вино обманщик пить значит впасть в безумие
Вино обманщик пить значит впасть в безумие
Апология слабости, или Волки и овцы
Мир испокон веку живет по законам джунглей: кто смел, тот и съел, победитель получает все, а побежденного и слабого доедают волки – санитары леса. Хорошо живется тем, кого с рождения греет солнце финансового благополучия, кому не нужно думать о пути наверх – он уже пройден и утоптан, остается лишь расширить и слегка удлинить колею. А каково обыкновенному человеку, не гению и не супермену, если хочется жить не хуже некоторых, а впереди только вечное безденежье, скучная и непрестижная работа и сознание собственной малости? Бальзак в такой ситуации предложил двум своим молодым героям – Бьяншону и Растиньяку – нравственную задачку из Руссо: где-то в Китае живет старый мандарин, которого ты можешь умертвить, не пошевелив и пальцем, а взамен получишь вожделенное богатство. Бьяншон мандарина пожалел, а вот Растиньяк своего таки додавил…
Этой темой – вполне заурядный человек перед лицом нравственного соблазна, толкающего его на преступление, – американский писатель и журналист Теодор Драйзер интересовался давно. Еще с начала 1890-х годов он стал собирать газетные вырезки, посвященные историям убийств, совершенных бывшими любовниками, когда прежнее увлечение становилось помехой на пути к выгодному браку.
В 1892 году в Сент-Луисе молодой человек, работавший на парфюмерной фабрике, отправил на тот свет девушку-работницу, подарив ей отравленные конфеты. Оказалось, что он встречался с ней, хотя и не торопился с предложением о свадьбе – девушка происходила из бедной семьи. Когда к нему стала проявлять вовсе не праздный интерес богатая аристократка, юноша решил избавиться от своей «прежней» и вполне преуспел в этом – бедняжку спасти не удалось.
В 1907 году всеамериканский резонанс получило еще одно преступление подобного рода. Бедный чиновник Честер Джиллет, работавший на фабрике своего богатого дяди, встречался с работницей этой же фабрики Грейс Браун. В результате Грейс забеременела, а Честер, как на грех, познакомился через своих родственников с богатой симпатичной девушкой, которой он к тому же еще и понравился. Если исходить из современных прогрессивных взглядов на эту проблему, то ничего фатального в сложившейся ситуации не было, но в набожной Америке начала ХХ века на добрачные связи смотрели несколько по-иному. Честер очутился перед нелегким выбором. В конце концов он дал обещание Грейс жениться на ней и пригласил суженую прогуляться в лодке по озеру. Добравшись до глубокого места, Честер оглушил Грейс теннисной ракеткой, перевернул лодку с девушкой и вплавь добрался до берега.
В 1915 году Драйзер несколько раз начинал писать роман на эту тему, взяв за основу историю Молинэ. Затем он написал шесть глав на материале дела священника Ричесена, однако в конце концов остановился на истории Честера Длиллета и Грейс Браун. Особенно это сходство проявилось в третьей книге романа. Многие из речей на судебном процессе Клайда восходят к реальным выступлениям на суде над Джиллетом.
Название произведения тоже неоднократно менялось: «Повеса», «Мираж» и лишь затем – «Американская трагедия».
Хорэс Ливрайт, постоянный издатель Драйзера, объявил, что новый роман писателя увидит свет осенью 1924 года. Однако Драйзер, как всегда, на сроки не ориентировался. Он снова и снова ездил в те места, где должно было разворачиваться действие романа, многократно переписывал целые главы. В итоге окончание романа было передано в издательство только в середине июля 1925 года, но и это было еще далеко не все. Получив типографские гранки, Драйзер продолжил работу над романом, приводя издателя в отчаяние масштабами правки.
