Что такое коммуникация? Очерк биокогнитивной философии языка / А.В. Кравченко // Прямая и непрямая коммуникация. – Саратов, 2003. – С.4-6.
Давно утвердившееся в лингвистике понимание коммуникации как обмена информацией, осуществляемого в процессе языкового общения, редко у кого вызывает сомнение в его адекватности. Действительно, разве коммуникация не заключается в том, что один коммуникант («отправитель») отсылает другому коммуниканту («получателю») некоторое сообщение («информацию»), упакованное (закодированное) в языковой форме («предложение / высказывание»)? Простота этой модели, известной как «модель канала связи» (message model) или «кодовая модель» (code model), интуитивно настолько привлекательна, что вплоть до конца XX века у большинства языковедов не возникало потребности или желания поставить под сомнение эмпирическую адекватность этой модели.
никто не будет оспаривать тот факт, что с помощью языка люди общаются между собой, т. е. вступают в коммуникацию. Но ведь точно так же никто не будет оспаривать и тот факт, что язык не является единственно возможным средством общения — не случайно мы пользуемся такими метафорами, как «язык жестов», «язык танца», «язык одежды», «язык макияжа», «язык запахов» и т. п. Показателен здесь следующий ряд однокоренных слов: община, общность, сообщность, общение, сообщение, сообща и т. п. Все эти слова объединяет общий (т. е. единый или разделяемый всеми) смысл «совместность» как характеристика состояния деятельности. Но ведь и латинское communicare имеет тот же самый смысл «действовать совместно». А совместная деятельность вовсе не подразумевает использование для этой цели языка как обязательного и непременного условия — хотя, конечно же, языковая деятельность есть наиболее яркий и типичный вид совместной деятельности.
С одной стороны, представления о том, что понимается под информацией, существенно различаются не только в зависимости от того, в какой области научного знания используется это понятие, но и от того, употребляется ли оно в специальном терминологическом или обыденном смысле [Кубрякова и др. 1996]. С другой стороны, в литературе часто не проводят различия между информацией и знанием. В соответствии с трактовкой, принятой в теории коммуникации, информацию содержат лишь сообщения, уменьшающие или полностью устраняющие неопределенность в выборе одной из двух или более возможностей.
1. Прочитайте статью.
2. Ответьте на вопросы:
А) В чем состоит критика традиционного понимания коммуникации?
Б) Что, по мнению ученого, представляет собой переосмысление сути коммуникации на современно этапе?
Название: Что такое коммуникация Раздел: Рефераты по коммуникации и связи Тип: реферат Добавлен 23:36:30 08 июля 2011 Похожие работы Просмотров: 178 Комментариев: 21 Оценило: 2 человек Средний балл: 5 Оценка: неизвестно Скачать
Что такое коммуникация? Очерк биокогнитивной философии языка / А.В. Кравченко // Прямая и непрямая коммуникация. – Саратов, 2003. – С.4-6.
Что такое коммуникация? Очерк биокогнитивной философии языка / А.В. Кравченко // Прямая и непрямая коммуникация. – Саратов, 2003. – С.4-6.
Давно утвердившееся в лингвистике понимание коммуникации как обмена информацией, осуществляемого в процессе языкового общения, редко у кого вызывает сомнение в его адекватности. Действительно, разве коммуникация не заключается в том, что один коммуникант («отправитель») отсылает другому коммуниканту («получателю») некоторое сообщение («информацию»), упакованное (закодированное) в языковой форме («предложение / высказывание»)? Простота этой модели, известной как «модель канала связи» (message model) или «кодовая модель» (code model), интуитивно настолько привлекательна, что вплоть до конца XX века у большинства языковедов не возникало потребности или желания поставить под сомнение эмпирическую адекватность этой модели.
никто не будет оспаривать тот факт, что с помощью языка люди общаются между собой, т. е. вступают в коммуникацию. Но ведь точно так же никто не будет оспаривать и тот факт, что язык не является единственно возможным средством общения — не случайно мы пользуемся такими метафорами, как «язык жестов», «язык танца», «язык одежды», «язык макияжа», «язык запахов» и т. п. Показателен здесь следующий ряд однокоренных слов: община, общность, сообщность, общение, сообщение, сообща и т. п. Все эти слова объединяет общий (т. е. единый или разделяемый всеми) смысл «совместность» как характеристика состояния деятельности. Но ведь и латинское communicare имеет тот же самый смысл «действовать совместно». А совместная деятельность вовсе не подразумевает использование для этой цели языка как обязательного и непременного условия — хотя, конечно же, языковая деятельность есть наиболее яркий и типичный вид совместной деятельности.
Итак, коммуникативная функция не является главным сущностным свойством языка, хотя на первый взгляд именно эта функция представляется центральной: с языком как эмпирическим феноменом мы имеем дело большей частью именно тогда, когда вступаем в общение друг с другом. Поскольку язык принято рассматривать как средство коммуникации, постольку коммуникация есть обмен информацией. Поскольку большая часть коммуникативной деятельности людей реализуется через их языковую деятельность (связанную, как принято считать, с обменом информацией), происходит невольная подмена понятий в терминоупотреблении, и наиболее явный признак явления (т. е. языковая деятельность) отождествляется с самим явлением (т.е. коммуникацией). Отметим, что даже на чисто языковом уровне этот эпистемологический парадокс нашел свое отражение, легализовав одновременное существование слов общение и коммуникация, которые часто понимаются как синонимы.
