Кто к чему приставлен
Словари
ПРИСТА́ВИТЬ, приставлю, приставишь, совер. (к приставлять).
1. что. Поставить близко, вплотную; приложить. Приставить стол к самой стене. Приставить револьвер к виску.
|| Поставить, прислонив. Приставить лестницу к стене.
2. что. Сделать наставку к чему-нибудь, прибавить, пришить. Чтобы удлинить полы, надо приставить кусок материи.
3. кого-что. Назначить быть при ком-нибудь (для надзора, наблюдения и т.п.; разг.). Приставить надсмотрщика. Приставить няньку к детям.
4. что. В карточной игре: добавить к ставке (карт.).
1. что. Поставить вплотную к чему-н., приложить. П. лестницу к стене.
2. что. Увеличивая, пришить, приделать, нарастить (во 2 знач.). П. кусок материи.
3. кого (что). Назначить для ухода, надзора при ком-чём-н. (разг.). П. ученика к мастеру. П. сторожа к складу.
2. Разг. Приделать (обычно вставляя на своё место), пристроить. П. оторванные доски. П. крыльцо.
3. кого. Разг. Назначить кого-л. для надзора, наблюдения, присмотра. П. стражу. П. сторожа к складу. Приставили следить за порядком.
1. Поставить, придвинуть, приблизить к чему-л.
Приставить стол к окну. Приставить ногу к ноге.
Рынок заставлен корзинами с фруктами, с рыбой; тут стоймя приставлены к дверям лавок связки сахарного тростника. И. Гончаров, Фрегат «Паллада».
[Лестницы] приставили к окнам Грановитой палаты, к боковым перилам крыльца. Полезли. А. Н. Толстой, Петр Первый.
2. Приделать, приладить (прибивая, пришивая и т. п.).
От некоторых ящиков были оторваны, а потом аккуратно приставлены доски. Каверин, Семь пар нечистых.
3. Назначить, определить для надзора, ухода за кем-, чем-л., оказания каких-л. услуг кому-л. и т. п.
Степан отвел мальчишку на голубятню, запер его там и приставил смотреть за ним старую птичницу Агафью. Пушкин, Дубровский.
[Вронский] был приставлен к приехавшему в Петербург иностранному принцу и должен был показывать ему достопримечательности Петербурга. Л. Толстой, Анна Каренина.
— А вы что, дружинница? За порядком приставлены следить? А. Васильев, Вопросов больше нет.
приста́вить, приста́влю, приста́вим, приста́вишь, приста́вите, приста́вит, приста́вят, приста́вя, приста́вил, приста́вила, приста́вило, приста́вили, приста́вь, приста́вьте, приста́вивший, приста́вившая, приста́вившее, приста́вившие, приста́вившего, приста́вившей, приста́вивших, приста́вившему, приста́вившим, приста́вившую, приста́вившею, приста́вившими, приста́вившем, приста́вленный, приста́вленная, приста́вленное, приста́вленные, приста́вленного, приста́вленной, приста́вленных, приста́вленному, приста́вленным, приста́вленную, приста́вленною, приста́вленными, приста́вленном, приста́влен, приста́влена, приста́влено, приста́влены
Кто к чему приставлен
Прошло пять дней. Анисим, собравшийся уезжать, пришел наверх к Варваре, чтобы проститься. У нее горели все лампадки, пахло ладаном, а сама она сидела у окна и вязала чулок из красной шерсти.
— Мало с нами пожил, — сказала она. — Заскучал небось? Ох-тех-те. Живем мы хорошо, всего у нас много, и свадьбу твою сыграли порядком, правильно; старик сказывал: две тысячи пошло. Одно слово, живем, как купцы, только вот скучно у нас. Уж очень народ обижаем. Сердце мое болит, дружок, обижаем как — и боже мой! Лошадь ли меняем, покупаем ли что, работника ли нанимаем — на всем обман. Обман и обман. Постное масло в лавке горькое, тухлое, у людей деготь лучше. Да нешто, скажи на милость, нельзя хорошим маслом торговать?
— Кто к чему приставлен, мамаша.
— Да ведь умирать надо? Ой-ой, право, поговорил бы ты с отцом.
— А вы бы сами поговорили.
— Н-ну! Я ему свое, а он мне, как ты, в одно слово: кто к чему приставлен. На том свете так тебе и станут разбирать, кто к чему приставлен. У бога суд праведный.
— Конечно, никто не станет разбирать, — сказал Анисим и вздохнул. — Бога-то ведь, всё равно, нет, мамаша. Чего уж там разбирать!
