«В дурном обществе» читательский дневник

Всего получено оценок: 931.

Всего получено оценок: 931.

«В дурном обществе» – трогательный, грустный рассказ об одиночестве, неравенстве, тяжёлых жизненных утратах. Это история дружбы маленького сына судьи и бездомных детей, живших в подземелье.

Краткое содержание «В дурном обществе» для читательского дневника

Число страниц: 70. Владимир Короленко. «В дурном обществе». Издательство «АСТ». 2010 год.

Жанр: Рассказ

Год написания: 1885 год

Время и место

Действие рассказа происходит во второй половине XIX века в местечке Княжье-Вено в Юго-Западном крае, которое принадлежало обедневшему польскому роду. В описаниях городка, населённого в основном поляками и евреями, узнаётся город Ровно, в котором писатель провёл детские и юношеские годы. Прототипом полуразрушенного замка стал дворец, принадлежавший знатному роду Любомирских, носивших титул князей и проживавших в Ровно.

Главные герои

Вася – девятилетний мальчик, добрый, честный, открытый, жалостливый, чуткий к чужому горю.

Валёк – бездомный мальчик, ровесник Васи, сирота, самостоятельный, толковый, взрослый не по годам.

Маруся – младшая сестра Валёка, слабая, болезненная девочка четырех лет.

Тыбурций – бездомный бродяга, умный, прекрасно образованный мужчина средних лет, сердце которого не ожесточили многочисленные несчастья и беды.

Соня – младшая сестренка Васи.

Сюжет

Некогда этот замок принадлежал графскому роду, но теперь в его развалинах находили приют бедные, сломленные невзгодами люди – так называемое «дурное общество», которое местные жители старались всячески избегать.

Однажды Вася, снедаемый любопытством, принялся исследовать развалины замка и часовни. Там он познакомился с Валёком и его младшей сестрёнкой Марусей – приёмными детьми Тыбурция. Ребята очень сдружились, и Вася старался как можно чаще навещать своих новый друзей. Когда же он узнал, что Валёк был вынужден воровать еду, чтобы кормить слабенькую, грустную сестрёнку, Вася старался приходить к друзьям не с пустыми руками.

С наступлением осени Маруся серьезно заболела. Чтобы как-то приободрить несчастную девочку, Вася принёс ей куклу своей сестры. Маруся была очень рада такому подарку и даже на какое-то время повеселела.

Когда отец узнал, что сын водит дружбу с людьми, принадлежащими «дурному обществу», он посадил сына под домашний арест. Мальчик упорно отказывался отвечать на вопросы, но вскоре пришёл Тыбурций и принёс куклу: Маруся умерла. Он рассказал Васиному отцу о дружбе его сына и обездоленных детей, о том, каким добрым и благородным был по отношению к ним Вася. Отец был ошеломлён услышанным: он совсем другими глазами взглянул на сына. После этой истории почти все представители «дурного общества» навсегда покинули подземелье.

Вывод и своё мнение

Только в детстве можно смотреть на мир и людей без снобизма и предрассудков. Вася, несмотря на мнение окружающих, свёл дружбу с представителями «дурного общества», которые на поверку оказались весьма умными, интересными и, главное, достойными людьми. Они ничем не отличались от местных жителей, за исключением того, что волей судьбы оказались без крыши над головой и средств к существованию. Вася был потрясён глубокой социальной пропастью, отделявшей его от новых друзей, однако это не послужило преградой для их дружбы.

Главная мысль

Нельзя вешать на людей ярлыки и делать поспешные выводы. Жизнь весьма непредсказуема, и каждый может очутиться на дне общества. Нищета не повод для того, чтобы отворачиваться от людей, считая их изгоями и людьми низшего сорта.

Авторские афоризмы

«…Я же рос, как дикое деревцо в поле, – никто не окружал меня особенною заботливостью, но никто и не стеснял моей свободы…»

«…Детство, юность – это великие источники идеализма. »

«…Этими могильными червями умерших зданий были люди…»

«… от великого до смешного один только шаг…»

Толкование непонятных слов

Гешефт – слово немецкого происхождения, коммерческое дело, основанное на спекуляции низшего разбора или на обмане.

Казённый – принадлежащий казне, государству.

Мещанка – женщина из сословия мелких городских торговцев, ремесленников, низших служащих.

Пан – это форма вежливого обращения, применяемая в некоторых славянских языках: польском, чешском, словацком, украинском, белорусском.

Гайдук – название повстанцев (разбойников) в некоторых славянских государствах.