В конце октября 1925 года Драйзер объявил, что последние главы книги никуда не годятся и их нужно переписать. Он добился разрешения побеседовать с Антони Понтано, ожидавшим исполнения вынесенного ему смертного приговора за убийство. Это помогло писателю ощутить специфическую атмосферу камеры смертников, куда в итоге попал Клайд Грифитс. Последним препятствием стали споры по поводу названия романа: Ливрайт упрашивал Драйзера заменить труднопроизносимую фамилию героя – Грифитс – на что-нибудь вроде Эвин или Вернер, да так и назвать книгу. Драйзер остался непоколебим, и в середине декабря 1925 года роман «Американская трагедия» появился на полках книжных магазинов.
Книга сразу же попала в разряд литературных сенсаций, а ее автор стал знаменитостью. Не в пример другим романам Драйзера, «Американскую трагедию» критика поначалу встретила очень благожелательно. Читающая публика Америки и Европы проголосовала деньгами, сразу зачислив роман в разряд мировых шедевров. Апофеозом триумфального шествия «Американской трагедии» по стране стало включение романа в состав курса литературы в ряде университетов США.
Кружкой дегтя стало запрещение продажи книги в Бостоне. В ответ сотрудник издательства Доналд Фрид отправился в Бостон с адвокатом и демонстративно продал один экземпляр романа лейтенанту полиции. Он был тут же задержан. Состоявшийся вскоре суд признал Фрида виновным в продаже литературы «с явной целью развратить молодежь» и приговорил его к штрафу в 100 долларов. Приговор был обжалован, новое заседание состоялось три с половиной года спустя. На этот раз присяжные вообще в глаза не видели спорной книги, но их вердикт был столь же неутешителен. Драйзер всегда раздражал ханжески настроенную Америку, и она не упускала случая хотя бы плюнуть ему в спину.
«Американская трагедия» тем временем осваивала новые рубежи. Велись переговоры о постановке фильма по роману со студией «Парамаунт», об инсценировке на Бродвее и в Европе. Интерес к роману пробудил новую волну читательского интереса к предыдущим романам писателя – «Гению», «Дженни Герхардт», «Сестре Керри». Английская книгоиздательская фирма «Констейбл энд компани» заключила с Драйзером контракт на издание всех его произведений. В результате Драйзер под руководством жены приобрел двухэтажную квартиру в центре Манхэттэна, где вскоре стали собираться по четвергам разные интересные люди – писатели, поэты, критики, артисты, бизнесмены, ученые, врачи. Человек, который в 1920 году страдал всеми комплексами «бедного, но гордого» писателя, вдруг ощутил себя обладателем целого состояния.
…И все-таки вопрос о том, в чем «трагедия» и насколько она «американская», еще долго будоражил умы читателей и критиков. Сам Драйзер, хотя и отметал упреки в морализаторстве, ни за что не соглашался отступить от общей социально-критической направленности романа: «Это правдивая история того, как наша действительность обходится с человеком и насколько бессилен оказывается человек против подобных сил». Как всегда, Драйзер увлекся идеей разоблачить моральные ценности Америки, продемонстрировать фальшь и примитивность «великой американской мечты». В центр романа он поставил «очень чувствительного и в то же время не слишком развитого молодого человека, который в самом начале своего жизненного пути обнаруживает, что его жизнь зажата тисками бедности и низкого социального положения, из которых он стремится вырваться, подталкиваемый своими врожденными и приобретенными страстями».
15 латинских пословиц и крылатых фраз о вине
In vino veritas, in aqua sanitas («Истина — в вине, здоровье — в воде») — латинское выражение, имеющее также греческий вариант » с тем же значением. Автором является Плиний Старший[1], а фраза на греческом приписывается Алкею.
15 латинских пословиц и крылатых фраз о вине
Алкоголь был известен человечеству с древнейших времен. Не удивительно, что с рождением философии и поэзии люди стали пытаться осмыслить его влияние на человеческий ум. И теперь мы знаем множество пословиц и поговорок на латыни о выпивке. Их можно выучить и блеснуть эрудицией перед друзьями, например, в ходе распития бутылочки-другой вина.
