плачет телефон в квартире две
Детские стихи Мандельштама
Детские стихи Мандельштам писал по необходимости, а не по призванию, хотя детей он любил, в отличие от Хармса, значительно больше преуспевшего на поприще детской литературы, чем Осип Эмильевич. 1924 год, Мандельштамы переехали из Москвы в Петербург, работы не было, приходилось соглашаться на то, что предлагали.
В это время в Ленинградском издательстве С.Я.Маршак собрал коллектив блестящих поэтов и писателей, до того не подозревавших в себе склонностей к детским стихам, но Маршак, сам много писавший для детей, услышал в стихах и ритмах обэриутов игровые интонации.
Так в детском отделе издательства появились Хармс и Введенский, выдавленные из взрослой поэзии в детскую, пока еще относительно тихую гавань, в которой можно было на время укрыться от нарастающего абсурда.
Позднее здесь появился Осип Мандельштам, тоже привлеченный Маршаком, но акмеистам повезло меньше, чем обэриутам: о детских стихах поэта и сейчас знают немногие. Их у Мандельштама мало, всего четыре небольших книжечки, все написанные в 1924-25 годах и изданные в 1925-26:
«Примус», «Два трамвая», «Шары» и «Кухня».
Чтобы вылечить и вымыть
Старый примус золотой,
У него головку снимут
И нальют его водой.
Медник, доктор примусиный,
Примус вылечит больной:
Кормит свежим керосином,
Чистит тонкою иглой.
– Ты куда попала, муха?
– В молоко, в молоко.
– Хорошо тебе, старуха?
– Нелегко, нелегко…
В 1924 году Мандельштам делает переводы и пишет прозу «Шум времени», содержанием которой был очень недоволен и даже чуть позднее стыдился его. Вторая половина двадцатых годов была временем поэтической паузы: закончился ранний Мандельштам, поздний еще не сформировался. Поэту тридцать три, середина жизни, кризис среднего возраста.
Жена Мандельштама вспоминала, что для них конец 1924 года был временем домашнего обустройства и обзаведения хозяйством. Отсюда – интерес к бытовым мелочам и простым вещам: яйцу и яичнице, утюгу, примусу, телефону, молоку, электрической лампочке, дровам, ножам, шарам, трамваю и роялю…
Это мальчик-рисовальщик,
Покраснел он до ушей,
Потому что не умеет
Он чинить карандашей.
Искрошились.
Еле-еле
заострились.
Похудели.
И взмолилися они:
— Отпусти нас, не чини!
Простые предметы, тепло, уют, кухня – весь этот домашний мир маленьких вещей и маленьких радостей приобретает у Мандельштама голос, характер и темперамент. Так поэт выражает любовь и благодарность жизни, в которой любая мелочь может стать источником радости и счастья, прелести и точкой притяжения.
Но заговорив на языке жизни, все предметы у Мандельштама тут же обретают реальные человеческие чувства: любви, зависти, обиды, боли и даже смерти. Утюгу, влюбленному в белье, больно стоять на огне, но он готов терпеть эту боль во имя любви; примус болен головкой и чтобы ее вылечить, головку снимают вовсе; телефон плачет, злится и обижается, что на его плач никто не отзывается; мухе, попавшей в молоко, ох, как нелегко.
И синица бушует оттого, что не может напиться воды из моря, и поленья вот-вот взойдут на костер, жертвуя собой, чтобы в кухне стало жарко, а плита раскалилась до красна.
Но в его детской поэзии все-таки больше игры и веселья, чем у Мандельштама. Трагическое ощущение жизни не оставляло поэта даже в детских стихах. Позднее советская детская литература, которую тоже затолкали в идеологические рамки и установки, окончательно утратила детскую бесшабашность и абсурдизм Хармса, за что подверглась едкой саркастической критике Мандельштама:
И это несмотря на то, что именно в первой половине двадцатых годов были созданы лучшие образцы детской литературы нового времени. Детские стихи Мандельштама стоят в том же ряду. Поэт любил возиться с детьми, хотя страшно боялся дотрагиваться до кошек, собак, рыб и прочей живности.
Полотер руками машет,
Будто он вприсядку пляшет.
Говорит, что он пришел
Натереть мастикой пол.
Будет шаркать, будет прыгать,
Лить мастику, мебель двигать.
И всегда плясать должны
Полотеры-шаркуны.
Но пафос одушевления мира вещей и их бытования быстро закончился и уже к концу 1925 года он выльется в совершенно противоположные стихи Мандельштама:
Помоги, Господь, эту ночь прожить,
Я за жизнь боюсь — за твою рабу.
В Петербурге жить — словно спать в гробу.