Коммуникация и общение синонимами не являются. Это подтверждается ограничениями, характерными для этих слов. Так, мы говорим: Я ценюдружескоеобщение;Общениямеждунимипрактическинебыло и т. п., тогда как предложения Я ценюдружескуюкоммуникацию;Коммуникациимеждунимипрактическинебыло звучат странно и неестественно. слово коммуникация вошло в лексикон русского языка как специальный термин, обозначающий процесс установлении связи, что вовсе не обязательно предполагает какой-то обмен чем-либо, так же как русское слово сообщение имеет значение «связь», не подразумевающее передачу какого-либо сообщения. Ср.: ВраспутицумеждуВерхнейиНижнейбазамивсякое сообщениепрерывалось. Следовательно, общение можно и нужно рассматривать как экзистенциальное отношение, возникающее в процоссе соответствующей деятельности. У этого отношения есть две стороны, о которых не следует забывать: (1) мы пользуемся языком, чтобы сделать что-то, и (2) мы пользуемся языком, делая что-то [Akmajian et al. 1990: 308]; при этом (2) гораздо более типично для человека, чем (1).
Таким образом, применительно к человеку общение нужно рассматривать как modus vivendi (образ жизни), т. е. нужно ставить вопрос о биологической функции общения / коммуникации. Для этого необходимо определиться в отношении смысла, вкладываемого в термин информация, когда коммуникация характеризуется как обмен информацией, протекающей по каналу связи.
С одной стороны, представления о том, что понимается под информацией, существенно различаются не только в зависимости от того, в какой области научного знания используется это понятие, но и от того, употребляется ли оно в специальном терминологическом или обыденном смысле [Кубрякова и др. 1996]. С другой стороны, в литературе часто не проводят различия между информацией и знанием. В соответствии с трактовкой, принятой в теории коммуникации, информацию содержат лишь сообщения, уменьшающие или полностью устраняющие неопределенность в выборе одной из двух или более возможностей.
А) В чем состоит критика традиционного понимания коммуникации?
Б) Что, по мнению ученого, представляет собой переосмысление сути коммуникации на современно этапе?
Холистическая точка зрения на язык, основанная на физикализме («воплощенной» природе разума) и понимании того, что язык является биологическим явлением, обладающим значением в связи с нашим телесным опытом, позволяет выдвинуть предположение о возникновении нового философского подхода к когниции и языку. Эту философию можно охарактеризовать как синтез идей, развитых в когнитивной лингвистике, семиотике и биологии. Эти идеи синтезирует автопоэз – альтернативная теория познания, которая обладает бóльшей объяснительной силой, т. к. принимает опытную природу языка. Позволяя глубже проникнуть в смысл языка как адаптивное поведение организма, связанное с системой значений, автопоэз делает достижимой главную цель – унификацию научной теории.
Слово когнитивный стало очень модным. Мы говорим о когнитивной грамматике (Langacker 1987; 1991; 2002; Heine 1997), когнитивной семантике (Баранов, Добровольский 1997; Кубрякова 1999; Allwood, Gaerdenfors 1999; Talmy 2000), когнитивной прагматике (Nemeth 2001) и, наконец, о когнитивной лингвистике (Rudzka-Ostyn 1988; Демьянков 1994; Dirven, Verspoor 1998; Кубрякова 2001; Ченки 2002; Kravchenko 2002a). Чем отличается когнитивная лингвистика от просто лингвистики?
Современная литература предлагает несколько возможных ответов на этот вопрос, но все их объединяет понимание того, что язык есть когнитивная деятельность (Clark 1996), а поскольку способность к познанию является отличительной функциональной особенностью живого организма, когнитивная лингвистика естественным образом сосредоточивает свое внимание на человеческом факторе и когнитивных структурах, категоризованных и репрезентированных в языке.
Когнитивная лингвистика (далее КЛ) сегодня – концептуально устоявшееся направление, для которого характерны определенные познавательные установки, существенно отличающиеся от рационалистической традиции в изучении естественного языка (Берестнев 1997). Необходимость выработки новой методологии, которая особенно остро начала осознаваться во второй половине 20 в. в связи с вступлением человечества в постидустриальную информационную эпоху, – что повлекло определенный кризис в основных эпистемологических установках так называемого «традиционного языкознания», – привела к идеологическому оформлению когнитивной науки «первого поколения» (см. Lakoff, Johnson 1999), основанной на рационалистическом подходе к познанию, а именно, на центральном тезисе аналитической философии о том, что разум бестелесен и буквален. На этом этапе когнитивная наука характеризовалась сугубым дуализмом, а разум описывался в терминах его формальных функций (операций над символами) независимо от тела, служившего ему вместилищем (Gardner 1985).
С тех пор КЛ проделала большой путь в своем развитии. Начав с установок КН, выросшей из когнитивной революции середины 20-го в. и во многом продолжающей стоять на философской платформе картезианского дуализма (Lepore, Pylyshyn 1999), когнитивная лингвистика в лице своих лучших представителей обнаружила замечательную способность к внутреннему развитию. Новые горизонты познания, которые открывает когнитивный подход к языку как уникальному свойству живого человеческого организма, явились мощнейшим стимулирующим фактором в переосмыслении теоретического багажа, накопленного лингвистикой за последние 200 лет. В том числе, подверглись переосмыслению (по крайней мере, частью лингвистического сообщества) и эпистемологические основания когнитивной науки так называемого «главного направления» (mainstream cognitive science). На повестку дня встал вопрос об «очеловечивании» лингвистики, о применении
____________________________________38_____________________________________исследовательских методов, учитывающих сложный характер явления, именуемого «естественным языком». Это движение, зародившееся в рамках когнитивной науки первого поколения, официально оформилось в новую идеологию на Дуйсбургском конгрессе в 1989 г., когда была создана Международная ассоциация когнитивной лингвистики, провозгласившая своей целью «способствовать развитию и расширению исследований в русле когнитивной лингвистики» – лингвистики, исходящей из главной идеи о том, что «язык является неотъемлемой частью познания, отображающего взаимодействие культурных, психологических, коммуникативных и функциональных факторов».