1. In vino veritas
[ин вино вэритас, ин аква санитас]
Перевод: Истина в вине
Пожалуй, наиболее известная латинская пословица. Самое раннее ее упоминание зафиксировано у греческого поэта, творившего еще в VI веке до нашей эры. Это может показаться смешным, но его звали Алкей. Естественно, у него она написана была по-гречески.
Первое же упоминание этой пословицы на латыни приписывается римскому писателю Плинию Старшему в I веке нашей эры. В одном из своих произведений он писал: «Vulgoque veritas jam attributa vino est», что переводится как «Общепринято вину приписывать правдивость». Впоследствии фраза устоялась как «In vino veritas».
Означает эта фраза то, что алкоголь заставляет людей много откровенничать. Русский аналог этой пословицы – «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».
Есть, кстати, более полный вариант: «In vino veritas, in aqua sanitas». Перевод: «Истина – в вине, здоровье – в воде».
Есть также схожая по смыслу крылатая фраза за авторством римского поэта Горация: «Fecundi calices quem non fecere disertum?» Перевод: «Полные кубки кого не делали красноречивым?»
Тоже схожая фраза: «Vinum locutum est» [винум лёкутум эст] (Говорило вино).
И еще: «Qui in animo sobrii, id est in lingua ebrii» (Что в душе у трезвого, то на языке у пьяного).
И наконец: «Vinum animi speculum» (Вино – зеркало ума).
Перевод: Пей или уходи!
Первое упоминание этой пословицы датируется I веком до нашей эры. Хотя фраза, судя по всему, гораздо древнее. Если верить римскому поэту Цицерону, так звучало главное правило застолья у греков. Сам поэт употребил эту фразу как аналог правила жизни вообще в разговоре о добровольном уходе из жизни.
Наиболее близким по значению русским аналогом этой пословицы будет, пожалуй: «Не умеешь – не берись».
3. Amicitia inter pocula contracta plerumque vitrea est
[амицициа низи интэр бонос эссэ нон потэст]
Перевод: Дружба после бокала – стеклянная
Имеется в виду, что дружба, которая установилась в процессе распития вина, так же хрупка, как чаши, из которых пьют новоиспеченные «друзья».
4. Ebrietas certe parit insaniam [эбри;этас эст волюнта;риа инса;ниа].
Перевод: Пьянство определенно порождает безумие.
Трудно определить происхождение этой пословицы. Возможно, это форма другой крылатой фразы, которая считается переводом на латынь изречения греческого философа Аристотеля «Ebrietas est voluntaria insania» (Опьянение есть добровольное безумие).
5. Ebrietas est metropolis omnium vitiorum
Перевод: Пьянство — столица всех пороков.
6. Ebrii ebrios gignunt
Перевод: Пьяные рождают пьяных.
Приписывается древнегреческому философу-моралисту Плутарху. Русские аналоги: «Яблоко от яблони недалеко падает» и «Паршивая овца всё стадо портит».
7. Multum vinum bibere, nоn diu vivere (мультум винум бйбэрэ, нон дйу вйвэрэ)
Перевод: Много вина пить – не долго жить.
8. Non est culpa vini, sed culpa bibentis (нон эст куль-па вини, сэд кульпа бибэнтис) — виновато не вино, а пьющие.
Приписывается римскому автору Марку Порцию Катону, жившему во II-III веках до нашей эры.
9. Nunc est bibendum нунк эст бибендум
Перевод: Теперь надо выпить.
Фраза стала крылатой после ее упоминания в произведении Горация – оде в честь победы императора Августа над войсками Марка Антония и Клеопатры.
Перевод: Похмелье погубило людей больше, чем меч.
Часто встречается вариант «Plure crapula, quam gladius perdidit». Этот вариант переводится как «Кубки погубили людей больше, чем меч». Под кубками, конечно же, на самом деле подразумевается вино, которое из них пьют.
11. Homines soli animantium non sitientes bibimus (хоминес соли аниманциум нон сициентес бибимус)
Перевод: Из животных только люди пьют, не испытывая жажды.
Схожий по смыслу афоризм: «Vina bibunt homines, animalia cetera fontes» (Только люди пьют вино, а остальные животные – чистую воду).