Варвара посмотрела на него с удивлением, и засмеялась, и всплеснула руками. Оттого, что она так искренно удивилась его словам и смотрела на него как на чудака, он смутился.
Анисим подмигнул глазом и покачал головой.
— И старшина тоже не верит в бога, — продолжал он, — и писарь тоже, и дьячок тоже. А ежели они ходят в церковь и посты соблюдают, так это для того, чтобы люди про них худо не говорили, и на тот случай, что, может, и в самом деле страшный суд будет. Теперь так говорят, будто конец света пришел оттого, что народ ослабел, родителей не почитают и прочее. Это пустяки. Я так, мамаша, понимаю, что всё горе оттого, что совести мало в людях. Я вижу насквозь, мамаша, и понимаю. Ежели у человека рубаха краденая, я вижу. Человек сидит в трактире, и вам так кажется, будто он чай пьет и больше ничего, а я, чай-то чаем, вижу еще, что в нем совести нет. Так целый день ходишь — и ни одного человека с совестью. И вся причина, потому что не знают, есть бог или нет. Ну-с, мамаша, прощайте. Оставайтесь живы и здоровы, не поминайте лихом.
Анисим поклонился Варваре в ноги.
— Благодарим вас за всё, мамаша, — сказал он. — Нашему семейству от вас большая польза. Вы очень приличная женщина, и я вами много доволен.
Растроганный Анисим вышел, но опять вернулся и сказал:
— Меня Самородов впутал в одно дело: богат буду или пропаду. Ежели что случится, уж вы тогда, мамаша, утешьте моего родителя.
— Ну вот, что там! Ох-тех-те. Бог милостив. А ты бы, Анисим, этих-тех, жену бы свою приласкал, а то глядите друг на дружку надутые оба; хоть бы усмехнулись, право.
— Да какая-то она чудна́я. — сказал Анисим и вздохнул. — Не понимает ничего, молчит всё. Молода очень, пускай подрастет.
У крыльца уже стоял высокий, сытый, белый жеребец, запряженный в шарабан.
Старик Цыбукин разбежался, и сел молодцевато, и взял вожжи. Анисим поцеловался с Варварой, с Аксиньей и с братом. На крыльце стояла также Липа, стояла неподвижно и смотрела в сторону, как будто вышла не провожать, а так, неизвестно зачем. Анисим подошел к ней и прикоснулся губами к ее щеке слегка, чуть-чуть.
И она, не поглядев на него, улыбнулась как-то странно; лицо у нее задрожало, и всем почему-то стало жаль ее. Анисим тоже сел с подскоком и подбоченился, так как считал себя красивым.
Когда выезжали из оврага наверх, то Анисим всё оглядывался назад, на село. Был теплый, ясный день. В первый раз выгнали скотину, и около стада ходили девушки и бабы, одетые по-праздничному. Бурый бык ревел, радуясь свободе, и рыл передними ногами землю. Всюду, и вверху, и внизу, пели жаворонки. Анисим оглядывался на церковь, стройную, беленькую — ее недавно побелили, — и вспомнил, как пять дней назад молился в ней; оглянулся на школу с зеленой крышей, на речку, в которой когда-то купался и удил рыбу, и радость колыхнулась в груди, и захотелось, чтобы вдруг из земли выросла стена и не пустила бы его дальше и он остался бы только с одним прошлым.
На станции подошли к буфету и выпили по рюмке хересу. Старик полез в карман за кошельком, чтобы заплатить.
— Я угощаю! — сказал Анисим.
Старик в умилении похлопал его по плечу и подмигнул буфетчику: вот-де какой у меня сын.
— Остался бы ты, Анисим, дома, при деле, — сказал он, — цены бы тебе не было! Я бы тебя, сынок, озолотил с головы до ног.
— Никак нельзя, папаша.
Херес был кисловатый, пахло от него сургучом, но выпили еще по рюмке.
Когда старик вернулся со станции, то в первую минуту не узнал своей младшей невестки. Как только муж выехал со двора, Липа изменилась, вдруг повеселела. Босая, в старой, поношенной юбке, засучив рукава до плеч, она мыла в сенях лестницу и пела тонким серебристым голоском, а когда выносила большую лохань с помоями и глядела на солнце со своей детской улыбкой, то было похоже, что это тоже жаворонок.
Старый работник, который проходил мимо крыльца, покачал головой и крякнул.
