все падаем так повелось в веках
«Кто б ни был ты».
О, как созвучно с сегодняшним сатсангом!
Спасибо, Дракон!
Кто б ни был ты, оставь свой дом, свою
родную комнату, свой сад, цветы,
Смотри, твой дом построен на краю,
кто б ни был ты.
Твои глаза, уставшие от стен,
неспешно поднимают взгляд, и в нем
беззвучно дерево растет, и тень
его хранит зеркальный водоем.
Ты создал мир. Он твой. И он велик.
И он как стебель, погруженный в воду.
И ты постигнешь смысл его и в миг
прозрения отпустишь на свободу.
Райнер Мария Рильке
пер. Е.Борисова
22 комментария
Привет! С праздником! ЭТОТ
Осень
(Перевел Владимир Летучий)
Листва на землю падает, летит,
точь-в-точь на небе время листопада,
так падает, ропща среди распада;
и падает из звездного каскада
отяжелевшая земля, как в скит.
Мы падаем. И строчки на листы.
Не узнаю тебя среди смещенья.
И все же некто есть, кто все паденья
веками держит бережно в руках.
песчинки на опаленной солнцем земле
вздымаясь к голубому небу теплым ветром
кружатся и падают вниз, как ворох из пыли…
сухое биение жизни…
свет, едва коснувшись морщин на лице
твоих чистых ясных глаз
наполняет собой тело
как сосуд, изнутри
вечереет и солнце скоро зайдет
разбившись закатом о горизонт
иссине-красным, ярым и ярким цветом
быть может — этот закат последний…
а за ним — для кого-то настанет утро
совершенно неповторимое
не похожее ни на одно прежде
где нет тебя
и новое солнце,
жизнь, смех.
сегодня, посреди всего этого
еще есть время сказать тебе — никто не знает…
что есть вся эта любовь…
А вот еще
Осень
(Перевел Евгений Борисов)
Весь день кружатся, падают листы,
как будто бы небесные сады
их сбрасывают на поля
земли. А ночью падает земля,
что тяжела. И тяжек свет звезды.
И тяжесть разливается в глазах.
Мы падаем. Падение безбрежно.
Но кто-то держит бесконечно нежно
паденье наше в бережных руках.
Осень
(Перевел Сергей Петров)
Как бы из дали падают листы,
отмахиваясь жестом отрицанья,
как будто сад небесный увядает.
А ночью в одиночество впадает
земля, упав из звездной темноты.
Все падаем. Так повелось в веках.
Глянь, рядом падает рука небрежно.
Но Некто есть, кто бесконечно нежно
паденье это держит на руках.
Вот теще в тему.
Созерцание
(Перевел Борис Пастернак)
Деревья складками коры
мне говорят об ураганах,
и я их сообщений странных
не в силах слышать средь нежданных
невзгод, в скитаньях постоянных,
один, без друга и сестры.
Сквозь рощу рвется непогода,
сквозь изгороди и дома.
И вновь без возраста природа.
И дни, и вещи обихода,
и даль пространств — как стих псалма.
Как мелки с жизнью наши споры,
как крупно то, что против нас!
Когда б мы поддались напору
стихии, ищущей простора,
мы выросли бы во сто раз.
Всё, что мы побеждаем, — малость,
нас унижает наш успех.
Необычайность, небывалость
зовет борцов совсем не тех.
Так ангел Ветхого Завета
нашел соперника под стать.
Как арфу, он сжимал атлета,
котрого любая жила
струною ангелу служила,
чтоб схваткой гимн на нем сыграть.
Кого тот ангел победил
тот правым, не гордясь собою,
выходит из такого боя
в сознаньи и расцвете сил.
Не станет он искать побед.
Он ждет, чтоб высшее начало
его всё чаще побеждало,
чтобы расти ему в ответ.
А вот ещё перевод Миркиной! и здесь точно угадывается её почерк:
вы видали? Это издалека
входит различимое едва.
Там, во рту, где жили лишь слова,
вдруг поток открытий, свежесть сока!
Так попробуйте понять сейчас,
что зовется яблоком? Вот эта
сладость, сгусток солнечного света,
что собой напитывая нас,
брызнул, льется, — полнота мгновенья!