12. Prima cratera ad sitim pertinet, secunda – ad hilaritatem, tertia – ad voluptatem, quarta — ad insaniam перевод:прима гратера ад ситим перцинет, секунда ад хиларитатум, тэрциа ад волюптатэм, кварта ад инсаниэм
Перевод: Первая чаша способствует жажде, вторая — веселью, третья — наслажденью, четвертая — безумию.
Автор – римский поэт и философ Апулей, живший во II веке нашей эры.
13. Vinum apostatare facit etiam sapientes произношение:винум апостатарэ фацит этиэм сапиентес
Перевод: Вино доводит до греха даже мудрецов.
А вот это уже сказал не древний римлянин, и даже не грек! Эти слова приписываются христианскому святому Бенедикту Нурсийскому, жившему в эпоху Раннего Средневековья. Фраза получила известность после того, как ее процитировал Виктор Гюго устами одного из персонажей романа «Собор Парижской Богоматери».
Перевод: Злоупотребление по Бахусу.
Бахус – древнеримский бог виноделия. Во времена Античности разбавленное вино считалось полезным. Его пили вместо воды во время еды, и порой даже использовали как лекарство. Но чистое вино, не разбавленное водой, считалось вредным. Пить такое вино считалось злоупотреблением. То есть Abusus in Baccho – это банальное пьянство. Просто звучит более поэтично.
Перевод: Без Цереры и Либера – холодна Венера
Эта фраза встречается в комедии «Евнух» древнеримского драматурга Теренция, жившего во II веке до нашей эры. Церера – древнеримская богиня плодородия. Либер – бог виноградарства, известный также под именами Вакх и Бахус. Венера – богиня любви.
Смысл пословицы: без вина и закуски и любовь не в радость.
Много позже эту фразу переиначил английский поэт Джордж Гордон Байрон в поэме «Дон Жуан»:
Без Вакха и Цереры, может быть,
Венера не могла бы победить.
Итак, мы видим, что тему застолий мудрецы осмысляли с древнейших времен. В результате они подарили человечеству множество пословиц с поистине глубоким смыслом.
Вино обманщик пить значит впасть в безумие
Вполне можно предположить, что у семьи, которая так бегло представлена читателю, должна быть своя, отличная от других, история; так в действительности и было. Семья эта представляла собой одну из психических и социальных аномалий, – в ее побуждениях и поступках мог бы разобраться только самый искусный психолог, да и то лишь при помощи химика и физиолога. Начнем с Эйсы Грифитса – главы семьи. Это был человек неуравновешенный и не слишком одаренный – типичный продукт своей среды и религиозных идей, неспособный мыслить самостоятельно, но восприимчивый, а потому и весьма чувствительный, к тому же лишенный всякой проницательности и практического чутья. В сущности, трудно было уяснить, каковы его желания и что, собственно, привлекает его в жизни. Жена его, как уже говорилось, была тверже характером и энергичнее, но едва ли обладала более верным или более практическим представлением о жизни. История этого человека и его жены интересна для нас лишь постольку, поскольку она касается их сына, двенадцатилетнего Клайда Грифитса. Скорее от отца, чем от матери, этот подросток унаследовал некоторую чувствительность и романтичность; вдобавок он отличался пылким воображением и стремлением разобраться в жизни и постоянно мечтал о том, как он выбился бы в люди, если бы ему повезло, о том, куда бы поехал, что повидал бы и как по-иному бы жил, если бы все было не так, а эдак. До пятнадцати лет Клайда особенно мучило (и ему еще долго потом тяжело было об этом вспоминать), что призвание или, если угодно, профессия его родителей была в глазах других людей чем-то жалким и недостойным. Родители проповедовали на улицах и руководили евангелической миссией в разных городах – в Грэнд-Рэпидсе, Детройте, Милуоки, Чикаго, а последнее время в Канзас-Сити; и всюду окружающие, – по крайней мере мальчики и девочки, которых он встречал, – с явным презрением смотрели и на него, и на его брата и сестер – детей таких родителей! Не раз к неудовольствию отца и матери, которые никогда не одобряли подобных проявлений характера, он вступал в драку с кем-нибудь из мальчишек. Но всегда, побежденному или победившему, ему ясно давали понять, что другие не уважают труд его родителей, считают их занятие жалким и никчемным. И он непрерывно думал о том, что станет делать, когда получит возможность жить самостоятельно.