— Да и невестки же у тебя, Григорий Петров, бог тебе послал! — сказал он. — Не бабы, а чистый клад!
Кто к чему приставлен
Старший сын Анисим приезжал домой очень редко, только в большие праздники, но зато часто присылал с земляками гостинцы и письма, написанные чьим-то чужим почерком, очень красивым, всякий раз на листе писчей бумаги в виде прошения. Письма были полны выражений, каких Анисим никогда не употреблял в разговоре: «Любезные папаша и мамаша, посылаю вам фунт цветочного чаю для удовлетворения вашей физической потребности».
Внизу каждого письма было нацарапано, точно испорченным пером: «Анисим Цыбукин», и под этим опять тем же превосходным почерком: «Агент».
Письма читались вслух по нескольку раз, и старик, растроганный, красный от волнения, говорил:
— Вот, не захотел дома жить, пошел по ученой части. Что ж, пускай! Кто к чему приставлен.
Как-то перед масленицей пошел сильный дождь с крупой; старик и Варвара подошли к окну, чтобы посмотреть, а глядь — Анисим едет в санях со станции. Его совсем не ждали. Он вошел в комнату беспокойный о чем-то встревоженный и таким оставался потом всё время; и держал себя как-то развязно. Не спешил уезжать, и похоже было, как будто его уволили со службы. Варвара была рада его приезду; она поглядывала на него как-то лукаво, вздыхала и покачивала головой.
— Как же это такое, батюшки? — говорила она. — Этих-тех, парню уже двадцать восьмой годочек пошел, а он всё холостой разгуливает, ох-тех-те.
Из другой комнаты ее тихая, ровная речь слышалась так: «Ох-тех-те». Она стала шептаться со стариком и с Аксиньей, и их лица тоже приняли лукавое и таинственное выражение, как у заговорщиков.
Решили женить Анисима.
— Ох-тех-те. Младшего брата давно оженили, — говорила Варвара, — а ты всё без пары, словно петух на базаре. По-каковски это? Этих-тех, оженишься, бог даст, там как хочешь, поедешь на службу, а жена останется дома помощницей-те. Без порядку-те живешь, парень, и все порядки, вижу, забыл. Ох-тех-те, грех один с вами, с городскими.
Когда Цыбукины женились, то для них, как для богатых, выбирали самых красивых невест. И для Анисима отыскали тоже красивую. Сам он имел неинтересную, незаметную наружность; при слабом, нездоровом сложении и при небольшом росте у него были полные, пухлые щеки, точно он надувал их; глаза не мигали, и взгляд был острый, бородка рыжая, жидкая, и, задумавшись, он всё совал ее в рот и кусал; и к тому же он часто выпивал, и это было заметно по его лицу и походке. Но когда ему сообщили, что для него уже есть невеста, очень красивая, то он сказал:
— Ну, да ведь и я тоже не кривой. Наше семейство Цыбукины, надо сказать, все красивые.
Под самым городом было село Торгуево. Одна половина его была недавно присоединена к городу, другая оставалась селом. В первой, в своем домике, проживала одна вдова; у нее была сестра, совсем бедная, ходившая на поденную работу, а у этой сестры была дочь Липа, девушка, ходившая тоже на поденку. О красоте Липы уже говорили в Торгуеве, и только смущала всех ее ужасная бедность; рассуждали так, что какой-нибудь пожилой или вдовец женится, не глядя на бедность, или возьмет ее к себе «так», а при ней и мать сыта будет. Варвара узнала о Липе от свах и съездила в Торгуево.
Потом в доме тетки были устроены смотрины, как следует, с закуской и вином, и Липа была в новом розовом платье, сшитом нарочно для смотрин, и пунцовая ленточка, точно пламень, светилась в ее волосах. Она была худенькая, слабая, бледная, с тонкими, нежными чертами, смуглая от работы на воздухе; грустная, робкая улыбка не сходила у нее с лица, и глаза смотрели по-детски — доверчиво и с любопытством.
Она была молода, еще девочка, с едва заметной грудью, но венчать было уже можно, так как года вышли. В самом деле она была красива, и одно только могло в ней не нравиться — это ее большие, мужские руки, которые теперь праздно висели, как две большие клешни.
— Нет приданого — и мы без внимания, — говорил старик тетке, — для сына нашего Степана мы взяли тоже из бедного семейства, а теперь не нахвалимся. Что в доме, что в деле — золотые руки.