С тех пор прошло 15 лет. Много это или мало? По историческим меркам, для нового научного направления, которое, по большому счету, еще находится в стадии становления, это не срок. Однако по человеческим меркам, с точки зрения влияния, которое новая идеология уже оказала и продолжает оказывать на исследователей, когнитивная лингвистика проделала огромный путь. Подтверждением этому служит тот размах, который приобрело когнитивное движение в современном мире. В крупнейших университетах США, Канады, Австралии, Новой Зеландии, Германии, Франции, Израиля и других стран созданы Центры когнитивной науки, открываются кафедры когнитивной лингвистики, создаются междисциплинарные проекты, объединяющие исследователей в области лингвистики, психологии, нейрофизиологии, социологии, философии. За последние три года созданы национальные ассоциации когнитивной лингвистики в Польше, Испании, Финляндии, России, активную работу ведет Американская ассоциация когнитивной славистики.
Различные перспективы видения и изучения языка, независимо от их позитивного вклада в науку о языке в целом, не могут заслонить того факта, что на сегодняшний день существует, по сути, несколько лингвистик, хотя и объединенных общим объектом изучения. Однако наличие общего объекта само по себе еще не является условием совпадения целей и задач, особенно если не определен идеальный проект языкознания (Фрумкина 1999; Кравченко 2001а). Необходимо найти пути и способы интеграции знания, полученного о языке в рамках различных научных направлений (Залевская 2002), и конгресс в Испании показал, что такой процесс начался. Показательны в этом отношении пленарные доклады «Социальная когниция: вариативность, язык и культура» (Bernárdez 2003), «‘Узусно-обусловленный’ подразумевает ‘вариативный’. О неизбежности когнитивной социолингвистики» (Geerearts 2003), «Когнитивная лингвистика и функциональная лингвистика, или: Что в имени?» (Nuyts 2003), «Базовые дискурсивные акты: когда язык и когниция обращаются в коммуникацию» (Steen 2003) и др. Однако, чтобы начавшийся процесс не стал очередным модным поветрием, требуется четко представлять, что
с чем нужно интегрировать, с какой целью и на какой основе. Таким образом, возникает главный, как представляется, на сегодня вопрос: «Что и с какой целью должна изучать лингвистика?» Вопрос «Что?» подразумевает необходимость определиться с пониманием языка как эмпирического феномена, и пока это не сделано, вопрос «С какой целью?» повисает в воздухе.
2. О роли и смысле компьютерной метафоры в КЛ и КН
Традиционное определение языка как средства коммуникации, осуществляемой посредством знаковой системы и состоящей в обмене информацией, оставляет без ответа вопрос о том, зачем нужен такой обмен (Гаспаров 1996). В доминирующей когнитивной парадигме «первого поколения» язык по-прежнему определяется как знаковая система для категоризации, хранения, извлечения и переработки информации, а значение понимается как информация (Fodor 1998). Такой подход естественным образом обосновывает запущенную А. Тюрингом в научный обиход компьютерную метафору «мышление есть вычислительный процесс», которая является краеугольным камнем в идеологии современной теории искусственного интеллекта и во многом определяет направление значительной части исследований в когнитивной лингвистике в духе Хомского – Джекендоффа – Фодора (Chomsky 1991; Jackendoff 1996; Fodor 1998).
В качестве физического тела человеческий организм интересует нас, в первую очередь, как вместилище разума, который наделяет тело значимостью. Однако поскольку, в соответствии с исходной установкой, тело и разум имеют разные онтологии, остается неясным, как именно возникает, откуда берется эта значимость. Существует явный параллелизм между тем, как человек рассматривается в аналитической философии, и тем, как определяется концепт ЗНАК в семиотике: и тот, и другой предстают как бинарные структуры, объединяющие онтологически разные компоненты. Мы говорим о теле знака и его значении точно так же, как мы говорим о человеке: знаки описываются как физические сущности (например, слова естественного языка как акустические явления), содержащие в себе ментальные сущности (значения слов). В той мере, в какой это касается теории значения или лингвистической семантики, неизбежной оказывается следующая импликация: тело языкового знака создается для того, чтобы служить носителем значения, – а это, в свою очередь, ведет к логическому выводу о том, что значения существуют до того, как появляются знаки. Если принять такое допущение, то мы оказываемся перед проблемой определения значения как нефизической сущности, существующей до того, как она связывается с некоторой физической сущностью (такой, например, как языковой знак), благодаря которой мы и осознаем существование значения. Неудивительно, что такое парадоксальное в методологическом отношении положение имеет своим следствием то, что «именно в семиотике, или в «теории значения», царящий теоретический и понятийный хаос… просто поражает» (Devitt, Sterelny 1999: 4).
Компьютерная метафора, на которой основано большинство современных теорий познания, чревата тем, что игнорируется самый процесс возникновения значения знака.
Языковые знаки рассматриваются как четко определенные бинарные структуры, которые можно анализировать в терминах формы и содержания; эти структуры рутинным образом используются для передачи информации благодаря тому, что и отправитель (говорящий), и получатель (слушающий) могут разложить их, следуя определенной совместно принятой процедуре, на кванты значения, извлекая закодированные в знаках значимости. Такой анализ, в соответствии с компьютерной теорией познания и языка, заключается в том, что пользователи знаков принимают последовательный ряд решений для правильной обработки закодированных значений (эти решения связаны с кодированием для говорящего и декодированием для слушающего). В общем и целом, сама идея искусственного интеллекта основана на допущении, что можно разработать алгоритм, который позволит, через применение эксплицитно сформулированных логических операций, проанализировать все возможные знаки в терминах априорно заданных множеств значимостей, содержащихся в знаках. Каким бы привлекательным ни казался такой подход, он не учитывает опытной природы семиозиса как знакопорождающего процесса.