Дукат – устаревшая денежная единица большинства европейских государств.

Новые слова

Старожил – человек, который много лет живет в каком-нибудь одном месте.

Кузнец – мастер, занимающийся обработкой металла.

Часовня – небольшая христианская постройка культового назначения с иконами, не имеющая особого помещения, где бы располагался алтарь.

Источник

В дурном обществе. В. Г. Короленко

Рассказ Короленко «В дурном обществе» с иллюстрациями В. Минаева

Из детских воспоминаний моего приятеля

Содержание

I. Развалины

Моя мать умерла, когда мне было шесть лет. Отец, весь отдавшись своему горю, как будто совсем забыл о моем существовании. Порой он ласкал мою маленькую сестру и по-своему заботился о ней, потому что в ней были черты матери. Я же рос, как дикое деревцо в поле, — никто не окружал меня особенною заботливостью, но никто и не стеснял моей свободы.

Местечко, где мы жили, называлось Княжье-Вено, или, проще, Княж-городок. Оно принадлежало одному захудалому, но гордому польскому роду и представляло все типические черты любого из мелких городов Юго-западного края, где, среди тихо струящейся жизни тяжелого труда и мелко-суетливого еврейского гешефта, доживают свои печальные дни жалкие останки гордого панского величия.

Если вы подъезжаете к местечку с востока, вам прежде всего бросается в глаза тюрьма, лучшее архитектурное украшение города. Самый город раскинулся внизу над сонными, заплесневшими прудами, и к нему приходится спускаться по отлогому шоссе, загороженному традиционною «заставой». Сонный инвалид, порыжелая на солнце фигура, олицетворение безмятежной дремоты, лениво поднимает шлагбаум, и — вы в городе, хотя, быть может, не замечаете этого сразу. Серые заборы, пустыри с кучами всякого хлама понемногу перемежаются с подслеповатыми, ушедшими в землю хатками. Далее широкая площадь зияет в разных местах темными воротами еврейских «заезжих домов», казенные учреждения наводят уныние своими белыми стенами и казарменно-ровными линиями. Деревянный мост, перекинутый через узкую речушку, кряхтит, вздрагивая под колесами, и шатается, точно дряхлый старик. За мостом потянулась еврейская улица с магазинами, лавками, лавчонками, столами евреев-менял, сидящих под зонтами на тротуарах, и с навесами калачниц. Вонь, грязь, кучи ребят, ползающих в уличной пыли. Но вот еще минута и — вы уже за городом. Тихо шепчутся березы над могилами кладбища, да ветер волнует хлеба на нивах и звенит унылою, бесконечною песней в проволоках придорожного телеграфа.

Речка, через которую перекинут упомянутый мост, вытекала из пруда и впадала в другой. Таким образом, с севера и юга городок ограждался широкими водяными гладями и топями. Пруды год от году мелели, зарастали зеленью, и высокие густые камыши волновались, как море, на громадных болотах. Посредине одного из прудов находится остров. На острове — старый, полуразрушенный за́мок.

Я помню, с каким страхом я смотрел всегда на это величавое дряхлое здание. О нем ходили предания и рассказы один другого страшнее. Говорили, что остров насыпан искусственно, руками пленных турок. «На костях человеческих стоит старое замчи́ще», — передавали старожилы, и мое детское испуганное воображение рисовало под землей тысячи турецких скелетов, поддерживающих костлявыми руками остров с его высокими пирамидальными тополями и старым за́мком. От этого, понятно, за́мок казался еще страшнее, и даже в ясные дни, когда, бывало, ободренные светом и громкими голосами птиц, мы подходили к нему поближе, он нередко наводил на нас припадки панического ужаса, — так страшно глядели черные впадины давно выбитых окон; в пустых залах ходил таинственный шорох: камешки и штукатурка, отрываясь, падали вниз, будя гулкое эхо, и мы бежали без оглядки, а за нами долго еще стояли стук, и топот, и гоготанье.

А в бурные осенние ночи, когда гиганты-тополи качались и гудели от налетавшего из-за прудов ветра, ужас разливался от старого за́мка и царил над всем городом. «Ой-вей-мир!» [1] — пугливо произносили евреи; богобоязненные старые мещанки крестились, и даже наш ближайший сосед, кузнец, отрицавший самое существование бесовской силы, выходя в эти часы на свой дворик, творил крестное знамение и шептал про себя молитву об упокоении усопших.