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Детские стихи Мандельштама
Детские стихи Мандельштам писал по необходимости, а не по призванию, хотя детей он любил, в отличие от Хармса, значительно больше преуспевшего на поприще детской литературы, чем Осип Эмильевич. 1924 год, Мандельштамы переехали из Москвы в Петербург, работы не было, приходилось соглашаться на то, что предлагали.
В это время в Ленинградском издательстве С.Я.Маршак собрал коллектив блестящих поэтов и писателей, до того не подозревавших в себе склонностей к детским стихам, но Маршак, сам много писавший для детей, услышал в стихах и ритмах обэриутов игровые интонации.
Так в детском отделе издательства появились Хармс и Введенский, выдавленные из взрослой поэзии в детскую, пока еще относительно тихую гавань, в которой можно было на время укрыться от нарастающего абсурда.
Позднее здесь появился Осип Мандельштам, тоже привлеченный Маршаком, но акмеистам повезло меньше, чем обэриутам: о детских стихах поэта и сейчас знают немногие. Их у Мандельштама мало, всего четыре небольших книжечки, все написанные в 1924-25 годах и изданные в 1925-26: «Примус», «Два трамвая», «Шары» и «Кухня».
Чтобы вылечить и вымыть
Старый примус золотой,
У него головку снимут
И нальют его водой.
Медник, доктор примусиный,
Примус вылечит больной:
Кормит свежим керосином,
Чистит тонкою иглой.
– Ты куда попала, муха?
– В молоко, в молоко.
– Хорошо тебе, старуха?
– Нелегко, нелегко…
В 1924 году Мандельштам делает переводы и пишет прозу «Шум времени», содержанием которой был очень недоволен и даже чуть позднее стыдился его. Вторая половина двадцатых годов была временем поэтической паузы: закончился ранний Мандельштам, поздний еще не сформировался. Поэту тридцать три, середина жизни, кризис среднего возраста.
Жена Мандельштама вспоминала, что для них конец 1924 года был временем домашнего обустройства и обзаведения хозяйством. Отсюда – интерес к бытовым мелочам и простым вещам: яйцу и яичнице, утюгу, примусу, телефону, молоку, электрической лампочке, дровам, ножам, шарам, трамваю и роялю…
Это мальчик-рисовальщик,
Покраснел он до ушей,
Потому что не умеет
Он чинить карандашей.
Искрошились.
Еле-еле
заострились.
Похудели.
И взмолилися они:
— Отпусти нас, не чини!
Простые предметы, тепло, уют, кухня – весь этот домашний мир маленьких вещей и маленьких радостей приобретает у Мандельштама голос, характер и темперамент. Так поэт выражает любовь и благодарность жизни, в которой любая мелочь может стать источником радости и счастья, прелести и точкой притяжения.
Но заговорив на языке жизни, все предметы у Мандельштама тут же обретают реальные человеческие чувства: любви, зависти, обиды, боли и даже смерти. Утюгу, влюбленному в белье, больно стоять на огне, но он готов терпеть эту боль во имя любви; примус болен головкой и чтобы ее вылечить, головку снимают вовсе; телефон плачет, злится и обижается, что на его плач никто не отзывается; мухе, попавшей в молоко, ох, как нелегко.
И синица бушует оттого, что не может напиться воды из моря, и поленья вот-вот взойдут на костер, жертвуя собой, чтобы в кухне стало жарко, а плита раскалилась до красна.
Но в его детской поэзии все-таки больше игры и веселья, чем у Мандельштама. Трагическое ощущение жизни не оставляло поэта даже в детских стихах. Позднее советская детская литература, которую тоже затолкали в идеологические рамки и установки, окончательно утратила детскую бесшабашность и абсурдизм Хармса, за что подверглась едкой саркастической критике Мандельштама:
И это несмотря на то, что именно в первой половине двадцатых годов были созданы лучшие образцы детской литературы нового времени. Детские стихи Мандельштама стоят в том же ряду. Поэт любил возиться с детьми, хотя страшно боялся дотрагиваться до кошек, собак, рыб и прочей живности.
Полотер руками машет,
Будто он вприсядку пляшет.
Говорит, что он пришел
Натереть мастикой пол.
Будет шаркать, будет прыгать,
Лить мастику, мебель двигать.
И всегда плясать должны
Полотеры-шаркуны.
Но пафос одушевления мира вещей и их бытования быстро закончился и уже к концу 1925 года он выльется в совершенно противоположные стихи Мандельштама:
Помоги, Господь, эту ночь прожить,
Я за жизнь боюсь — за твою рабу.
В Петербурге жить — словно спать в гробу.
Примус
Чтобы вылечить и вымыть
Старый примус золотой,
У него головку снимут
И нальют его водой.
Медник, доктор примусиный,
Примус вылечит больной:
Кормит свежим керосином,
Чистит тонкою иглой.
