С белой площади Сената[116] 116 С белой площади Сената. – В то время Пушкинский Дом помещался в главном здании Академии наук, почти напротив Сенатской площади.
Это произведение, предположительно, находится в статусе ‘public domain’. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
Любовь всегда что-то где-то строит. Иначе она угасает. Всю свою совместную жизнь вы строите — строите себя, строите дома, растите детей. Если один останавливается, тогда получается лишь половина всего строения. В конце концов оно рассыпается, как карточный домик.
Люди, способные на любовь, не могут жить без этого чувства. Это заложено в их природе.
Фотографии птиц. Пой-ка, подпевай-ка: Десять птичек — стайка. Эта птичка — соловей, Эта птич.
Полезная информация Картинка ВЗЯЛА ЭТОТ ПОСТ С САЙТА FACEBOOK У ЮЛИИ МАМЕДОВОЙ Прислали и.
—Рубрики
—Ссылки
—Приложения
—Музыка
—Фотоальбом
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Статистика
Стихи А. Блока «Вы предназначены не мне», «Двенадцать» ( 1 )
Вы предназначены не мне.
Едва в глубоких снах мне снова Начнет былое воскресать,- Рука уж вывести готова Слова, которых не сказать. Но я руке не позволяю Писать про виденные сны, И только книжку посылаю Царице песен и весны. В моей душе, как келья, душной Все эти песни родились. Я их любил. И равнодушно Их отпустил. И понеслись. Неситесь! Буря и тревога Вам дали легкие крыла, Но нежной прихоти немного Иным из вас она дала.
Черный вечер. Белый снег. Ветер, ветер! На ногах не стоит человек. Ветер, ветер — На всем божьем свете!
Завивает ветер Белый снежок. Под снежком — ледок. Скользко, тяжко, Всякий ходок Скользит — ах, бедняжка!
От здания к зданию Протянут канат. На канате — плакат: «Вся власть Учредительному Собранию!» Старушка убивается — плачет, Никак не поймет, что значит, На что такой плакат, Такой огромный лоскут? Сколько бы вышло портянок для ребят, А всякий — раздет, разут.
Старушка, как курица, Кой-как перемотнулась через сугроб. — Ох, Матушка-Заступница! — Ох, большевики загонят в гроб!
Ветер хлесткий! Не отстает и мороз! И буржуй на перекрестке В воротник упрятал нос.
А это кто?— Длинные волосы И говорит в полголоса: — Предатели! — Погибла Россия! Должно быть, писатель — Вития.
А вон и долгополый — Стороночкой и за сугроб. Что нынче не веселый, Товарищ поп?
Помнишь, как бывало Брюхом шел вперед, И крестом сияло Брюхо на народ?
Вон барыня в каракуле К другой подвернулась: — Уж мы плакали, плакали. Поскользнулась И — бац — растянулась!
Ай, ай! Тяни, подымай!
Ветер весёлый. И зол и рад.
Крутит подолы, Прохожих косит. Рвет, мнет и носит Большой плакат: «Вся власть Учредительному Собранию!» И слова доносит:
. И у нас было собрание. . Вот в этом здании. . Обсудили — Постановили: На время — десять, на ночь — двадцать пять. . И меньше ни с кого не брать. . Пойдем спать.
Поздний вечер. Пустеет улица. Один бродяга Сутулится, Да свищет ветер.
Эй, бедняга! Подходи — Поцелуемся.
Хлеба! Что впереди? Проходи!
Черное, черное небо.
Злоба, грустная злоба Кипит в груди. Черная злоба, святая злоба.
