видимо не так сильно зацепила меня эта зимняя рыбалка
Вводные слова и вставные конструкции
Слова, выражающие чувства говорящего и его отношение к высказываемому: к прискорбию.
Слова, выражающие оценку реальности сообщаемого: возможно, может быть, должно быть, по всей вероятности, видимо, видно, знать.
Слова, указывающие на источник высказываемого: говорят.
Слова, указывающие на последовательность высказывания, на связь мыслей: между прочим, в-третьих, наконец, итак, впрочем, кстати.
Слова, употребляемые с целью привлечения внимания собеседника: извините.
Слова, указывающие на приёмы и способы оформления мыслей: вообще-то говоря, в общем, собственно говоря, словом.
Слова, выражающие экспрессивность: смею сказать.
Возможно, мне никогда не удастся его понять, но любить его я не перестану. Мы, между прочим, старые приятели, и я имею право помочь тебе и вытащить тебя из беды. Больно горячий парень, отчаянный, знать, не сносить ему головы. Кстати, как поживает ваша матушка? Должно быть, он всё это время поджидал нас у калитки.
1. Я, признаюсь, тут ничего не понимаю. 2. К счастью, перед самой смертью Жеребцов, будучи уже в отставке, познакомился с писателем Евсеенко. 3. Вам, наверно, не раз приходилось видеть иллюстрации разных художников к сказке о царе Салтане. 4. Вы, конечно, любовались Московским Кремлём из-за Москвы-реки. Говорят, вся Москва была по главному, архитектурному звучанию, как этот уцелевший пока Московский Кремль. 5. Может быть, вы знаете, что многие уничтоженные памятники были незадолго перед этим отреставрированы? 6. Улица эта называется улицей Бродского. Ну так, наверно, он жил на этой улице. Во-первых, мало ли кто где живёт. Во-вторых, он на этой улице не жил. В-третьих, на Площади искусств есть квартира-музей художника Бродского (казалось бы, довольно). В-четвёртых, это действительно тот самый. 7. Познакомился я раз с Полутыкиным, страстным охотником и, следовательно, отличным человеком. 8. По свидетельству всех исторических записок, ничто не могло сравниться с вольным легкомыслием, безумством и роскошью французов того времени. 9. Говорят, грузовик попал на полынью. 10. Видимо, не так сильно зацепила меня эта зимняя рыбалка.
1. Действительно (утверждение), мы не дорожим воздухом и не думаем о нём. 2. «Впрочем (связь мыслей), что до меня, — сказал он, — мне, признаюсь (доверительность), более всех нравится полицмейстер». 3. Без сомнения (уверенность), именно поэтому с такой отчётливостью запомнились мне первые годы. 4. Должно быть (предположение), у меня был жар, потому что я нёс какую-то бессвязную чепуху. 5. Это был, по его словам (ссылка на источник высказывания), город, в котором груши, яблоки, апельсины росли прямо на улицах. 6. Распахнёшь, бывало (показывает степень обычности того, о чём говорится), окно в прохладный сад, наполненный лиловатым туманом, сквозь который блестит кое-где утреннее солнце, и не утерпишь — велишь поскорее засёдлывать лошадь. 7. По-видимому (предположение), никто из домашних ничего не подозревал, и жизнь текла по-обычному. 8. Вечером, по обыкновению (показывает степень обычности того, о чём говорится), я занимался в своей комнате, писал дневник и письма. 9. Служил, знаешь (привлекает внимание собеседника к предмету разговора), в департаменте, а теперь сюда переведён столоначальником по тому же ведомству. 10. Право (привлекает внимание собеседника к предмету разговора), всё это как в жизни, в большой, настоящей жизни. 11. Можно было, конечно (уверенность), допустить, что браунинг кота — какой-нибудь игрушечный. 12. Аркадий Павлович, говоря собственными его словами (указывает на источник высказывания), строг, но справедлив.
Григоровы острова (Заметки о зимнем ужении рыбы) :: Солоухин Владимир Алексеевич
– Да как называется то место?
– Есть на Большой Волге в Калининской области городок Конаково… Волга перегорожена плотиной, затопила окрестные луга. Местами образовались глубокие заливы в лесу, местами образовались острова, местами в водохранилища впадают небольшие речки. Эх, да что говорить, сердце начинает болеть, как вспомнишь про Конаково. Ты представляешь себе: кованый крючок – и пополам?!
– Да ведь ты не был там!