О познанье, опыт, единенье!
Все падаем так повелось в веках
Войти
Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal
Рильке чешется
Все падают поблекшие листы,
Как будто в далях неба – увяданье;
И в этом их паденье – жест прощанья.
И вечерами падает в молчанье
Наш шар земной из звездной высоты.
Всё падает. Тот лист невдалеке.
Твоя рука. Ты сам. Без исключенья.
Но есть Один, Он держит все паденья
С безмерной нежностью в Своей руке
Как бы из дали падают листы,
отмахиваясь жестом отрицанья,
как будто сад небесный увядает.
А ночью в одиночество впадает
земля, упав из звездной темноты.
Все падаем. Так повелось в веках.
Глянь, рядом падает рука небрежно.
Но Некто есть, кто бесконечно нежно
паденье это держит на руках.
Весь день кружатся, падают листы,
как будто бы небесные сады
их сбрасывают на поля
земли. А ночью падает земля,
что тяжела. И тяжек свет звезды.
И тяжесть разливается в глазах.
Мы падаем. Падение безбрежно.
Но кто-то держит бесконечно нежно
паденье наше в бережных руках.
Листва на землю падает, летит,
точь-в-точь на небе время листопада,
так падает, ропща среди распада;
и падает из звездного каскада
отяжелевшая земля, как в скит.
Мы падаем. И строчки на листы.
Не узнаю тебя среди смещенья.
И все же некто есть, кто все паденья
веками держит бережно в руках.
Из сонма звёзд Земля по вечной схеме
В ночь падает, не ведая родства.
Мы падаем. Так падает рука.
И всё во всём исполнено движенья.
Но держит неустанное паденье
В ладонях Тот, чья нежность велика.
И листья падают,
как будто издалёка,
как будто из Садов Небесных Рая,
И в отрицании жизни умирают
с гримасой жуткой Смерти одинокой.
Так все мы падаем,
из жизни выпадая,
и смотрим, как уходят остальные.
Как будто в выси горней, увядая,
сады невидимые облетают.
И, повторяя отрицанья жест,
на землю листья падают с небес.
И падает земля, вращаясь мерно,
во тьме средь исчезающих вселенных.
В падении теряются века,
в прощальном взмахе падает рука.
Все ниоткуда никуда летит,
не остановится ни на мгновенье.
Но с нами Тот, кто страшное паденье
в своих ладонях бережно хранит.
Листы летят, летят издалека,
из вянущих садов небесных словно;
и падают, с последним взмахом, сонно.
И по ночам из звёзд уединённо
летит Земля, темна и нелегка.
Есть Тот, кто это долгое падение
так нежно держит на своих руках.
Слетает вниз листва издалека.
Краса садов небесных увядает,
Как будто жестом что-то отвергает.
Стремится вниз упасть земля ночная,
Без света звёзд побыть одной пока.
И всё же кто-то держит то паденье
В руках, чья нежность крепче, чем века.
Всё падает и падает листва,
кружатся листья из садов небесных-
немые, отрицающие жесты.
И вдаль от звёзд, в холодную безвестность,
летит Земля, в ночи видна едва.
Но всё же есть Один, чьё провиденье
хранит нас от паденья сквозь века.
А листья падают, о милости моля.
Так вянут в небесах сады над нами,
Листву из вечности роняя снами.
И в одиночество своё ночами
Из сонма звёзд всё падает Земля.
Мы падаем. И падает рука.
Бессильно. Вновь смешав твои виденья.
Но есть Один, кто тайный смысл паденья
В ладонях бережно несёт через века.
Лист опадает, словно там вдали,
за небесами вянет сад высокий;
в листве летящей жесты отрицанья.
И прочь летит от звездного мерцанья
в ночь одиночества тяжелый шар земли.
Мы тоже падаем. Склоняется рука.
Взгляни вокруг: во всем паденье.
Но есть Один, кто в благосклонном бденье
нас держит, и рука его легка.
Лист падает, лист падает, едва ль
в садах небесных осень не в разгаре;
в падении – невольный жест разлада.
Земля, отяжелев от листопада,
от звезд, в ночном паденье, мчится вдаль.
Мы падаем. В руках уже нет сил.