Точно так же, как разум развивается (возникает) одновременно с развитием тела в процессе его функциональных взаимодействий с окружающей средой, значение возникает в процессе функциональных взаимодействий организма с физическими сущностями, образующими эту среду. При этом не следует забывать, что знаки вообще, и языковые знаки, в частности, с точки зрения эпистемологии ничем существенно не отличаются от других физических сущностей и явлений, присутствующих в непосредственном окружении организма (Kravchenko 2003a). Эти сущности могут стать знаками, а могут и не стать, и зависит это от того, наделяет ли их организм значимостью, имеющей по большей мере индивидуальную, нежели чем социальную, природу. Эта значимость может в значительной степени социализироваться в результате взаимодействий людей с отдельными типами сущностей или явлений в сфере разделяемого ими перцептуального и опытного пространства, но она никогда не утрачивает до конца своего индивидуального «оттенка». Это значит, что ни все множество возможных знаков, ни все возможные множества приписываемых им значений не будут точно и в полном объеме определены до тех пор, пока за сценой остается такой важнейший фактор, как экспериенцер – человек как субъект восприятия и опыта. Более универсальный подход к языку как знаковой системе должен учитывать человека как «концептуализатора» и мир, который он переживает (Dirven, Verspoor 1998: 14). Как только мы становимся на эту точку зрения, информация становится не какой-то мифической и трудно определимой в рамках рационалистической традиции сущностью, а продуктом познания как биологической функции живого организма (Maturana 1978), функции взаимодействия со средой с целью адаптации к ней. В этой связи, необходимо пересмотреть самый подход к языку и коммуникации как виду человеческой деятельности (Кравченко 2003а), обратившись к когнитивно-философским основаниям комплекса наук о человеке вообще, и языкознания, в частности, т. е. осуществив холистический подход к языку. По меткому выражению У. Матураны (1988: 43), “мы, человеческие существа, существуем (happen) в языке, и мы существуем в языке как вид живых систем каковыми мы являемся”.
3. Когнитивная лингвистика второго поколения.
Холистический подход подразумевает рассмотрение языка как естественного биологического феномена, уникальным образом свойственного виду homo sapiens (Bickerton 1990; Pinker 1995). Сегодня уже можно констатировать, что в развитии когнитивной лингвистики на рубеже веков наступил переломный момент, связанный с провозглашением отдельными учеными идеологии физикализма и биологизма (Devitt, Sterelny 1999; Lakoff, Johnson 1999; Кравченко 2001б; Givón 2002; Zlatev 2003). Одним из центральных принципов этой новой идеологии, названной Дж. Лаковым и М. Джонсоном «когнитивной лингвистикой второго поколения», является признание «воплощенной», телесной природы разума, а сама теория воплощенности (embodiment), коротко, заключается в следующих главных положениях.
1. Концептуальные структуры возникают из нашего сенсомоторного опыта и обеспечивающих его нейронных структур.
2. Ментальные структуры по природе своей обладают значением в силу своей связи с нашими телами и нашим телесным опытом.
3. Разум существует в воплощенном виде (reason is embodied).
4. Разум обладает способностью к образности.
5. Концептуальные системы множественны, они не монолитны (Lakoff, Johnson 1999: 77-78).
Как следствие, для того, чтобы проникнуть в биологическую природу языка (и, соответственно, мышления), основные усилия ученых, по мнению Дж. Лакова, должны быть направлены на изучение работы нейронных механизмов мозга. Этой цели служит активно пропагандируемый им проект, осуществляемый в Институте когнитивной науки в Беркли и направленный на разработку нейронной теории языка (The Neural Theory of Language). Кстати, работа конференции в Логроньо началась его же пленарным докладом «Концепты мозга» («The brain’s concepts»), в котором, по сути, снова провозглашались основные тезисы «Воплощенной философии» (Lakoff, Johnson 1999). Отметим, что сам Дж. Лаков считает ее манифестом новой идеологии в когнитивной науке вообще, и в когнитивной лингвистике, в частности (насколько новой – вопрос отдельный). Эти тезисы отрицают три основных посылки, являющихся философским основанием когнитивной науки первого поколения, а именно, что:
(а) концепты имеют символическую природу, а мышление есть манипулирование символами,
(б) концепты репрезентативны (суть репрезентации внешней действительности),
(в) концепты «абстрактны» (т. е. они характеризуются в мозгу вне какой-либо связи с сенсоримоторной системой) (Lakoff 2003).
Таким образом, по мнению Дж. Лакова, дальнейший прогресс в области изучения языка (и мышления) возможен только при интеграции лингвистики с нейронной теорией (включая найрофизиологию и нейропсихологию), т. е. при обращении к биологическим свойствам человека как живой системы. То, что такое обращение имело место на испанской конференции, не подлежит сомнению – достаточно посмотреть на темы некоторых сессий и отдельных докладов: «Воплощенная конструкционистская грамматика», «Экспериенциальная основа вымышленного и метафорического движения», «Ситуативная воплощенность: социальное и биологическое основание метафорического и символического мышления», «Воплощенность в мысли и языке» и т. п. Другими словами, можно говорить о том, что необходимость интеграции лингвистики с биологическими науками не только осознается все большим числом ученых, но и уже сделаны первые практические шаги в этом направлении.
Вместе с тем, несмотря на очевидное телеологическое схождение семиотической парадигмы анализа языка с теорией концептуальной метафоры как ядром когнитивной лингвистики второго поколения (по крайней мере, так теория Лакова-Джонсона воспринимается на западе), т. е. несмотря на их общие целеустановки (выявление – через язык и в языке – принципов и механизмов познавательной деятельности человека), точек соприкосновения между воплощенной философией и семиотикой практически не наблюдается: «Исходя из того, что язык – когнитивная система, а когниция – семиотическая система, странно, что два важных направления исследований в современной лингвистике — одно выросшее из идей Пирса…, а другое – самоопределяемая когнитивная теория, — практически не замечают друг друга» (Danaher 1998: 171). Это не только странно, добавим мы, но и крайне не полезно для лингвистики, занимающейся проблемами человеческого познания и ролью языка в нем. Именно этот фактор явился одним из главных стимулов к написанию нашего очерка когнитивной философии языка (Кравченко 2001б), в котором предлагается набросок интегрированного подхода к языку, объединяющего семиотическую и когнитивную парадигмы.