— Очень люблю я белье,
С белой рубашкой дружу,
Как погляжу на нее —
Глажу, утюжу, скольжу.
Если б вы знали, как мне
Больно стоять на огне!
— Мне, сырому, неученому,
Простоквашей стать легко, —
Говорило кипяченому
Сырое молоко.
А кипяченое
Отвечает нежненько:
— Я совсем не неженка,
У меня есть пенка!
— В самоваре, и в стакане,
И в кувшине, и в графине
Вся вода из крана.
Не разбей стакана.
— А водопровод
Где
воду
берет?
Курицы-красавицы пришли к спесивым павам:
— Дайте нам хоть перышко, на радостях: кудах!
— Вот еще!
Куда вы там?
Подумайте: куда вам?
Мы вам не товарищи: подумаешь! кудах!
Сахарная голова
Ни жива ни мертва —
Заварили свежий чай:
К нему сахар подавай!
Плачет телефон в квартире —
Две минуты, три, четыре.
Замолчал и очень зол:
Ах, никто не подошел.
— Значит, я совсем не нужен,
Я обижен, я простужен:
Телефоны-старики –
Те поймут мои звонки!
VIII
— Если хочешь, тронь —
Чуть тепла ладонь:
Я электричество — холодный огонь.
Тонок уголек,
Волоском завит:
Лампочка стеклянная не греет, а горит.
Бушевала синица:
В море негде напиться —
И большая волна,
И вода солона;
А вода не простая,
А всегда голубая…
Как-нибудь обойдусь —
Лучше дома напьюсь!
Принесли дрова на кухню,
Как вязанка на пол бухнет,
Как рассыплется она —
И береза и сосна, —
Чтобы жарко было в кухне,
Чтоб плита была красна.
Это мальчик-рисовальщик,
Покраснел он до ушей,
Потому что не умеет
Он чинить карандашей.
Искрошились.
Еле-еле
заострились.
Похудели.
И взмолилися они:
— Отпусти нас, не чини!
Рассыпаются горохом
Телефонные звонки,
Но на кухне слышат плохо
Утюги и котелки.
И кастрюли глуховаты —
Но они не виноваты:
Виноват открытый кран —
Он шумит, как барабан.
XIII
Что ты прячешься, фотограф,
Что завесился платком?
Вылезай, снимай скорее,
Будешь прятаться потом.
Только страусы в пустыне
Прячут голову в крыло.
Эй, фотограф! Неприлично
Спать, когда совсем светло!
Покупали скрипачи
На базаре калачи,
И достались в перебранке
Трубачам одни баранки.
Плачет телефон в квартире две
П лачет телефон в квартире —
Две минуты, три, четыре.
Замолчал и очень зол:
Ах, никто не подошел.
— З начит, я совсем не нужен,
Я обижен, я простужен:
Телефоны-старики —
Те поймут мои звонки!
— Х орошо тебе, старуха?
— Нелегко, нелегко.
— Т ы бы вылезла немножко.
— Не могу, не могу.
— Я тебе столовой ложкой
Помогу, помогу.
— Л учше ты меня, бедняжку,
Пожалей, пожалей,
М олоко в другую чашку
Перелей, перелей.
И всласть, с утра до вечера,
Заученную вхруст,
Одну сонату вечную
Твердил он наизусть.
Ч то, Александр Герцович,
На улице темно?
Брось, Александр Скерцович,
Чего там, все равно.
П ускай там итальяночка,
Покуда снег хрустит,
На узеньких на саночках
За Шубертом летит.
Н ам с музыкой-голубою
Не страшно умереть,
А там — вороньей шубою
На вешалке висеть.
В се, Александр Сердцевич,
Заверчено давно.
Брось, Александр Скерцевич.
Чего там. Все равно.
М ыши жили в доме том.
Ну и что?
У мышей была нора.
Ну и что?
О чень тёмная дыра.
Ну и что?
В ёл в нору подземный ход.
Ну и что?
Т ам весёлый жил народ.
Ну и что?
Н а головках колпачки.
Ну и что?
А на ножках башмачки.
Ну и что?
Т от народ ел целый год.
Ну и что?
С тарый чёрствый бутерброд.
Ну и что?
Б утерброд украли мыши.
Ну и что?
И з твоей тарелки, Гриша.
Ну.
П ридворная молочница
Сказала: «Разумеется,
Схожу,
Скажу
Корове,
Покуда я не сплю!»
П ридворная молочница
Пошла к своей корове
И говорит корове,
Лежащей на полу:
« В елели их величества
Известное количество
Отборнейшего масла
Доставить к их столу!»
Л енивая корова
Ответила спросонья:
«Скажите их величествам,
Что нынче очень многие
Двуногие-безрогие
Предпочитают мармелад,
А также пастилу!»