Смотри, кругом паденью все послушно.
Но некто есть, паденье простодушно
он с нежностью бескрайней приручил.
Листва летит, летит издалека,
как будто в небесах сады желтеют;
жест отрицанья каждый лист лелеет.
Земля в ночном паденье тяжелеет,
прочь уходя от звездного витка.
Мы падаем. В руках уже нет сил.
Смотри, кругом паденью все послушно.
Но некто есть, паденье простодушно
своей рукой он нежно подхватил.
Мы падаем. Рука, как все вокруг,
упала в эту бездну отреченья.
Но некто есть, кто вечного паденья
не выпускает из надежных рук.
Так мнит Земля брюхатая, в боязни,
от света звёзд ночных уединиться.
И есть лишь Бог, он бесконечно нежно
в ладонях сохраняет нас от мук..
Лист опадает как издалека,
то ль увядает сад Семирамиды:
листок, другой с ужимками обиды.
Теряя звёзды дружные из виду,
ночами валится Земля тяжка.
Мы всё долой. Вот руки опускаю.
Гляди вокруг: кто легче, кто быстрее.
Но есть Единый, Кто, листву лаская,
процесс падения в ладонях греет.
Вращаясь, будто с неба листья падают…
В Эдеме осень ли? И, в жестах забываясь,
он изгоняет из себя… себя же?
И среди звезд вращается Земля,
вся в яблоках, со спящими адамами.
Падение врожденно, оттого
и опускается рука. И так со всеми.
Но есть Он, раскрывающий паденью
ладони сердца своего.
Осень
Некая Пастушка на стихире
Лист падает. Тот самый, что возрос
В садах небесных, где успел увянуть;
Но листья отвергают эту данность.
И в одиночество впадёт земная тяжесть,
Срываясь ночью с мириадов звёзд.
Мы все падём. Падёт моя рука.
Смотри вокруг: всё в знаках увяданья.
Но всё ж есть Тот, кто это угасанье
В ладони нежно примет на века.
Осень
Марина Рахимова
Как будто в выси горней увядая,
сады невидимые облетают.
И, повторяя отрицанья жест,
на землю листья падают с небес.
И падает земля, вращаясь мерно,
во тьме средь исчезающих вселенных.
В падении теряются века,
в прощальном взмахе падает рука.
Все ниоткуда в никуда летит,
не остановится ни на мгновенье.
Но с нами Тот, кто страшное паденье
в своих ладонях бережно хранит.
Листы летят с такой высокой дали,
как будто в небесах сады завяли;
паденье словно отрицанья жест.
Ночь. Падает тяжелая Земля
из звезд семьи в свою уединенность.
Мы падаем. Я руку уронил.
Взгляни сюда: всё падает на свете.
Но Некто есть, и Он паденья эти
в своих руках легко остановил.
—
Осень перевод
Сережа Егоров
Опадает листва, будто где-то вдали
Вянут вновь в небесах неземные сады:
В этом есть неизбежность падения.
Отринувшись от звёздного скопления,
Уносит в мрак тяжёлый шар Земли.
Листы, созревши, падают, неведомо откуда.
Как увядают в небе сады чужих тщеславий.
Летят они, забыв о суете и славе.
А в нОчи падает тяжелая Земля, вздыхая,
Из всех светил избравши уединенья чудо.
Всё падает. Рука судьбы упала,
Осматривает общее смятенье.
Опавших листьев странна круговерть,
(как будто вянет горний вертоград),
и отрицанье мнится в их паденьи.
Ночами с дальних звезд в уединенье
уходит тяжко вся земная твердь.
Все падает: рука, осенний сад…
Взгляни: вокруг везде черты упадка.
Но есть и Тот, на Чьих ладонях сладко
покоится весь этот листопад.
Листва летит, летит из дальних далей,
Как будто в небе увядают клены,
С осенним солнцем споря непреклонно.
А ночью тяжкой ношей, монотонно
Планета опускается в печали
Из сонма звезд. Мы медленно летим.
Все падает в безвестность, в пустоту.
Но только Кто-то ловит на лету
Наш мир движеньем бережным одним.