Итак, в современной науке о языке наблюдаются два направления интеграционных процессов. С одной стороны, растет понимание
того, что не может быть разных лингвистик (по крайней мере, без ущерба для адекватного понимания сущности языка как эмпирического феномена), поскольку их все объединяет общность объекта. Поэтому язык необходимо рассматривать в совокупности всех его характеристик и проявлений – функционально-дискурсивных, психологических, социальных, семиотических и т. д. С другой стороны, признание эмпирической сущности языка в сочетании с холистическим (не-картезианским) подходом ставит вопрос о его физической, биологической природе, а это с неизбежностью предполагает междисциплинарность в исследованиях языка, когда на арену выходит весь комплекс наук о человеке.
Эта мысль является одной из центральных в работе, вышедшей вторым изданием в 1999 г. (однако никак не упоминающейся в «Воплощенной философии»): «Язык и реальность: Введение в философию языка» (Devitt, Sterelny 1999). Ее авторы исходят из того, что построить реалистичную философию языка можно только если рассматривать человека как часть естественного мира, поскольку люди – часть животного мира, часть биологического мира. Их подход к целеустановкам лингвистики во многом перекликается с подходом «воплощенной философии»: “Семантические понятия, такие, как значение, истина, референция могут использоваться только тогда, когда они могут быть объяснены в нелингвистических терминах; они не являются примитивами. […] Мы можем, например, рассчитывать на то, чтобы объяснить их в терминах психологии; затем можно надеяться на объяснение психологических терминов в нейро-анатомических и биохимических терминах; а тех – в физических и химических терминах” (ibid., p. 10).
И, наконец, нельзя не упомянуть еще одну книгу. Ее автор – признанный корифей когнитивно ориентированного функционализма Т. Гивон, а книга называется «Био-лингвистика» (Givón 2002), и ее появление весьма символично в контексте начавшихся интеграционных процессов в науке о языке. Сразу нужно оговориться, что понятие «био-лингвистики» в данном случае содержательно отличается от биолингвистики в понимании Н. Хомского и его последователей-генеративистов, например, таких, как Л. Дженкинс (Jenkins 2000). Отличие это определяется тем, какие ответы даются на одни и те же вопросы, связанные с биологическим подходом к языку, а именно: 1) В чем состоит знание языка?, 2) Как у отдельного человека формируется знание языка?, 3) Как знание языка развилось у человека как биологического вида? В генеративной лингвистике, образующей становой хребет когнитивной лингвистики первого поколения, центральным понятием в ответах на эти вопросы выступает «языковая компетенция» – абстрактное идеализированное представление грамматических знаний наивного носителя языка. Но понятие «языковой компетенции» применимо как часть аналитического инструментария в теоретическом построении лишь в том случае, когда можно провести
абсолютно неоспоримую границу между так называемым «языковым» и «неязыковым» (экстралингвистическим) знанием. Однако эмпирически такая граница всегда будет условной, поскольку, в соответствии с методологическими установками когнитивной лингвистики второго поколения, язык является неотъемлемой частью человеческой когнитивной способности, и он, в то же время – часть мира (Paradis 2003). Поэтому идеализированная компетенция Н. Хомского «эмпирически абсолютно несостоятельна» (Givón 2002: xvi). Для Т. Гивона, био-лингвистика – это изучение языка, основанное на понимании того, что, будучи уникальным свойством человека как живого организма, он биологичен по своей природе, а «при изучении биологических организмов особое значение при изучении и классификации структур имеют их соответствующие адаптивные функции» (Givón 2002: 205).
В новой книге Т. Гивона так или иначе затрагиваются все основные вопросы, поставленные когнитивной наукой второго поколения, а ее пафос заключен, с одной стороны, в обосновании адаптивной функции языка как биологического явления и как продукта эволюционного развития в контексте социально-культурного взаимодействия индивидов, а с другой стороны, в окончательном ниспровержении центральных постулатов генеративизма. Вот названия некоторых глав из книги: «Язык как биологическая адаптация», «Границы генеративности и адаптивная основа вариативности», «Кончина компетенции», «Человеческий язык как продукт эволюционного развития», «Нейро-когнитивная интерпретация «контекста»: Предугадывая чужую мысль» и т. п.
Итак, можно констатировать, что нарастающие в современной лингвистике интеграционные процессы свидетельствуют о становлении новой парадигмы в комплексе наук о человеческом познании, неотъемлемой частью которого является естественный язык, а именно, биологической парадигмы, в рамках которой язык рассматривается как естественный биологический феномен, связанный с адаптивной функцией человека как живого организма. Вот, например, темы некоторых докладов на международном семинаре “Лингвистика биологии и биология лингвистики”, прошедшем в 1998 г. в Мексике: “Грамматики и генная регуляция” (Х. Колладо-Видес), “Роль самоорганизации в языке” (Д. Демолен), “Биология и язык” (М. Гопник), “Грамматическая формализация цепочек атомарных ДНК” (Р. Хофештадт) и т. д. В этой связи, новое направление в современной когнитивной лингвистике (КЛ второго поколения) можно охарактеризовать как биокогнитивное, т. е. речь идет о биокогнитивной философии языка (Kravchenko 2002b; Кравченко 2003б).
4. Язык и когниция в биологической парадигме
Биосемиотика. Будучи относительно новым в когнитивной лингвистике, это направление не так уж и ново в самой биологии, в недрах которой возникла и оформилась такая интегрированная область исследований, как биосемиотика – учение о знаках, коммуникации и информации в живых системах. Как подчеркивается в “Энциклопедии семиотики”, биосемиотика — это не просто одна из частных биологических дисциплин, она скорее представляет собой определенные теоретические основания для изучения биологии: “все процессы, происходящие в живой природе на каком бы то ни было уровне, от простой клетки до экосистемы, должны анализироваться и осмысливаться в терминах их свойства являться знаковыми процессами” (Bouissac 1998: 82). Другими словами, предметом биосемиотики является “исследование биологической природы знаков и семиотической основы биологии” (Sharov 1992: 345).