П ридворная молочница
Сказала: «Вы подумайте!»
И тут же королеве
Представила доклад:
« С то раз прошу прощения
За это предложение,
Но если вы намажете
На тонкий ломтик хлеба
Фруктовый мармелад,
Король, его величество,
Наверно, будет рад!»
Т отчас же королева
Пошла к его величеству
И, будто между прочим,
Сказала невпопад:
« А х да, мой друг, по поводу
Обещанного масла.
Хотите ли попробовать
На завтрак мармелад?»
К ороль ответил:
«Глупости!»
Король сказал:
«О Боже мой!»
Король вздохнул: «О Господи!» —
И снова лег в кровать.
« Е ще никто, — сказал он, —
Никто меня на свете
Не называл капризным.
Просил я только масла
На завтрак мне подать!»
Н а это королева
Сказала: «Ну конечно!» —
И тут же приказала
Молочницу позвать.
Придворная молочница
Сказала: «Ну конечно!» —
И тут же побежала
В коровий хлев опять.
П ридворная корова
Сказала: «В чем же дело?
Я ничего дурного
Сказать вам не хотела.
Возьмите простокваши,
И молока для каши,
И сливочного масла
Могу вам тоже дать!»
П ридворная молочница
Сказала: «Благодарствуйте!»
И масло на подносе
Послала королю.
Король воскликнул: «Масло!
Отличнейшее масло!
Прекраснейшее масло!
Я так его люблю!
Н икто, никто, — сказал он
И вылез из кровати. —
Никто, никто, — сказал он,
Спускаясь вниз в халате. —
Никто, никто, — сказал он,
Намылив руки мылом. —
Никто, никто, — сказал он,
Съезжая по перилам. —
Никто не скажет, будто я
Тиран и сумасброд,
За то, что к чаю я люблю
Хороший бутерброд!»
Осип Мандельштам — Примус: Стих
Чтобы вылечить и вымыть
Старый примус золотой,
У него головку снимут
И нальют его водой.
Медник, доктор примусиный,
Примус вылечит больной:
Кормит свежим керосином,
Чистит тонкою иглой.
– Очень люблю я белье,
С белой рубашкой дружу,
Как погляжу на нее –
Глажу, утюжу, скольжу.
Если б вы знали, как мне
Больно стоять на огне!
– Мне, сырому, неученому,
Простоквашей стать легко,–
Говорило кипяченому
Сырое молоко.
А кипяченое
Отвечает нежненько:
– Я совсем не неженка,
У меня есть пенка!
– В самоваре, и в стакане,
И в кувшине, и в графине
Вся вода из крана.
Не разбей стакана.
– А водопровод
Где
воду
берет?
Курицы-красавицы пришли к спесивым павам:
– Дайте нам хоть перышко, на радостях: кудах!
– Вот еще!
Куда вы там?
Подумайте: куда вам?
Мы вам не товарищи: подумаешь! кудах!
Сахарная голова
Ни жива ни мертва –
Заварили свежий чай:
К нему сахар подавай!
Плачет телефон в квартире –
Две минуты, три, четыре.
Замолчал и очень зол:
Ах, никто не подошел.
– Значит, я совсем не нужен,
Я обижен, я простужен:
Телефоны-старики –
Те поймут мои звонки!
– Если хочешь, тронь –
Чуть тепла ладонь:
Я электричество – холодный огонь.
Тонок уголек,
Волоском завит:
Лампочка стеклянная не греет, а горит.
Бушевала синица:
В море негде напиться –
И большая волна,
И вода солона;
А вода не простая,
А всегда голубая…
Как-нибудь обойдусь –
Лучше дома напьюсь!
Принесли дрова на кухню,
Как вязанка на пол бухнет,
Как рассыплется она –
И береза и сосна,–
Чтобы жарко было в кухне,
Чтоб плита была красна.
Это мальчик-рисовальщик,
Покраснел он до ушей,
Потому что не умеет
Он чинить карандашей.
Искрошились.
Еле-еле
заострились.
Похудели.
И взмолилися они:
– Отпусти нас, не чини!
Рассыпаются горохом
Телефонные звонки,
Но на кухне слышат плохо
Утюги и котелки.
И кастрюли глуховаты –
Но они не виноваты:
Виноват открытый кран –
Он шумит, как барабан.
Что ты прячешься, фотограф,
Что завесился платком?
Вылезай, снимай скорее,
Будешь прятаться потом.
Только страусы в пустыне
Прячут голову в крыло.
Эй, фотограф! Неприлично
Спать, когда совсем светло!
Покупали скрипачи
На базаре калачи,
И достались в перебранке
Трубачам одни баранки.