Сухие листья падают с высот,
как бы с небес — из тамошнего сада;
в паденьи их — и ропот, и досада.
И по ночам, от звёзд, Земли громада,
как в бездну, в одиночество плывёт.
И руки наши падают. В веках —
всё падает: не удержать скольженья.
Но есть и Тот, кто все хранит паденья
и кротко держит их в своих руках.
Оно всё пропитало глубоко.
Всё норовит прервать на полуслове.
Но есть Один, кто нежно и легко
в своих руках паденье остановит.
Повсюду листья, будто бы вдали
Увядшие в садах иных, небесных;
Они летят, как отрицанья жесты.
И в ночь пустую падает отвесно
Из сонма звезд тяжелый шар Земли.
Во всем паденье. Ты им окружен.
В паденьи все: перо, рука поэта.
Но есть Единый, и паденье это
В своих ладонях вечно держит Он.
несутся листья как из-под небес
как будто в небесах сады увяли
а в листьях аллегория печали
соскальзывает звёздными ночами
земля куда-то не сдержав свой вес
мы все куда-то падаем всмотрись
вон та рука и там кругом всё то же
но есть ОДИН — Его ладоней ложе
предотвращает скатыванье вниз
Все падаем так повелось в веках
Войти
Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal
О потерях и печали
Двадцать пять веков назад Гаутама стал Буддой (тем, кто «проникает в суть вещей»). Он увидел, что жизнь — это непрекращающееся страдание. Это страдание прежде всего возникало из-за стремления Эго управлять природой, окружающими и даже смертью. Так как у нас не получается жить столько и так, как нам хочется, мы испытываем страдания в соответствии с нашими потерями. Согласно Будде, единственный способ избавиться от страданий — это добровольно отказаться от желания управлять, предоставив жизни возможность течь свободно, т. е. следовать мудрости, заложенной в мимолетности бытия. Такое освобождение оказывается подлинным лекарством от невроза, ибо тогда человек не отделяет себя от природы.
Отказавшись от управления окружающим, человек освобождается от рабской зависимости и предоставляет жизни идти так, как она идет. Только свободное течение жизни может принести ощущение мира и безмятежности. Но, как нам известно, старшим офицером, состоящим на службе у Эго, является Капитан Безопасность с подчиненным ему Сержантом Управление. Кто из нас, как Будда, может «проникать в суть вещей», гасить в себе желания, выйти за границы Эго и от всего сердца проповедовать идею «не моей, а Твоей воли»? Теннисон сказал, что лучше любить и потерять, чем не любить вообще.
Мудрое учение Будды, предполагающее отказ от противостояния естественному ходу вещей, кажется плохо приемлемым в условиях современной жизни. Где-то там, на поле борьбы рассудка, признающего расставание и потери, с сердцем, жаждущим единения и постоянства, есть место для нас, желающих обрести свою индивидуальную психологию. Никто из нас не может, подобно Будде, достичь состояния просветления, но при этом никто не хочет быть вечной жертвой.
Таинственное единство приобретений и потерь, обладания и расставания поразительно точно отразилось в стихотворении Рильке «Осень»; оно соответствует тому времени года, которое в северном полушарии ассоциируется с уходом лета и всеми зимними потерями. Стихотворение заканчивается так:
Все падаем. Так повелось в веках.
Глянь, рядом падает рука небрежно.
Но Некто есть, кто бесконечно нежно
Паденье это держит на руках.
Рильке связывает образ падающих на землю листьев (на землю, которая парит в пространстве и во времени) с общим переживанием потерь и падения и намекает на существование мистического единства, скрытого за феноменом падения и выражающегося через него. Возможно, это Бог, Рильке не поясняет, кто это; он видит себя в великом цикле приобретений и потерь, вызывающих отчаяние, но имеющих божественную сущность.