Родители Клайда оказались совершенно неспособными позаботиться о будущности своих детей. Они не понимали, что каждому из детей необходимо дать какие-то практические или профессиональные знания; наоборот, поглощенные одной идеей – нести людям свет евангельской истины, они даже не подумали устроить детей учиться в каком-нибудь одном городе. Они переезжали с места на место, часто в разгар учебного года, в поисках более широкого поля для своей религиозной деятельности. Порою эта деятельность вовсе не приносила дохода, а поскольку Эйса был не в состоянии заработать много, работая садовником или агентом по продаже новинок, – только в этих двух занятиях он кое-что смыслил, – в такие времена семья жила впроголодь, одевалась в лохмотья, и дети не могли ходить в школу. Но что бы ни думали о таком положении сами дети, Эйса и его жена и тут сохраняли неизменный оптимизм; по крайней мере, они уверяли себя в том, что сохраняют его, и продолжали непоколебимо верить в Бога и его покровительство.
Семья Грифитсов жила там же, где помещалась миссия. И квартира и миссия были достаточно мрачны, чтобы вызвать уныние у любого юного существа. Они занимали весь нижний этаж старого и неприглядного деревянного дома в той части Канзас-Сити, что лежит к северу от Бульвара Независимости и к западу от Труст-авеню; дом стоял в коротком проезде под названием Бикел, ведущем к Миссури-авеню, – улице подлиннее, но такой же невзрачной. И все по соседству очень слабо, однако мало приятно отдавало духом деловой коммерческой жизни, центр которой давно передвинулся к юго-западу от этих мест. Миссия Грифитсов находилась кварталов за пять от того перекрестка, где дважды в неделю эти энтузиасты выступали под открытым небом со своими проповедями.
Другой стороной дом выходил на мрачные задние дворы таких же мрачных домов. С улицы дверь вела в обширный зал размером сорок на двадцать пять футов: здесь были расставлены рядами штук шестьдесят складных деревянных стульев и перед ними кафедра; стены украшала карта Святой земли – Палестины и десятка два отпечатанных на картоне изречений и текстов в таком примерно роде:
«Вино – обманщик; пить – значит впасть в безумие; кто поддается обману – тот не мудр».
«Возьми щит и латы и восстань на помощь мне». Псалом 34,2.
«И что вы – овцы мои, овцы паствы моей; вы – человеки, а я Бог ваш, говорит Господь Бог». Книга пророка Иезекииля, 34,31.
«Боже! Ты знаешь безумие мое, и грехи мои не сокрыты от Тебя». Псалом 68,6.
«Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «Перейди отсюда туда», – и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас». От Матфея, 17,20.
«Ибо близок день Господень…» Книга пророка Авдия, 1,15.
«Злой не имеет будущности». Притчи, 24,20. «Не смотри на вино, как оно краснеет… как змей оно укусит и ужалит, как аспид». Притчи, 23, 31–32.
Эти всесильные заклинания были развешаны на грязных стенах, точно серебряные и золотые скрижали.
Остальная часть квартиры представляла собою сложную и хитроумную комбинацию комнат и комнатушек; тут были три маленькие спальни, гостиная, выходящая окнами на задворки и на деревянные заборы других таких же дворов, затем кухня, она же и столовая, размером ровно в десять квадратных футов, и маленькая кладовая, где сложено было имущество миссии: брошюры, книжечки псалмов, сундуки, ящики и всякие другие вещи, которые могли понадобиться не каждый день, но представляли в глазах семьи известную ценность. Эта комнатка-кладовая примыкала непосредственно к залу, где происходили молитвенные собрания, и сюда удалялись мистер и миссис Грифитс для размышления и для молитвы перед проповедью, или после нее, или в тех случаях, когда им надо было о чем-либо посовещаться.