Потомки этого графа давно уже оставили жилище предков. Большая часть дукатов и всяких сокровищ, от которых прежде ломились сундуки графов, перешла за мост, в еврейские лачуги, и последние представители славного рода выстроили себе прозаическое белое здание на горе, подальше от города. Там протекало их скучное, но все же торжественное существование в презрительно-величавом уединении.

Изредка только старый граф, такая же мрачная развалина, как и за́мок на острове, появлялся в городе на своей старой английской кляче. Рядом с ним, в черной амазонке, величавая и сухая, проезжала по городским улицам его дочь, а сзади почтительно следовал шталмейстер. Величественной графине суждено было навсегда остаться девой. Равные ей по происхождению женихи, в погоне за деньгами купеческих дочек за границей, малодушно рассеялись по свету, оставив родовые за́мки или продав их на слом евреям, а в городишке, расстилавшемся у подножия ее дворца, не было юноши, который бы осмелился поднять глаза на красавицу-графиню. Завидев этих трех всадников, мы, малые ребята, как стая птиц, снимались с мягкой уличной пыли и, быстро рассеявшись по дворам, испуганно-любопытными глазами следили за мрачными владельцами страшного за́мка.

В западной стороне, на горе, среди истлевших крестов и провалившихся могил, стояла давно заброшенная униатская часовня. Это была родная дочь расстилавшегося в долине собственно обывательского города. Некогда в ней собирались, по звону колокола, горожане в чистых, хотя и не роскошных кунтушах, с палками в руках, вместо сабель, которыми гремела мелкая шляхта, тоже являвшаяся на зов звонкого униатского колокола из окрестных деревень и хуторов.

Отсюда был виден остров и его темные громадные тополи, но за́мок сердито и презрительно закрывался от часовни густою зеленью, и только в те минуты, когда юго-западный ветер вырывался из-за камышей и налетал на остров, тополи гулко качались, и из-за них проблескивали окна, и за́мок, казалось, кидал на часовню угрюмые взгляды. Теперь и он, и она были трупы. У него глаза потухли, и в них не сверкали отблески вечернего солнца; у нее кое-где провалилась крыша, стены осыпались, и, вместо гулкого, с высоким тоном, медного колокола, совы заводили в ней по ночам свои зловещие песни.

Но старая, историческая рознь, разделявшая некогда гордый панский за́мок и мещанскую униатскую часовню, продолжалась и после их смерти: ее поддерживали копошившиеся в этих дряхлых трупах черви, занимавшие уцелевшие углы подземелья, подвалы. Этими могильными червями умерших зданий были люди.

Было время, когда старый за́мок служил даровым убежищем всякому бедняку без малейших ограничений. Все, что не находило себе места в городе, всякое выскочившее из колеи существование, потерявшее, по той или другой причине, возможность платить хотя бы и жалкие гроши за кров и угол на ночь и в непогоду, — все это тянулось на остров и там, среди развалин, преклоняло свои победные головушки, платя за гостеприимство лишь риском быть погребенными под грудами старого мусора. «Живет в за́мке» — эта фраза стала выражением крайней степени нищеты и гражданского падения. Старый за́мок радушно принимал и покрывал и перекатную голь, и временно обнищавшего писца, и сиротливых старушек, и безродных бродяг. Все эти существа терзали внутренности дряхлого здания, обламывая потолки и полы, топили печи, что-то варили, чем-то питались, — вообще, отправляли неизвестным образом свои жизненные функции.

Однако настали дни, когда среди этого общества, ютившегося под кровом седых руин, возникло разделение, пошли раздоры. Тогда старый Януш, бывший некогда одним из мелких графских «официалистов», выхлопотал себе нечто вроде владетельной хартии и захватил бразды правления. Он приступил к преобразованиям, и несколько дней на острове стоял такой шум, раздавались такие вопли, что по временам казалось, уж не турки ли вырвались из подземных темниц, чтоб отомстить утеснителям. Это Януш сортировал население развалин, отделяя овец от козлищ. Овцы, оставшиеся попрежнему в за́мке, помогали Янушу изгонять несчастных козлищ, которые упирались, выказывая отчаянное, но бесполезное сопротивление. Когда, наконец, при молчаливом, но, тем не менее, довольно существенном содействии будочника, порядок вновь водворился на острове, то оказалось, что переворот имел решительно аристократический характер. Януш оставил в за́мке только «добрых христиан», то есть католиков, и притом преимущественно бывших слуг или потомков слуг графского рода. Это были все какие-то старики в потертых сюртуках и «чамарках», с громадными синими носами и суковатыми палками, старухи, крикливые и безобразные, но сохранившие на последних ступенях обнищания свои капоры и салопы. Все они составляли однородный, тесно сплоченный аристократический кружок, взявший как бы монополию признанного нищенства. В будни эти старики и старухи ходили, с молитвой на устах, по домам более зажиточных горожан и среднего мещанства, разнося сплетни, жалуясь на судьбу, проливая слезы и клянча, а по воскресеньям они же составляли почтеннейших лиц из той публики, что длинными рядами выстраивалась около костелов и величественно принимала подачки во имя «пана Иисуса» и «панны Богоматери».