Липа стояла у двери и как будто хотела сказать: «Делайте со мной, что хотите: я вам верю», а ее мать, Прасковья, поденщица, пряталась в кухне и замирала от робости. Когда-то, еще в молодости, один купец, у которого она мыла полы, рассердившись, затопал на нее ногами, она сильно испугалась, обомлела, и на всю жизнь у нее в душе остался страх. А от страха всегда дрожали руки и ноги, дрожали щеки. Сидя в кухне, она старалась подслушать, о чем говорят гости, и всё крестилась, прижимая пальцы ко лбу и поглядывая на образ. Анисим, слегка пьяный, отворял дверь в кухню и говорил развязно:
— Что же это вы тут сидите, мамаша драгоценная? Нам без вас скучно.
А Прасковья, оробев, прижимая руки к своей тощей, исхудалой груди, отвечала:
— Что вы, помилуйте-с. Много вами довольны-с.
После смотрин назначили день свадьбы. Потом у себя дома Анисим всё ходил по комнатам и посвистывал или же, вдруг вспомнив о чем-то, задумывался и глядел в пол неподвижно, пронзительно, точно взглядом хотел проникнуть глубоко в землю. Он не выражал ни удовольствия от того, что женится, женится скоро, на Красной Горке, ни желания повидаться с невестой, а только посвистывал. И было очевидно, что женится он только потому, что этого хотят отец и мачеха, и потому, что в деревне такой уж обычай: сын женится, чтобы дома была помощница. Уезжая, он не торопился и держал себя вообще не так, как в прошлые свои приезды, — был как-то особенно развязен и говорил не то, что нужно.
В овраге. Глава 4.
Прошло пять дней. Анисим, собравшийся уезжать, пришел наверх к Варваре, чтобы проститься. У нее горели все лампадки, пахло ладаном, а сама она сидела у окна и вязала чулок из красной шерсти.
— Мало с нами пожил, — сказала она. — Заскучал небось? Ох-тех-те. Живем мы хорошо, всего у нас много, и свадьбу твою сыграли порядком, правильно; старик сказывал: две тысячи пошло. Одно слово, живем, как купцы, только вот скучно у нас. Уж очень народ обижаем. Сердце мое болит, дружок, обижаем как — и боже мой! Лошадь ли меняем, покупаем ли что, работника ли нанимаем — на всем обман. Обман и обман. Постное масло в лавке горькое, тухлое, у людей деготь лучше. Да нешто, скажи на милость, нельзя хорошим маслом торговать?
— Кто к чему приставлен, мамаша.
— Да ведь умирать надо? Ой-ой, право, поговорил бы ты с отцом.
— А вы бы сами поговорили.
— Н-ну! Я ему свое, а он мне, как ты, в одно слово: кто к чему приставлен. На том свете так тебе и станут разбирать, кто к чему приставлен. У бога суд праведный.
— Конечно, никто не станет разбирать, — сказал Анисим и вздохнул. — Бога-то ведь, всё равно, нет, мамаша. Чего уж там разбирать!
Варвара посмотрела на него с удивлением, и засмеялась, и всплеснула руками. Оттого, что она так искренно удивилась его словам и смотрела на него как на чудака, он смутился.
Анисим подмигнул глазом и покачал головой.
— И старшина тоже не верит в бога, — продолжал он, — и писарь тоже, и дьячок тоже. А ежели они ходят в церковь и посты соблюдают, так это для того, чтобы люди про них худо не говорили, и на тот случай, что, может, и в самом деле страшный суд будет. Теперь так говорят, будто конец света пришел оттого, что народ ослабел, родителей не почитают и прочее. Это пустяки. Я так, мамаша, понимаю, что всё горе оттого, что совести мало в людях. Я вижу насквозь, мамаша, и понимаю. Ежели у человека рубаха краденая, я вижу. Человек сидит в трактире, и вам так кажется, будто он чай пьет и больше ничего, а я, чай-то чаем, вижу еще, что в нем совести нет. Так целый день ходишь — и ни одного человека с совестью. И вся причина, потому что не знают, есть бог или нет. Ну-с, мамаша, прощайте. Оставайтесь живы и здоровы, не поминайте лихом.
Анисим поклонился Варваре в ноги.
Растроганный Анисим вышел, но опять вернулся и сказал:
— Меня Самородов впутал в одно дело: богат буду или пропаду. Ежели что случится, уж вы тогда, мамаша, утешьте моего родителя.
— Ну вот, что там! Ох-тех-те. Бог милостив. А ты бы, Анисим, этих-тех, жену бы свою приласкал, а то глядите друг на дружку надутые оба; хоть бы усмехнулись, право.