Часто Клайд, его сестры и младший брат видели, как мать, или отец, или оба вместе увещевали здесь какую-нибудь заблудшую или полураскаявшуюся душу, пришедшую просить совета или помощи (чаще помощи). И здесь же во времена наибольших финансовых затруднений отец и мать сидели и размышляли или, как иногда беспомощно говорил Эйса Грифитс, молили Бога указать им выход из положения. Как позже стал думать Клайд, это плохо помогало им найти выход.
И все вокруг было так мрачно и уныло, что Клайду стала ненавистна самая мысль о том, чтобы жить здесь и впредь, а еще ненавистнее – заниматься делом, служители которого вынуждены постоянно прибегать к кому-то за помощью, вечно молиться и выпрашивать подачки.
Эльвира Грифитс, прежде чем выйти замуж за Эйсу, была просто полуграмотной девушкой с фермы и очень мало задумывалась над вопросами религии. Но, влюбившись в Эйсу, она заразилась от него ядом евангелизма и прозелитизма и восторженно и радостно последовала за ним, разделяя все его рискованные затеи и причуды. Ей льстило сознание, что она может проповедовать, петь псалмы, что она способна убеждать и подчинять себе людей силою «слова Божия». Это давало ей известное нравственное удовлетворение и укрепляло желание работать вместе с мужем.
Изредка иные слушатели шли за проповедниками до их миссии, либо, прослышав о ней, приходили туда позже – странные, морально неуравновешенные и неустойчивые люди, каких можно найти повсюду. Все годы, пока Клайд не мог еще сам распоряжаться собою, он был обязан помогать родителям во время этих собраний. И всегда его больше раздражали, нежели умиляли, все эти приходившие в миссию мужчины и женщины; чаще это были мужчины: отбившиеся от дела рабочие, бродяги, пропойцы, неудачники, беспомощные и уродливые, которые, казалось, сходились сюда потому, что им больше некуда было идти. И всегда они возвещали о том, как Бог, или Христос, или Божественное милосердие спасли их от того или иного несчастья, и никогда не говорили о том, как сами спасли хоть кого-нибудь. И всегда отец и мать говорили «аминь» и «хвала Господу» и пели псалмы, а после собирали у присутствующих деньги на расходы по содержанию помещения; сборы, как догадывался Клайд, были скудные: их едва хватало на то, чтобы поддерживать жалкое существование миссии.
Лишь одно обстоятельство, связанное с его родителями, по-настоящему интересовало Клайда: насколько он понимал, где-то на Востоке – в маленьком городке под названием Ликург, близ Утики – обретался его дядя, брат отца, живший совсем по-иному. Этот дядя – его звали Сэмюэл Грифитс – был богат. Из случайных замечаний, оброненных родителями, Клайд понял, что дядя многое мог бы для него сделать, если б только захотел, что он прижимистый, оборотистый делец, что у него в Ликурге великолепный дом и большая фабрика воротничков и рубашек, на которой работает не менее трехсот рабочих. У дяди есть сын, примерно одного возраста с Клайдом, и дочери – кажется, две. Все они жили в роскоши в этом далеком Ликурге, – воображал Клайд. Эти сведения, по-видимому, так или иначе доходили на Запад через людей, знавших и Эйсу, и его брата, и их отца. Клайд представлял себе дядю каким-то Крезом, живущим в довольстве и роскоши там, на Востоке. А здесь, на Западе, в Канзас-Сити, он, его родители, его брат и сестры кое-как перебивались со дня на день: их вечным уделом была жалкая, безысходная нужда.