Тяготение биологии к семиотике было давно замечено не только биологами, изучавшими поведение животных с целью найти объяснение сложным поведенческим структурам. В 1967 г. Р. Якобсон сделал следующее наблюдение: “Полный провал механистических попыток пересадить биологические теории (напр., Дарвина или Менделя) в науку о языке, или сплавить
лингвистические и расовые критерии, привели к тому, что на некоторое время у лингвистов выработалось недоверие к совместным с биологией проектам, но в настоящее время, когда и учение о языке, и учение о жизни, отмеченные непрерывным прогрессом, встали перед новыми, кардинальными проблемами и решениями, этот скептицизм необходимо преодолеть” (Jakobson 1971: 675). И этот скептицизм был преодолен.
обязательно (как, например, в случае письма). Объект представляется именно порядком структуры — порядком информации, которая может быть скопирована и трансформирована в другие структуры” (Vehkavaara 1998: 214).
Т. Векаваара называет этот тип знания структуральным знанием и допускает, что оно может также сохраняться в языковых структурах. Интересно, что здесь имеет место прямое концептуально-терминологическое совпадение с идеей разграничения структурального и феноменологического знания, высказанной и разработанной намного раньше лингвистами (Goldsmith and Woisetschlaeger 1982; Кравченко 1992). Хотя Т. Векаваара не упоминает феноменологическое знание как противоположность структуральному знанию, оно, несомненно, коррелирует с фенотипом как членом пары ДНК-клетка, так как именно клетки выступают в роли интерпретаторов структурального знания, и эта интерпретация зависит от окружающей среды отдельной клетки. “. Способ, каким закодированная в ДНК генетическая информация репрезентирует мир (или “соответствует” ему), не может рассматриваться без учета интерпретации, осуществляемой зиготой (и ее производными клетками). Именно приспособленность производного организма является “мерой” содержания знания в его ДНК” (Vehkavaara 1998: 214).
Биосемиотическая концепция знания и его организации созвучна концепции, сформулированной нами в русле когнитивной лингвистики (Кравченко 1996), и это не удивительно, потому что “наука о жизни и наука о знаках. взаимно подразумевают одна другую” (Sebeok 1994: 114), а “знаковые процессы пронизывают все тело организма. [. ] Означивание является тем фундаментальным свойством живых систем, которое можно взять за определение жизни. Следовательно, биосемиотику можно рассматривать скорее как корень биологии и семиотики, нежели как ветвь семиотики” (Sharov 1998: 404-405). Другими словами, жизнь можно определить как функциональную интерпретацию знаков в самоорганизующихся материальных кодовых системах, создающих свои собственные миры (umwelts) (Emmeche 1998).
5. Биокультурная теория значения
В одном из последних номеров журнала «Эволюция и коммуникация» опубликована статья Й. Златева «Значение = жизнь (+ культура): Набросок унифицированной биокультурной теории значения» (Zlatev 2003). В ней очерчены контуры интегративной теории значения, основанной на концепте ценность (value); этот концепт понимается как биологическая и социокультурная категория, а сама теория является синтезом идей из эволюционной психологии, психологии развития, семиотики и кибернетики. Одним из главных постулатов теории является
постулат о том, что только живые системы обладают внутренне присущей им ценностью, которая является необходимым и достаточным условием обладания категориальным значением, поэтому ставится под сомнение потенциальная способность существующих на сегодня искусственных систем к порождению значения.
Статья Й. Златева начинается с констатации того, о чем выше уже шла речь применительно к познанию, а именно, что понятие значения в современной науке подверглось сильной фрагментации, и существуют глубокие различия между разными теориями значения – менталистской, бихевиористской, (нейронной) редукционистской, (социальной) конструктивистской, функционалистской, формалистской и т. п. И это при том, что понятие значения по-прежнему остается фундаментальным как в философии, так и в лингвистике. Конечно же, с таким положением нельзя мириться, необходимо ограничить фрагментацию и кричащие противоречия в нашем понимании самих себя через разработку интегративного понятия значения. В максимально сжатом виде предлагаемое Й. Златевым определение значения выглядит следующим образом:
Значение (З) есть отношение между организмом (О) и его физической
Эта теория раскрывается далее в кратком виде через шесть тезисов:
Это значит, что значение является экологическим концептом в том смысле, что оно не чисто субъективно («в голове») и не объективно («в мире»), но характеризуется взаимодействием между организмом и средой. Окружающая организм среда может быть только физической, как это имеет место в случае с простыми живыми существами, либо одновременно физической и культурной, как это имеет место в случае культурных животных и, конечно же, человека.
Это значит, что первичная форма «хорошего», «плохого» и «нейтрального» может определяться как относительно организма, так и относительно вида. Отметим от себя, что это положение очень хорошо иллюстрируется сферой морально-этических ценностей в человеческом обществе, для которого характерен постоянный конфликт между интересами индивида и социума.
Являясь социальной по природе, система значений, усваиваясь, становится внутренней и начинает играть роль приобретенной системы ценностей, выступающей посредником между организмом и средой, т. е. как форма «семиотического посредничества».
5. Внутренне присущая ценность и, соответственно, значение самым тесным образом связана с эмоцией и чувством
и представляет необходимое, хотя и не достаточное, условие для феноменального опыта.
Внутренние системы ценностей, врожденные или приобретенные, тесно взаимодействуют с эмоциональной системой, так что в существах, обладающих (первичным) сознанием, отрицательная ценность испытывается как отрицательная эмоция, когда боль выступает прототипом, а положительная ценность – как положительная эмоция, когда прототипом выступает удовольствие.
Это такие типы систем значений, как стимульная (cue-based), ассоциативная, подражательная (mimetic) и символическая.
Эти системы значений далее описываются в разделах «Филогенез значения» и «Онтогенез значения», а полученные выводы обобщаются в контексте проблемы искусственного интеллекта. Автор считает, что система – живая или искусственная – может обладать значением при следующих двух условиях:
Она должна обладать внутренней системой ценностей, обеспечивающей автономный контроль за восприятием, поведением и научением.
Эта система ценностей должна быть внутренне присущей системе в том смысле, что она служит сохранению организации системы, а не внешних по отношению к системе критериев (определяемых создателями системы в случае искусственного интеллекта).