– Правильно, не был. Но верные люди говорили.
На обратном пути с зимнего лова в электричке ли, в машине ли, как только чуть-чуть согреешься, невозможно не уснуть. Мне снился дергающийся вниз сторожок и окуневые мордочки, высовывающиеся из заснеженной лунки.
А Герману скорее всего снились лесные заливы возле города Конаково.
В эту зиму я больше ни разу не собрался на лед. Видимо, не так еще сильно зацепила меня эта зимняя рыбалка. Да и обстоятельства складывались неблагоприятно. Но все же именно этой зимой получалась у меня ну, что ли, предпосылка для дальнейшего хода событий.
На съезде российских писателей в коридоре познакомили меня со славным писателем-патриархом Иваном Сергеевичем Соколовым-Микитовым, тончайшим знатоком и нашей русской природы, и нашего русского слова. Тут, конечно, разговор о весне, об охоте, о рыбной ловле. Я ввернул в разговоре, что вот, мол, мечтаю как-нибудь побывать в одном месте, называется что-то вроде Конакова. Иван Сергеевич руками всплеснул от неожиданности:
– Да у меня же там дом! А когда бы вы хотели?
– Это плохо. Я в это время уж в Ленинграде.
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Григоровы острова
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
(заметки о зимнем ужении рыбы)
К этому приобщаются все по-разному. Вот, например, как приобщилась Мария Федоровна, женщина лет пятидесяти, этакая хлопотливая московская домохозяйка, по виду которой нельзя было бы сказать, что она тоже приобщилась к этому.
Я встретил ее у моего приятеля. Она сдавала ему комнату. Ну, а я пришел к приятелю в гости. Пили чай, разговаривали. В разговоре я ненароком упомянул что-то, относящееся к этому. Может быть, были произнесены и непосредственно сами магические слова, само название дела. Так или иначе, но Мария Федоровна вдруг вышла за перегородку и вернулась, держа в руках круглую банку из-под кетовой икры. В банке помещалась рыбка средней величины, вырезанная из пробкового материала, а в нее со всех сторон воткнуты всевозможнейшие, разнообразнейшие мормышки.
— Мария Федоровна, неужели, возможно ли?
— Нет, ты погляди, что за ‘клопик’! ‘Клопик’ действительно был превосходен. Он был изящен, поворотлив и для своего размера очень-очень тяжел. А ведь для мормышки и нужно, чтобы как можно меньше размером и как можно тяжелее.
Тут Мария Федоровна на некоторое время замолчала, а потом уж и высказалась до конца.
— Я ведь три (с этаким ударением на слове ‘три’) ступени прошла.
— Какие же, Мария Федоровна, ступени?
Он, известное дело, усмехается, пешню в руки, ящик через плечо и пошел. Нечего делать, не целый же день на узле сидеть, развязываю. Снова все распределяю по комоду. И простыни, и белье.
— Значит, это и была ваша первая ступень?
— А какая же, Мария Федоровна, была ваша третья ступень? Снова меняли свою стратегию?
— Что ты, Степан, мотыля я уж с четверга запасла. Крупный такой, что твои спички. Живой. Я уж его и крахмальцем пересыпала. Так-то вот и кончилась вся моя стратегия.
Мой друг и земляк, а в будущем учитель по этой части, Саша Косицын, как и каждый человек, родившийся на нашей маленькой Ворше, тоже сначала и представить не мог, чтобы зимой можно было ловить рыбу удочкой.
Когда приехал он учиться на высшие офицерские курсы, расположенные на берегу большого подмосковного озера, то, конечно, из окна каждый день видел заснеженную ровную скатерть озерного льда, окаймленную ровными зимними кустиками. Так было в будние дни.
Но это, конечно, нельзя считать крещением Саши. Крещение он получил впоследствии, на Плещеевом озере, в солнечный мартовский день (в конце марта), когда на льду собирается уж талая вода и можно снимать шубу и даже загорать.
В конце марта, придя в понедельник в какое-либо московское учреждение (например, в министерство), вы сразу можете определить, кто вчера был на льду. Лица у этих людей горят пунцовым, свежим загаром.
Однажды я был на приеме у довольно высокопоставленного лица. Дело у меня к нему было очень самолюбивое, и я никак не мог сразу выйти на прямую линию разговора. Пока начальник разговаривал по телефону, я немного успокоился и даже обратил внимание на то, что лицо у него так и горит, так и пылает.