Привлеченные шумом и криками, которые во время этой революции неслись с острова, я и несколько моих товарищей пробрались туда и, спрятавшись за толстыми стволами тополей, наблюдали, как Януш, во главе целой армии красноносых старцев и безобразных мегер, гнал из за́мка последних, подлежавших изгнанию, жильцов. Наступал вечер. Туча, нависшая над высокими вершинами тополей, уже сыпала дождиком. Какие-то несчастные темные личности, запахиваясь изорванными донельзя лохмотьями, испуганные, жалкие и сконфуженные, совались по острову, точно кроты, выгнанные из нор мальчишками, стараясь вновь незаметно шмыгнуть в какое-нибудь из отверстий за́мка. Но Януш и мегеры с криком и ругательствами гоняли их отовсюду, угрожая кочергами и палками, а в стороне стоял молчаливый будочник, тоже с увесистою дубиной в руках, сохранявший вооруженный нейтралитет, очевидно, дружественный торжествующей партии. И несчастные темные личности поневоле, понурясь, скрывались за мостом, навсегда оставляя остров, и одна за другой тонули в слякотном сумраке быстро спускавшегося вечера.

С этого памятного вечера и Януш, и старый за́мок, от которого прежде веяло на меня каким-то смутным величием, потеряли в моих глазах всю свою привлекательность. Бывало, я любил приходить на остров и хотя издали любоваться его серыми стенами и замшенною старою крышей. Когда на утренней заре из него выползали разнообразные фигуры, зевавшие, кашлявшие и крестившиеся на солнце, я и на них смотрел с каким-то уважением, как на существа, облеченные тою же таинственностью, которою был окутан весь за́мок. Они спят там ночью, они слышат все, что там происходит, когда в огромные залы сквозь выбитые окна заглядывает луна или когда в бурю в них врывается ветер. Я любил слушать, когда, бывало, Януш, усевшись под тополями, с болтливостью семидесятилетнего старика начинал рассказывать о славном прошлом умершего здания. Перед детским воображением вставали, оживая, образы прошедшего, и в душу веяло величавою грустью и смутным сочувствием к тому, чем жили некогда понурые стены, и романтические тени чужой старины пробегали в юной душе, как пробегают в ветреный день легкие тени облаков по светлой зелени чистого поля.

Но с того вечера и за́мок, и его бард явились передо мной в новом свете. Встретив меня на другой день вблизи острова, Януш стал зазывать меня к себе, уверяя с довольным видом, что теперь «сын таких почтенных родителей» смело может посетить за́мок, так как найдет в нем вполне порядочное общество. Он даже привел меня за руку к самому за́мку, но тут я со слезами вырвал у него свою руку и пустился бежать. За́мок стал мне противен. Окна в верхнем этаже были заколочены, а низ находился во владении капоров и салопов. Старухи выползали оттуда в таком непривлекательном виде, льстили мне так приторно, ругались между собой так громко, что я искренно удивлялся, как это строгий покойник, усмирявший турок в грозовые ночи, мог терпеть этих старух в своем соседстве. Но главное — я не мог забыть холодной жестокости, с которою торжествующие жильцы за́мка гнали своих несчастных сожителей, а при воспоминании о темных личностях, оставшихся без крова, у меня сжималось сердце.

Как бы то ни было, на примере старого за́мка я узнал впервые истину, что от великого до смешного один только шаг. Великое в за́мке поросло плющом, повиликой и мхами, а смешное казалось мне отвратительным, слишком резало детскую восприимчивость, так как ирония этих контрастов была мне еще недоступна.

Источник

Главные герои

Другие персонажи

Краткое содержание

Глава 1. Развалины

Повествование начинается с истории семьи героя – рассказчика. Мальчик Вася потерял маму, когда ему было всего лишь 6 лет. Отец же предался горю и как будто не замечал своего сына, вся его любовь выливалась на младшую сестренку Васи, Сонечку, которой было 4 года.