— Да какая-то она чудная. — сказал Анисим и вздохнул. — Не понимает ничего, молчит всё. Молода очень, пускай подрастет.
Старик Цыбукин разбежался, и сел молодцевато, и взял вожжи. Анисим поцеловался с Варварой, с Аксиньей и с братом. На крыльце стояла также Липа, стояла неподвижно и смотрела в сторону, как будто вышла не провожать, а так, неизвестно зачем. Анисим подошел к ней и прикоснулся губами к ее щеке слегка, чуть-чуть.
И она, не поглядев на него, улыбнулась как-то странно; лицо у нее задрожало, и всем почему-то стало жаль ее. Анисим тоже сел с подскоком и подбоченился, так как считал себя красивым.
Когда выезжали из оврага наверх, то Анисим всё оглядывался назад, на село. Был теплый, ясный день. В первый раз выгнали скотину, и около стада ходили девушки и бабы, одетые по-праздничному. Бурый бык ревел, радуясь свободе, и рыл передними ногами землю. Всюду, и вверху, и внизу, пели жаворонки. Анисим оглядывался на церковь, стройную, беленькую — ее недавно побелили, — и вспомнил, как пять дней назад молился в ней; оглянулся на школу с зеленой крышей, на речку, в которой когда-то купался и удил рыбу, и радость колыхнулась в груди, и захотелось, чтобы вдруг из земли выросла стена и не пустила бы его дальше и он остался бы только с одним прошлым.
— Я угощаю! — сказал Анисим.
Старик в умилении похлопал его по плечу и подмигнул буфетчику: вот-де какой у меня сын.
— Остался бы ты, Анисим, дома, при деле, — сказал он, — цены бы тебе не было! Я бы тебя, сынок, озолотил с головы до ног.
— Никак нельзя, папаша.
Когда старик вернулся со станции, то в первую минуту не узнал своей младшей невестки. Как только муж выехал со двора, Липа изменилась, вдруг повеселела. Босая, в старой, поношенной юбке, засучив рукава до плеч, она мыла в сенях лестницу и пела тонким серебристым голоском, а когда выносила большую лохань с помоями и глядела на солнце со своей детской улыбкой, то было похоже, что это тоже жаворонок.
Старый работник, который проходил мимо крыльца, покачал головой и крякнул.
— Да и невестки же у тебя, Григорий Петров, бог тебе послал! — сказал он. — Не бабы, а чистый клад!
LiveInternetLiveInternet
—Метки
—Музыка
Радуга по дороге.
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Статистика
В овраге или » Кто к чему приставлен» Россия, эксперименты. и Надежда.
Пожалуй нужно вести дневник. Очень странно, но в наше время никто не с кем особо и не разговаривает, а если вдруг и пытается сказать что то, то это выглядит вырванным из контекста и не имеет продолжения, ни вопросов, ни мнений, так послушали, промычали что-то и обратно в свои гаджеты. Потому так и начинать не стоит. Просто по мне, так если я прочту что то или посмотрю, и потом не подумаю об этом или не поговорю с кем то ( ну конечно если что то хорошее попалось) так и потом могу вовсе забыть. Так вот мне кажется, я уже забыла большую часть всего чего мне так понравилось. Может у меня такая память, девичья. ) или еще похуже склероз преждевременный.
Нет, не цель, поговорить о Чехове, или и крестьянской судьбе. и зарождающемся в то время капитализме в России, наверное просто как то сложилось все, и рассказ этот пронзительный В ОВРАГЕ http://az.lib.ru/c/chehow_a_p/text_1900_v_ovrage.shtml, а потом прочитанный где то пост об экспериментах над личностью, Эксперимент Милгрэма (1974 год), да и события последних дней, очередное позорное судилище на глазах у всех. Все вместе
Эксперимент 1974 года Стэнли Милгрэма из Йельского университета описан автором в книге «Подчинение авторитету: экспериментальное исследование». В опыте участвовал экспериментатор, испытуемый и актер, игравший роль другого испытуемого. В начале эксперимента между испытуемым и актером «по жребию» распределялись роли «учителя» и «ученика». В действительности испытуемому всегда доставалась роль «учителя», а нанятый актер всегда был «учеником».
По мере увеличения напряжения актер разыгрывал все более сильный дискомфорт, затем сильную боль и наконец срывался на крик. Эксперимент продолжался до напряжения в 450 вольт. Если «учитель» колебался, экспериментатор заверял его, что берет на себя полную ответственность за эксперимент и за безопасность «ученика» и что эксперимент должен быть продолжен.