Вопрос был рискованный, так сказать, игра ва-банк, потому что неизвестно все-таки доподлинно, что он делал вчера: может быть, играл в карты, может быть, ужинал с друзьями, может быть. мало ли что может быть.
— Да про нас-то что говорить. Мы пустые не приезжаем. Килограммов восемь я привез.
— В Конакове, конечно, на Григоровых островах.
— Черт возьми, а мы поехали в ‘запретку’, знаете, там, за Завидовом, на Шошу и Ламу, одним словом, и, поверите ли, ни черта! Уж я и так, я и этак. И в полводы, и на шевеление в грунте, и на потяжку. Ведь лесочка у меня (знакомый из Парижа привез) ноль-ноль-восемь. Казалось, уж чего бы ей надо. Какая же у вас была мормышка? Вот я вам, сейчас свою покажу.
Он полез в бумажник, достал оттуда кусочек картонки с наколотыми в нее мормышками.
— Посмотрите, на Птичьем рынке покупал, по рублю за штуку. Чего бы ей еще?!
— Э-э, нет. Хотя это и с Птичьего рынка. Вот я вам сейчас покажу. Один мой приятель, старый рыбак, у себя дома отливает их. Вот она, голубушка, удивительно ловкая, и ни одного схода. Если хотите,
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Григоровы острова (Заметки о зимнем ужении рыбы)
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Владимир Алексеевич Солоухин (1924-1997)
(Заметки о зимнем ужении рыбы)
К этому приобщаются все по-разному. Вот, например, как приобщилась Мария Федоровна, женщина лет пятидесяти, этакая хлопотливая московская домохозяйка, по виду которой нельзя было бы сказать, что она тоже приобщилась к этому.
Я встретил ее у моего приятеля. Она сдавала ему комнату. Ну, а я пришел к приятелю в гости. Пили чай, разговаривали. В разговоре я ненароком упомянул что-то, относящееся к этому. Может быть, были произнесены и непосредственно сами магические слова, само название дела. Так или иначе, но Мария Федоровна вдруг вышла за перегородку и вернулась, держа в руках круглую банку из-под кетовой икры. В банке помещалась рыбка средней величины, вырезанная из пробкового материала, а в нее со всех сторон воткнуты всевозможнейшие, разнообразнейшие мормышки.
– Мария Федоровна, неужели, возможно ли?
– Нет, ты погляди, что за «клопик»!
«Клопик» действительно был превосходен. Он был изящен, поворотлив и для своего размера очень- очень тяжел. А ведь для мормышки и нужно, чтобы как можно меньше размером и как можно тяжелее.
– А что за «овсинка»! – продолжала между тем хозяйка необыкновенной коллекции. – Не успеешь опустить, как бросаются плотва и густера. Это ведь нарочно для плотвы «овсинка», – и она, любовно держа на ладони, рассматривала мормышку в виде овсяного зернышка.
Крохотная капелька, красненькая с одной стороны, светленькая – с другой, так и играла на свету, так и переливалась. Так и представлялось, как она тонет, уходя в зеленоватую толщу воды и унося с собой ярко-рубинового лакомого мотыля. А там, возле дна, ждет ее красноперый горбатый окунь.
– Мария Федоровна, но если вы не ругаете мужа за это увлечение, то вы удивительная женщина. Все жены ругают за это своих мужей. Да оно и понятно. Целую неделю муж и жена на работе. Мало видят друг друга. И, наконец, приходит воскресенье. Тут-то и провести время вместе – сходить в кино, в театр, в музей, в гости к знакомым, дома посидеть, наконец, принять гостей. Но, оказывается, муж только и ждал воскресенья, чтобы надеть валенки с галошами, ватные штаны, шубу (а поверх шубы брезент), шапку, рукавицы, взять этот ненавистный, этот проклятый ящик, эту нелепую, уродливую железную палку, острую на конце, и уйти из дому в три часа ночи. А частенько и с вечера.
– А то как?! – возбудилась вдруг Мария Федоровна. – А я, думаете, не кляла? А я, думаете, дорогу не заступала? Да еще переживаешь целый день, как бы не утонул. По первому льду до греха недолго.
Тут Мария Федоровна на некоторое время замолчала, а потом уж и высказалась до конца.
– Я ведь три (с этаким ударением на слове «три») ступени прошла.
– Какие же, Мария Федоровна, ступени?