Но ничто ему не поможет, если только он сам не сумеет помочь себе, – Клайд рано понял это. Лет в пятнадцать, даже немного раньше, Клайд начал понимать, что к его воспитанию, как и к воспитанию его сестер и брата, родители отнеслись, с сожалению, очень небрежно. Теперь ему трудно будет наверстать упущенное, поскольку даже в более состоятельных семьях мальчиков и девочек специально учат, готовя к той или иной профессии. С чего он мог начать при таких условиях? С тринадцати лет он стал просматривать газеты (в дом Грифитсов они не допускались, так как чтение их считалось уж слишком «мирским» занятием) и из объявлений узнал, что всюду требуются либо уже квалифицированные работники, либо мальчики для обучения таким профессиям, которые ничуть его не интересовали. Как всякий средний молодой американец с типично американским взглядом на жизнь, он считал, что простой физический труд ниже его достоинства. Вот еще! Стоять у станка, укладывать кирпичи, стать плотником, штукатуром или водопроводчиком, когда такие же, как он, мальчики становятся клерками или помощниками фармацевтов, или бухгалтерами и счетоводами в банках и различных конторах! Что за жалкая унизительная жизнь, ничуть не лучше той, какую он вел до сих пор: ходить в старом платье, спозаранку подниматься по утрам и выполнять всю ту нудную работу, которой вынуждены заниматься люди физического труда!
Да, Клайд был столь же тщеславен и горд, сколь беден. Он был из тех людей, которые считают себя особенными, не похожими на других. Он никогда не чувствовал себя неотделимой частицей своей семьи и не сознавал по-настоящему, что чем-то обязан тем, благодаря кому появился на свет. Наоборот, он был склонен осуждать своих родителей, – правда, не слишком резко и сурово, с полным пониманием их качеств и способностей. Но, умея столь здраво судить о других, он, однако, до шестнадцати лет не был способен составить какой-то план действий для самого себя и хватался то за одно, то за другое.
К этому времени в нем заговорил голос пола: его влекла и волновала красота девушек, и ему хотелось знать, может ли он тоже нравиться им. И теперь он, естественно, был немало озабочен собственной внешностью и костюмом: какой у него вид и какой вид у других юношей? Он мучился, сознавая, что плохо одет, не так красив и интересен, как мог бы быть. Что за несчастье родиться бедным, ниоткуда не ждать помощи и быть не в силах помочь самому себе!
Стараясь изучить себя во всех зеркалах, какие только ему попадались, Клайд убеждался, что он вовсе не урод: прямой, точеный нос, высокий белый лоб, волнистые блестящие волосы и глаза черные, порою печальные. Однако сознание, что его семья так жалка и что из-за профессии и окружения родителей у него никогда не было и не будет настоящих друзей, все больше угнетало его и порождало меланхолию, которая не обещала для него в будущем ничего хорошего. Порою он пробовал взбунтоваться, а затем впадал в оцепенение. Поглощенный мыслью о родителях, он забывал о своей внешности – он был в самом деле очень недурен, даже привлекателен – и истолковывал не в свою пользу заинтересованные, пренебрежительные и в то же время манящие взгляды, которые на него бросали девушки совсем другого круга, стараясь узнать, нравятся они ему или нет, смелый он или трусишка?
Однако еще прежде чем он стал хоть что-то зарабатывать, он вечно мечтал: ах, если бы у него были, как у иных счастливцев, хороший воротничок, тонкая рубашка, изящная обувь, хорошо сшитый костюм, щегольское пальто! О, красивая одежда, комфортабельная квартира, часы, кольца, булавки… столько юнцов щеголяют всем этим! Многие мальчики в его возрасте – уже настоящие франты! Некоторые родители дарили своим сыновьям – его ровесникам – автомобили в полную собственность. Клайд видел, как они, словно мухи, летали взад и вперед по главным улицам Канзас-Сити. И с ними были хорошенькие девушки. А у него ничего нет. И никогда не было.
А мир так богат возможностями, и столько вокруг счастливых, преуспевающих людей. За что же ему взяться? Какой путь избрать? Какое изучить дело, которое дало бы ему возможность выдвинуться? Он не мог ответить. Он не знал. А эти странные люди – его родители – сами не были достаточно сведущими и ничего не могли ему посоветовать.