Результаты оказались шокирующими: 65% «учителей» дали разряд в 450 вольт, зная, что «ученик» испытывает страшную боль. Вопреки всем предварительным прогнозам экспериментаторов, большинство испытуемых подчинились указаниям руководившего экспериментом ученого и наказывали «ученика» электрошоком, причем в серии опытов из сорока испытуемых ни один не остановился до уровня 300 вольт, пятеро отказались подчиняться лишь после этого уровня, а 26 «учителей» из 40 дошли до конца шкалы.
Критики заявили, что испытуемых гипнотизировал авторитет Йельского университета. В ответ на эту критику Милгрэм повторил эксперимент, сняв убогое помещение в городке Бриджпорте (штат Коннектикут) под вывеской «Исследовательская ассоциация Бриджпорта». Результаты качественно не изменились: 48% испытуемых согласились дойти до конца шкалы. В 2002 году сводные результаты всех схожих экспериментов показали, что до конца шкалы доходят от 61% до 66% «учителей», независимо от времени и места эксперимента.
Выводы из эксперимента следовали самые пугающие: неизвестная темная сторона человеческой натуры склонна не только бездумно подчиняться авторитету и выполнять самые немыслимые указания, но и оправдывать собственное поведение полученным «приказом». Многие участники эксперимента испытывали чувство превосходства над «учеником» и, нажимая на кнопку, были уверены, что «ученик», неправильно ответивший на вопрос, получает по заслугам.
В конечном итоге, результаты эксперимента показали, что необходимость повиновения авторитетам укоренена в нашем сознании настолько глубоко, что испытуемые продолжали выполнять указания, несмотря на моральные страдания и сильный внутренний конфликт.
Так вот эта самая сторона человеческой натуры позволила быть реальностью рабству, крепостничеству, войнам, фашизму, репрессиям. Мне кажется, что эксперимент Милгрема, проведенный в России, дал бы результат более шокирующий, может и более 80%.
Каждый в какой то момент, подчиняется этому «Кто к чему приставлен». подчиняется, несмотря на совесть, или бога (у верующих) и и если не делает сам что то, то не осуждает это вовсе. а считает, что так ведь положено, кто к чему приставлен.
И потому, так не хватает сейчас правильных авторитетов, того кто сможет, повлиять на умы большинства..НО. они обязательно появятся.
У нас как такой появляется, так его сразу превращают в тюремного»Авторитета» Простите уж, за тавтологию. Потому как «каторжнику» верить народ не будет. потому и не убивают просто, умнее стали, чтобы народ за святых мучеников не сплотился, а опорочить стремятся. Понимают, что самое главное для действующей власти не допустить появление Нового авторитета.
И тут важно, чтобы мы не оказались жертвами эксперимента, с очень подходящим названием Приобретенная беспомощность (1966 год)
В 1966 году психологи Марк Селигман и Стив Майер провели серию экспериментов на собаках. Животных поместили в клетки, предварительно разделив на три группы. Контрольную группу через какое-то время отпустили, не причинив никакого вреда, вторую группу животных подвергали повторяющимся ударам тока, которые можно было прекратить нажатием рычага изнутри, а животных их третьей группы подвергали внезапным ударам тока, которые никак нельзя было предотвратить.
В результате у собак выработалась так называемая «приобретенная беспомощность» – реакция на неприятные раздражители, основанная на убежденности в беспомощности перед окружающим миром. Вскоре у животных начали появляться признаки клинической депрессии. Через некоторое время собак из третьей группы выпустили из клеток и посадили в открытые вольеры, из которых легко можно было убежать. Собак вновь подвергли воздействию электрического тока, однако ни одна из них даже не подумала о бегстве. Вместо этого они пассивно реагировали на боль, воспринимая ее как нечто неизбежное.
Собаки усвоили для себя из предыдущего негативного опыта, что бегство невозможно и больше не предпринимали никаких попыток выскочить из клетки. Ученые предположили, что человеческая реакция на стресс во многом напоминает собачью: люди становятся беспомощными после нескольких неудач, следующих одна за другой.
Нас опять ударили током, но все равно нужно верить, что действия каждого человека на своем месте, влияют на процесс. и выход из клетки есть. Надо идти за светом, даже если он только внутри. Такой свет есть у каждого при рождении. Кто то называет это богом, кто то совестью.