– Сначала я вязала узлы. Как он начнет собираться в свою отлучку, я все простыни, все белье из комода – в узел. Если уйдешь, бесстыжие твои глаза, то я из дому долой. И не жди меня больше, и не жди, не вернусь.
Он, известное дело, усмехается, пешню в руки, ящик через плечо и пошел. Нечего делать, не целый же день на узле сидеть, развязываю. Снова все распределяю по комоду. И простыни, и белье…
– Значит, это и была ваша первая ступень?
– Она и есть. После нее я стала менять свою стратегию. Соберется он утром, станет завтракать, я ему к завтраку четвертинку. Ну, думаю, сейчас он выпьет, обмякнет, разогреется, и не захочется ему на целый день на мороз. А захочется обратно в постель. Он, проклятый, четвертинку выпьет, усмехнется и пошел. Нет, погоди, я тебе в другой раз – пол-литра. После пол-литра уж никуда нельзя, кроме как спать. Но он и тут приспособился. Половину сейчас, за завтраком, выпьет, а другую половину пробочкой заткнет и в карман.
– А какая же, Мария Федоровна, была ваша третья ступень? Снова меняли свою стратегию?
– Спи, – говорит, – старуха, сказал – не хочу, да и мотыля нет.
– Что ты, Степан, мотыля я уж с четверга запасла. Крупный такой, что твои спички. Живой. Я уж его и крахмальцем пересыпала… Так-то вот и кончилась вся моя стратегия.
Мой друг и земляк, а в будущем учитель по этой части, Саша Косицын, как и каждый человек, родившийся на нашей маленькой Ворше, тоже сначала и представить не мог, чтобы зимой можно было ловить рыбу удочкой.
Когда приехал он учиться на высшие офицерские курсы, расположенные на берегу большого подмосковного озера, то, конечно, из окна каждый день видел заснеженную ровную скатерть озерного льда, окаймленную ровными зимними кустиками. Так было в будние дни.
– В воскресенье посмотрел я в окно, – рассказывает Саша, – и сильно удивился: зачем на озеро навозили навозу? Этакие ровные черные кучки. Точь-в-точь как у нас на полях. Посмотрел через час – прибавилось. Столько появилось черных кучек, что хватило бы на удобрение целому колхозу. Но зачем они оказались на льду? Взял лыжи, поехал на озеро, посмотреть. Подъезжаю ближе к первым черным кучкам и глазам не верю: вроде бы люди. Подъезжаю еще ближе, так и есть – старичок. Прорубочка возле него (тогда еще не знал, что это называется лункой). В прорубочку он опустил некую мудреную снасть, сидит. А возле него, на снегу, скрючившись от мороза, закоченевшие окуньки, окуньки, окуньки.
Но это, конечно, нельзя считать крещением Саши. Крещение он получил впоследствии, на Плещеевом озере, в солнечный мартовский день (в конце марта), когда на льду собирается уж талая вода и можно снимать шубу и даже загорать.
В конце марта, придя в понедельник в какое-либо московское учреждение (например, в министерство), вы сразу можете определить, кто вчера был на льду. Лица у этих людей горят пунцовым, свежим загаром.
Однажды я был на приеме у довольно высокопоставленного лица. Дело у меня к нему было очень самолюбивое, и я никак не мог сразу выйти на прямую линию разговора. Пока начальник разговаривал по телефону, я немного успокоился и даже обратил внимание на то, что лицо у него так и горит, так и пылает.
– Ну, так в чем же ваше дело? – сухо спросил он, положив трубку и поднимая на меня свои, в общем- то не строгие, глаза.
– Дело я сейчас расскажу, но нельзя ли узнать, как вчера – удачно или нет?
Вопрос был рискованный, так сказать, игра ва-банк, потому что неизвестно все-таки доподлинно, что он делал вчера: может быть, играл в карты, может быть, ужинал с друзьями, может быть… мало ли что может быть.
– А у вас? – в свою очередь спросил меня начальник.
– Да про нас-то что говорить. Мы пустые не приезжаем. Килограммов восемь я привез.
– Не может быть! – и даже подпрыгнул мой собеседник. – А где? Где?
– В Конакове, конечно, на Григоровых островах.
– Черт возьми, а мы поехали в «запретку», знаете, там, за Завидовом, на Шошу и Ламу, одним словом, и, поверите ли, ни черта! Уж я и так, я и этак. И в полводы, и на шевеление в грунте, и на потяжку… Ведь лесочка у меня (знакомый из Парижа привез) ноль-ноль-восемь. Казалось, уж чего бы ей надо. Какая же у вас была мормышка? Вот я вам, сейчас свою покажу.