Хотя многие кибернетические системы отвечают, в разной степени, условию (1), на сегодня не существует искусственной системы, которая бы удовлетворяла условию (2), хотя ему удовлетворяет любая живая система. Следовательно, не существует искусственных систем значений даже простейшего вида, а значение ко-экзистенциально жизни!
К сожалению, рамки данной статьи не позволяют остановиться на био-культурной теории значения более подробно. Тем не менее, можно видеть, что теория, предложенная Й. Златевым, представляет собой действительно интегративную теорию значения, так как в ней удачно объединены достижения семиотики и биологии с опорой на биологическую теорию познания Матураны-Варелы.
6. Биологическая теория познания и лингвистика
Переход от анализа к синтезу требует принятия новых познавательных установок и, как следствие, новой эпистемологии, отличительным признаком которой является синтетизм как результат интеграции накопленных научных знаний на междисциплинарном уровне. Свойственный же традиционной теории познания дуализм исключает возможность такого синтеза в принципе. Напротив, биологическая теория познания, сформулированная У. Матураной
(Maturana 1970), характеризуется изначально присущим ей синтетизмом и потому открывает выход на новую концепцию языка. Суть этой концепции (в слегка модифицированном виде) заключается в том, что языковая деятельность человека рассматривается как определенные структуры поведения в когнитивной области взаимодействий, носящих ориентирующий характер и служащих осуществлению биологической функции адаптации организма к среде с последующим переходом к управлению ею. Такой подход имплицирует принципиальную невозможность постижения сущности языка в отрыве от человека как живой системы, характерными особенностями которой являются принцип кругообразной организации и принцип взаимной каузальной связи в системе «человек – среда».
В общих чертах, биологическая теория познания как теория самоорганизующихся систем (автопоэз) исходит из того, что самоорганизация в физическом пространстве есть основа жизни. В кратком изложении (Boden 2000), автопоэзные системы в общих чертах определяются в терминах их организации, а не в терминах составных частей либо свойств, которыми эти части обладают. Способность к самоорганизации как определяющее свойство живой системы с точки зрения биологии первично по отношению к таким обычно выделяемым свойствам, как размножение, эволюция, рост, реактивная способность и адаптация: «автопоэз в физическом пространстве [есть] необходимое и достаточное условие для того, чтобы система была живой» (Maturana, Varela 1980: 84). Иначе говоря, жизнь возможна только в воплощенном виде, поскольку живые существа имеют физическую природу, они обладают плотью и границами, которые сами же создают и поддерживают. Автопоэз есть особый вид гомеостазиса, при котором сохраняется не одно какое-то свойство, а организация самой системы как единого целого.
Вместе с тем, некоторые автопоэзные системы обладают самоподдерживающейся тождественностью, не существующей в физическом пространстве. Человеческое общество, например, состоит из организмов, тесно сцепленных не только физическими отношениями, но также семантической (языковой) коммуникацией. Самоорганизация общества обеспечивается самосвязующей и самоподдерживающей совокупностью общественной практики, в пределах которой выделяются подсистемы интеркоммуникации, обладающие собственным автопоэзным единством. При таком определении общества, его составными частями могут быть только человеческие организмы. При этом для всех живых существ самые границы живой системы как физического единства, так же как и составляющие тело организма части, непрерывно производятся собственной деятельностью системы.
Как можно легко увидеть, новый качественный этап в развитии идей физикализма в лингвистике, связанный с перечисленными выше теориями и подходами (воплощенная философия Лакова-Джонсона, физикализм Девитта-Стерельного, биологизм Гивона и био-культурная теория Златева, а также наша биокогнитивная философия языка), напрямую перекликается с главными положениями автопоэза как теории живых систем. Это отнюдь не означает, что теория автопоэза свободна от критики (впрочем, как и любое другое оригинальное теоретическое построение), которой она периодически подвергается как за рубежом, так и, насколько нам известно, со стороны некоторых отечественных лингвистов. Та же самая М. Боден подчеркивает, что «неортодоксальный биологический подход Матураны и Варелы представляет проблему для когнитивной науки в целом» (Boden 2000: 118), поскольку они пытаются обосновать ошибочность некоторых базовых допущений, из которых исходят большинство биологов и психологов. Так, автопоэзная биология допускает, что не всякая жизнь подвержена эволюционному давлению; тем самым, она выходит из русла дарвинизма, являющегося священным знаменем современной эволюционной биологии. Однако в этом она не одинока – можно, в качестве примера, привести эонику Дж. Лэндона (Landon 1999) как альтернативную дарвинизму теорию исторического развития. Как представляется, главная причина, по которой автопоэз подвергается критике, состоит в том, что
он по целому ряду базовых положений расходится с ортодоксальной биологией. Более того, Матурана и Варела, с одной стороны, «отвергают теоретическую терминологию, общую как для биологии, так и для психологии. С другой стороны, они ведут речь о знании и когниции часто там, где большинство когнитологов этого не делают» (ibid., p. 133). Кроме того, они «отвергают принятые в биологии информационные понятия» и т. д. Поэтому, заключает М. Боден, принятие философии автопоэза всерьез «означало бы подрыв многих понятий и теорий, известных в когнитивной науке» (ibid., p. 141), и потому их трудно принять. Данная аргументация еще раз подтверждает банальную истину о том, что ученые часто нетерпимы к теориям, изобретенным другими (Barber 1961), особенно когда такая новая теория не вписывается в рамки устоявшейся практикуемой парадигмы.
Баранов А. Н., Добровольский Д. О.
(1997). Постулаты когнитивной семантики // Известия АН. Серия литературы и языка. Т. 56, № 1. С. 11-21.
Губский Е. Ф., Кораблева Г. В., Лутченко В. А. (ред.) (1994). Краткая философская энциклопедия. М.: Прогресс – Энциклопедия.
Демьянков В. З. (1994). Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода // Вопросы языкознания. № 4. С. 17-47.