Переживание потери может быть очень острым, если из нашей жизни уходит нечто ценное. Если нет переживания потери, значит, нет ничего ценного. Переживая потерю, нам нужно признать ценность того, что мы имели. Фрейд в эссе «Печаль и меланхолия», описывая свои наблюдения за ребенком, у которого умер один из родителей, отмечал, что этот ребенок печалился о своей потере, поэтому у него высвободилась определенная энергия. Ребенок, у которого родители физически присутствуют, но эмоционально отсутствуют, не может печалиться, ибо в буквальном смысле потери родителей нет. Затем эта фрустрированная печаль интериоризируетс я, превращаясь в меланхолию, в грусть по утрате, в сильную тоску по соединению, и сила этой тоски прямо пропорциональна ценности утраты для ребенка. Таким образом, переживание потери может наступить лишь после того, как ценность ее стала для нас частью жизни. Задача человека, оказавшегося в этой трясине страданий, состоит в том, чтобы суметь распознать ценность, которая была ему дарована, и ее удержать, даже если мы не можем удержать ее в прямом смысле. Потеряв любимого человека, мы должны оплакать эту утрату, при этом осознав все то ценное, связанное с ним, что мы интериоризировал и. Например, родитель, болезненно переживающий так называемый «синдром пустого гнезда», страдает от ухода ребенка меньше, чем от потери внутренней идентичности из-за окончания исполнения своей родительской роли. Теперь от него требуется найти иное применение энергии, которую он раньше тратил на ребенка. Поэтому самое лучшее отношение к тем, кто нас покинул,— по достоинству оценить их вклад в нашу сознательную жизнь и свободно жить с этой ценностью, привнося ее в повседневную деятельность. Это будет самое правильное превращение неизбежных потерь в частицу этой мимолетной жизни. Такое превращение — не отрицание потерь, а их трансформация. Ничто из того, что мы интериоризировал и, никогда не потеряется. Даже в потерях остается какая-то часть души.
Слово grief «печаль» происходит от латинского gravis «нести»; от него же образовалось хорошо известное нам слово gravity «тяготение». Повторяю: испытывать печаль — значит не только переносить тяжелое состояние потери, но и ощущать ее глубину. Мы печалимся лишь о том, что представляет для нас ценность. Несомненно, одним из самых глубоких ощущений является чувство бессилия, напоминающее нам о том, как слабо мы можем управлять тем, что происходит в жизни. Как сказал Цицерон, «глупо в печали рвать на голове волосы, ибо наличие лысины не уменьшает страданий». И вместе с тем нам симпатичен грек Цорба, восстановивший против себя всю деревню тем, что, потеряв свою дочь, всю ночь танцевал, ибо только в экстатических движениях тела смог выразить острую горечь своей потери. Как и другие первичные эмоции, печаль не находит выражения в словах и не позволяет себя анатомировать и анализировать.
Наверное, самая глубокая поэма о печали была написана в XIX в. поэтом Данте Габриэлем Россетти. Она называется «Лесной молочай». Слово «печаль» встречается в ней лишь однажды, в последней строфе. Однако читатель чувствует страшный душевный надрыв автора, его глубокую внутреннюю разобщенность и состояние тупика. Кажется, что все, на что он способен,— подробно, до мелочей, описывать уникальное соцветие лесного молочая. Груз печали давит на него так, что становится непостижимым; автор может сосредоточиться лишь на мельчайших явлениях природы.
Глубокая печаль не дает Мудрости, не оставляет воспоминаний; Тогда мне всего лишь осталось постичь Три лепестка лесного молочая.
Россетти осознает огромную безвозвратную потерю и так же, как Рильке, при помощи метафоры осеннего листопада, указывает на бесконечное через конечное, постижимое разумом. Повторяю: искренность печали позволяет признать интериоризирован ную ценность другого человека. Ритуальное «открытие» надгробного камня в иудаизме, т. е. снятие с него покрывала в первую годовщину смерти похороненного человека, несет в себе двойной смысл: признание тяжести потери и напоминание об окончании печали, начале обновления жизни.
Никакое отрицание не облегчит нам переживание потери. И не нужно бояться этих печальных переживаний. Самая хорошая возможность принять ощущение мимолетности бытия — определить золотую середину между мучительной сердечной болью и лихорадочным брожением мыслей. Тогда нам удастся удержать исчезающую энергию и утвердиться в том, что было нашим, хотя бы временно. В заключении к своему переложению истории Иова «И.В.» Арчибальд Маклейш приводит такие слова И. В. о Боге: «Он не любит, Он Есть». «Но мы-то любим»,— говорит Сара, его жена. «Именно. И это изумляет». Энергия, необходимая для утверждения ценности во время печали, становится источником глубокого смысла. В том, чтобы не потерять этот смысл и перестать пытаться управлять естественным течением жизни, заключается истинная суть двойного воздействия печали и потерь.