Он полез в бумажник, достал оттуда кусочек картонки с наколотыми в нее мормышками.
ЛитЛайф
Жанры
Авторы
Книги
Серии
Форум
Солоухин Владимир Алексеевич
Книга «Григоровы острова (Заметки о зимнем ужении рыбы)»
Оглавление
Читать
Помогите нам сделать Литлайф лучше
Начал лепить обильный мокрый снег с ветром. Снег то и дело залеплял лунку, и тут вступала в дело шумовка. Самих нас совсем залепило и замело, а мы как заведенные вытаскивали абсолютно одинаковых стандартных щупленьких окуньков.
В конце ловли пришлось глубоко разгребать снег, для того чтобы собрать весь улов. Разумеется, все окуньки были пересчитаны, и оказалось их у меня сто девятнадцать штук.
Герман торжествовал. Герман обещал мне в дальнейшем золотые горы, потому что он знает все водоемы под Москвой, и не просто знает, а именно вот так: от какого дерева сколько шагов отмерять. Правда, было и у него слабое место, или, лучше сказать, мечта.
Несколько раз в то время, как мы таскали мелочь, Герман глубоко вздыхал и мечтательно, почти с горечью, говорил:
– Эх, есть на земле водоем и не так чтобы очень далеко. Но очень уж трудно добираться, с пересадками. А потом еще пешком километров пятнадцать или двадцать. Туда нужно только на машине. Но все равно когда-нибудь соберемся. Я-то уж тридцать лет собираюсь – не соберусь.
– Эта мелочь что! – не слыша меня, мечтал Герман. – Это одна забава. Там вдруг подходят окуни и ломают у мормышек кованые крючки. А уж лески рвут – я не говорю. Ты представляешь: кованый крючок – и пополам… Мечта моей жизни.
– Да как называется то место?
– Есть на Большой Волге в Калининской области городок Конаково… Волга перегорожена плотиной, затопила окрестные луга. Местами образовались глубокие заливы в лесу, местами образовались острова, местами в водохранилища впадают небольшие речки. Эх, да что говорить, сердце начинает болеть, как вспомнишь про Конаково. Ты представляешь себе: кованый крючок – и пополам?!
– Да ведь ты не был там!
– Правильно, не был. Но верные люди говорили.
На обратном пути с зимнего лова в электричке ли, в машине ли, как только чуть-чуть согреешься, невозможно не уснуть. Мне снился дергающийся вниз сторожок и окуневые мордочки, высовывающиеся из заснеженной лунки.
А Герману скорее всего снились лесные заливы возле города Конаково.
В эту зиму я больше ни разу не собрался на лед. Видимо, не так еще сильно зацепила меня эта зимняя рыбалка. Да и обстоятельства складывались неблагоприятно. Но все же именно этой зимой получалась у меня ну, что ли, предпосылка для дальнейшего хода событий.
На съезде российских писателей в коридоре познакомили меня со славным писателем-патриархом Иваном Сергеевичем Соколовым-Микитовым, тончайшим знатоком и нашей русской природы, и нашего русского слова. Тут, конечно, разговор о весне, об охоте, о рыбной ловле. Я ввернул в разговоре, что вот, мол, мечтаю как-нибудь побывать в одном месте, называется что-то вроде Конакова. Иван Сергеевич руками всплеснул от неожиданности:
– Да у меня же там дом! А когда бы вы хотели?
– Это плохо. Я в это время уж в Ленинграде. Но вот сейчас я напишу записку моему племяннику Борису Петровичу. Вы просто так, погулять, отдохнуть?
– Что вы, я рыбак-подледник.
– Тогда попадаете в точку. Там действительно превосходные рыбьи пастбища.
Вот как! Ни больше ни меньше как рыбьи пастбища. Не просто водится рыба, не просто ее там много, а пастбища, то есть, значит, стада, табуны, косяки, отары. И между прочим, записка к Борису Петровичу у меня в кармане. Жаль вот только, теперь весна, и записке придется бездействовать до глубокой осени. Ладно, будем готовить снасти!
…Разумеется, Саша успел поставить новую рессору, и от дому мы отъехали без приключений. Однако на окраине Москвы выяснилось, что отказало освещение. Опять короткая консультация с водителем такси.