Залевская А. А. (2002). Корпореальная семантика и интегративный подход к языку // Лингвистические парадигмы и лингводидактика 7. Иркутск: Изд-во БГУЭП. С. 9-21.
Кравченко А. В. (1996). Язык и восприятие: Когнитивные аспекты языковой категоризации. Изд-во Иркутского ун-та.
Кравченко А. В. (2001а). Когнитивная лингвистика и новая эпистемология (к вопросу об идеальном проекте языкознания) // Известия АН. Серия литературы и языка. Т. 60, № 5. С. 3-13.
Кравченко А. В. (2001б). Знак, значение, знание: Очерк когнитивной философии языка. Иркутск: Иркутская областная типография № 1.
Кравченко А. В. (2003б). К био-когнитивной концепции языка // II Международная научная конференция «Язык и культура». Москва, 17 – 21 сентября 2003 г. Тез. докл. С. 168-169.
Кубрякова Е. С. (1999). Семантика в когнитивной лингвистике (о концепте контейнера и формах его объективации в языке). Известия АН. Серия литературы и языка. Т. 58, № 6. С. 3-12.
Кубрякова Е. С. (2001). Размышления о судьбах когнитивной лингвистики на рубеже веков // Вопросы филологии. № 1. С. 28-34.
Ницше Ф. (1895/1997). Веселая наука. Спб.: Азбука.
Ченки А. (2002). Семантика в когнитивной лингвистике // Кибрик А. А., Кобозева И. М., Секерина И. А. (ред.). Современная американская лингвистика: Фундаментальные направления. М.: Едиториал УРСС. С. 340-369.
Bernárdez, E. (2003). «Social cognition: variation, language, and culture.» Paper presented at the 8 th International Cognitive Linguistics Conference. Logroño. July 20-25. University of La Rioja, Spain.
Boden, M.A. (2000). «Autopoiesis and life.» Cognitive Science Quarterly, 1. P. 117-145.
Devitt, M., Sterelny, K. (1999). Language and reality. An introduction to the philosophy of language (2 nd edition). The MIT Press.
Dirven, R. and M. Verspoor (eds.) (1998). Cognitive exploration of language and linguistics. Amsterdam, Philadelphia: John Benjamins.
Gardner, H. (1985). The mind’s new science: a history of the cognitive revolution. New York: Basic Books.
Geerearts, D. (2003). «‘Usage-based’ implies ‘variational’. On the inevitability of cognitive linguistics.» Paper presented at the 8 th International Cognitive Linguistics Conference. Logroño. July 20-25. University of La Rioja, Spain.
Givón, T. (2002). Bio-linguistics. The Santa Barbara Lectures. Amsterdam, Philadelphia: John Benjamins.
Goldsmith, J. and E. Woisetschlaeger (1982). “The logic of the English progressive”. Linguistic Inquiry, 13:1. 79-89.
Hoffmeyer, J. and C. Emmeche (1991). “Code-Duality and the Semiotics of Nature”. in M. Anderson and F. Merrell (eds.). On Semiotic Modeling. Mouton de Gruyter. 117-166.
Jakobson, R. (1971). Selected Writings, vol. 2. The Hague, etc.: Mouton.
Kravchenko, A. V. (2002a). “Cognitive linguistics as a methodological paradigm”. In B. Lewandowska-Tomaszczyk and K. Turewicz (Eds.). Cognitive Linguistics Today. Frankfurt/Main: Peter Lang. P. 41-54.
Kravchenko, A. V. (2002b).”Toward a bio-cognitive philosophy of language”. Perspectives: Journal for Interdisciplinary Work in the Humanities, 1:5 (http://www.brookes.ac.uk/
Kravchenko, A. V. (2003b). Sign, meaning, knowledge. An essay in the cognitive philosophy of language. Frankfurt/Main: Peter Lang.
Lakoff, G. (2003). «The brain’s concepts». Paper presented at the 8 th International Cognitive Linguistics Conference. Logroño. July 20-25. University of La Rioja, Spain.
Langacker, R. W. (2002). “Theory, Method, and Description in Cognitive Grammar: A Case Study”. In B. Lewandowska-Tomaszczyk and K. Turewicz (eds.). Cognitive Linguistics Today. Frankfurt/Main: Peter Lang. P. 13-40.
Lepore, E. and Z. Pylyshyn (eds.). (1999). What is cognitive science? Oxford: Blackwell.
Maturana, H. R. (1988). “Reality: The Search for Objectivity or the Quest for a Compelling Argument”. The Irish Journal of Psychology, 9:1. P. 25-82.
Nuyts, J. (2003). «Cognitive linguistics and functional linguistics, or: What’s in a name?» Paper presented at the 8 th International Cognitive Linguistics Conference. Logroño. July 20-25. University of La Rioja, Spain.
Paradis, C. (2003). «Is the notion of linguistic competence relevant in Cognitive Linguistics?» Annual Review of Cognitive Linguistics,1. P. 207-231.
Plotkin, H. (1987). “Evolutionary Epistemology and the Synthesis of Biological and Social
Steen, G. (2003). «Basic discourse acts: when language and cognition turn into communication». Paper presented at the 8 th International Cognitive Linguistics Conference. Logroño. July 20-25. University of La Rioja, Spain.
Vehkavaara, T. (1998). “Extended Concept of Knowledge for Evolutionary Epistemology and for Biosemiotics”. In G. L. Farre and T. Oksala (eds.). Emergence, Complexity, Hierarchy, Organization: Selected and Edited Papers from ECHO III. [ Acta Polytechnica Scandinavica: Mathematics, Computing and Management in Engineering Series, 91 ]. Espoo. 207-216.
Zlatev, J. (2003). «Meaning = life (+ culture): an outline of a unified biocultural theory of meaning». Evolution of Communication. An International Multidisciplinary Journal, 4: 2. P.
COGNITIVE LINGUISTICS TODAY: INTEGRATIONAL PROCESSES AND THE PROBLEM OF METHOD