Когда у Юнга умерла жена, у него возникла реактивная депрессия. В течение нескольких месяцев он ощущал растерянность и потерю ориентации в жизни. Однажды ему приснилось, что он пришел в театр, где оказался совершенно один. Он спустился в первый ряд партера и стал ждать. Перед ним, как пропасть, зияла оркестровая яма. Когда поднялся занавес, он увидел на сцене Эмму в белом платье, которая улыбалась ему, и понял, что молчание прервалось. И вместе, и порознь они были друг с другом.
Когда после трехлетней практики в Соединенных Штатах я снова захотел приехать в Институт Юнга в Цюрихе, мне захотелось увидеть многих своих старых друзей, в особенности доктора Адольфа Аммана, который в свое время был моим аналитиком-супер визором. Прямо перед приездом я узнал, что он умер, и опечалился о невосполнимой утрате. Затем 4 ноября 1985 г. в три часа ночи я «проснулся» и увидел у себя в спальне доктора Аммана. Он улыбнулся, изысканно поклонился, как это умел делать только он, и сказал: «Рад снова вас видеть». Тогда мне пришли в голову три вещи: «Это не сон — он действительно здесь», затем: «Это, конечно же, сон»; и, наконец: «Это сон, похожий на тот, который приснился Юнгу про Эмму. Я не потерял своего друга, так как он по-прежнему со мной». Таким образом моя печаль закончилась ощущением глубинного умиротворения и принятия. Я не потерял своего друга-учителя, его образ живет у меня внутри и сейчас, когда я пишу эти строки.
Наверное, ничего из того, что когда-то было реальным, важным или тяжелым, не может потеряться навсегда. Только освободив свое воображение от контроля сознания, можно по-настоящему испытать тяжесть утраты и ощутить ее истинную ценность.
Процитировано: Джеймс Холлис, «Душевные омуты»
Все падаем так повелось в веках
Листва летит, как будто там вдали
за небесами вянет сад высокий;
в листве летящей жесты отрицанья.
Показать полностью.
И прочь летит от звездного мерцанья
в пустую ночь тяжелый шар земли.
Все, что восходит, снова упадет.
Во всех вещах воплощено паденье.
Но есть Один, кто в благосклонном бденье
рукою легкой держит наш полет.
Этот перевод тоже не менее прекрасен:
Из сонма звёзд Земля по вечной схеме
В ночь падает, не ведая родства.
Мы падаем. Так падает рука.
И всё во всём исполнено движенья.
Но держит неустанное паденье
В ладонях Тот, чья нежность велика.
(Пер. с немецкого Екатерина Кольцова-Царёва)
Всё падает и падает листва,
кружатся листья из садов небесных-
немые, отрицающие жесты.
Показать полностью.
И вдаль от звёзд, в холодную безвестность,
летит Земля, в ночи видна едва.
Вот падает безжизненно рука,
ты оглянись вокруг: во всём паденье.
Но всё же есть Один, чьё провиденье
хранит нас от паденья на века.
Все падаем так повелось в веках
Войти
Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal
| [ | userinfo | | | livejournal userinfo | ] |
| [ | archive | | | journal archive | ] |
| [ | Tags | | | Поэзия | ] |
Райнер Мария Рильке
Листва летит, как будто там вдали
за небесами вянет сад высокий;
в листве летящей жесты отрицанья.
И прочь летит от звездного мерцанья
в пустую ночь тяжелый шар земли.
Все, что восходит, снова упадет.
Во всех вещах воплощено паденье.
Но есть Один, кто в благосклонном бденье
рукою легкой держит наш полет.
***
Как бы из дали падают листы,
отмахиваясь жестом отрицанья,
как будто сад небесный увядает.
А ночью в одиночество впадает
земля, упав из звездной темноты.
Все падаем. Так повелось в веках.
Глянь, рядом падает рука небрежно.
Но Некто есть, кто бесконечно нежно
паденье это держит на руках.