– Ничего не поделаешь, – как и в прошлый раз, говорил водитель, – надо около тротуара, со скоростью двадцать километров, ехать домой. (Как не понимают люди, что, если несколько месяцев собирались туда, где «превосходные рыбьи пастбища», уж завтра, не далее чем завтра, можно увидеть, как дергается сторожок, откладывать поездку нельзя!) Хорошо, что пока еще сумерки. По разъезженным, по теперь окаменевшим подмосковным дорогам ищем некую автобазу, где, может быть, сумеют починить «Москвича». Какие-то бараки, строящиеся дома, неподвижные в этот час краны, заборы… (Сидеть бы сейчас в консерватории, слушая музыку, или в кино, или интересная книга, или просто попить чайку в семейной обстановке.)
– Стой, Саша, вон какие-то широкие ворота, может быть, это и есть автобаза.
Ворота закрыты. Нужно идти в проходную к вахтерам. Саша – Герой Советского Союза. Теперь это помогло бы, но мы в рыбацкой одежде, в нелепых шубах, ни у него, ни у меня никаких документов, кроме прав водителя, да и права-то несолидные, любительские.
В проходной топится железная печка, на ней закоптелый чайник. Вахтер – небритый рыженький мужичонка в стеганке, подпоясанной солдатским ремнем.
– Да вы что, граждане, рехнулись совсем? Могу ли я постороннюю машину ночью на территорию пропустить? Да и разошлись уж все, нынче ведь суббота, вот и товарищ инженер подтвердит.
В будку, со стороны «территории», вошел молодой мужчина (значит, инженер), впрочем, тоже в стеганке.
– Да вот мы… на рыбалку… Герой Советского Союза… писатель… понимаете, такая незадача.
– Семеныч, открой ворота, там еще остались ребята, поглядят.
Заехали в огромное крытое помещение, где множество машин, эстакады для их ремонта, станки. Полутемно, пустынно, тоскливо. (Наши жены, наверно, думают, что мы далеко, во всяком случае, едем. Им и в голову не придет, что мы сидим на автобазе и русый паренек озабоченно копается во внутренностях Сашиного «Москвича».) Для рабочих базы, тех нескольких человек, что не ушли еще домой, наш «Москвич» – разнообразие и развлечение. Все они собрались вокруг, разговариваем.
– А правда ли, говорят, что в прошлом году автобус с рыбаками под лед ушел?
– Не автобус, а грузовая машина с фанерным верхом.
– Мы там не были. Говорят, грузовик попал на полынью, затянутую свежим ледком, и тогда как передние колеса зацепились уж за твердый лед, задние проломили корку, и машина встала вертикально Ну, а рыбаки как же? Ну… и рыбаки, куда же денешься, к тому же в шубах.
– Говорят, фары в воде долго светились?
– Нет, фары остались наружи. Сказано, машина встала вертикально. Дверца из фанерного кузова была сзади, как раз на дверцу машина-то и встала.
– Да. Там ведь если не захлебнешься, заледенеешь.
– А вот вы не поверите, братцы, – заговорил вдруг пожилой уж человек, – что я в войну, держась за обломок бревна (а бревно в льдину вмерзло), восемь часов в воде сидел.
– Ври больше, – горячо возразил паренек, так примерно сорок первого года рождения. – Не способен на это человек. Ледяная вода… Переохлаждение организма… Полчаса, и готов.
– Какие вы ученые – переохлаждение! А я говорю, восемь часов в зимней воде просидел.
– И жив остался? Не поверю.
– Так вот же я, разве не видишь, что жив.
– Врешь, – начал всерьез горячиться паренек военного года рождения.
– Переохлаждение организма. Чудес, папаша, на свете не бывает.
– Ах ты, щенок, это я-то вру? Чудес не бывает! А Москва? Немцы в семи верстах были – не чудо? А вся война? Где ты был в сорок первом году?
Спор становился все горячее. Но «Москвич» уже светился всеми фарами и подфарниками. Так мы и не дослушали спора между двумя русскими людьми насчет того, может ли человек просидеть, не двигаясь, восемь часов в воде, или все-таки чудес не бывает?
Из тьмы со стремительной скоростью летели нам навстречу белые хлопья снега. Они вылетали, казалось, из одной точки. Но чем ближе подлетали к стеклу, тем больше рассыпались веером, так что только некоторые снежинки шлепались о наше стекло, другие обтекали машину вместе с ветром, вместе с темнотой, снова смыкавшейся сзади автомобиля.