«Я же рос, как дикое деревце в поле, — никто не окружал меня особенною заботливостью, но никто и не стеснял моей свободы»

«…на примере старого замка я узнал впервые истину, что от великого до смешного один только шаг. Великое поросло в замке плющом, …а смешное казалось мне отвратительным… так как ирония этих контрастов была мне еще недоступна»

Глава 2. Проблематические натуры

Повествователь показывает нам галерею «проблематических натур», «дурного общества», выделяя особые черты каждого из таких представителей. Слишком уж часто видит их он на улицах своего городка, куда они приходят воровать и попрошайничать.

Жители городка предполагали, что вся эта шайка живет в старой часовне на горе. Эта гора пользовалась дурной славой.

Глава 3. Я и мой отец

Рассказчик Вася редко бывает дома после смерти матери. Рано утром он убегал из дома, любил встречать новый день наедине с природой, но, проголодавшись, возвращался к завтраку.

Сестре Соне было 4 года. Вася очень любит ее. Но, думая, что он отпетый разбойник, няня запрещает им играть вместе. И тогда-то герой и начал бродяжничать. Он жаждет приключений, новых открытий. И Вася, собрав банду из нескольких дворовых мальчишек, решает предпринять вылазку на гору, чтобы обследовать часовню.

Глава 4. Я приобретаю новое знакомство

Глава 5. Знакомство продолжается

«С тех пор я весь был поглощен новым знакомством»

«Здесь что-то неведомо-страшное было налицо. Что-то бесформенное, неумолимое, твердое и жестокое, как камень, склонялось над маленькой головкой, высасывая из не румянец, блеск глаз и живость движений»

Это открытие умерило пыл и резвость главного героя. Все чаще с Валеком они садились возле Маруси и беседовали целыми днями напролет, все более и более проникаясь друг к другу чувством дружбы и привязанности.

Однажды разговор зашел об их отцах. Валек и Маруся сказали, что Тыбурций очень их любит. В ответ о своем отце такого сказать не мог Вася. Дети же говорят, что Тыбурций считает судью – лучшим человеком в городе. И не может быть такого, чтобы лучший человек не любил своего сына.

«Валек указал мне моего отца с такой стороны, с какой мне никогда не приходило в голову взглянуть на него…но нота щемящей любви, смешанной с горьким сознанием: никогда этот человек не любил и не полюбит меня так, как Тыбурций любит своих детей»

Глава 6. Среди «серых камней»

Прошло несколько дней, члены «дурного общества, перестали приходить в город, и Вася забеспокоился, ведь так он не мог видеться со своими друзьями. Но однажды гуляя по улице, встретил Валека, а тот позвал его к себе в гости на гору. Только попросил Васю идти вперед, сам он должен был задержаться в городе по делу.

«Чувство суеверного страха закралось в мое сердце; мне казалось, что я ощущаю на себе невидимый каменный взгляд, пристальный и жадный. Мне показалось, что это подземелье чутко сторожит свою жертву»

Вася просит Валека взять Марусю и выйти на воздух.

Вася увидел, что Валек дал Марусе булку и та с жадностью принялась уплетать хлеб. Валек своровал хлеб в городе, пока повествователь ждал его на горе. Он пытается объяснить детям, что воровать – плохо. Но что такое голод герой и не подозревал. Я уходил потому, что не мог уже играть в этот день с моими друзьями безмятежно. Чистая детская привязанность моя как-то замутилась…

Глава 7. На сцену является пан Тыбурций

Он начинает расспрашивать, что сын судьи делает в их подземелье, не проболтался ли Вася кому-нибудь об их укрытии. Вася же отвечает, что хоть он и сын судьи, но судить Валека и Марусю не собирается. Тыбурций же, усмехнувшись, говорит:

«Я – Тыбурций, а он – Валек. Я нищий, он – нищий. Я краду и он будет красть. А твой отец меня судит, и ты когда-нибудь будешь судить…вот его!»

Разговор заканчивается и Валек начинает готовить ужин из принесенных Тыбурцием продуктов. Вася интересуется происхождением продуктов. Понимает, что они украдены. Возвращается домой с неясной головой, полной мыслей об этой семье.

«Странные речи Тыбурция ни на одну минуту не поколебали во мне убеждения, что воровать нехорошо. Нищие…Воры…У них нет дома. От окружающих я давно уже знал, что со всем этим соединяется презрение»

Идя домой, Вася натыкается на отца и впервые в жизни солгал ему, что просто гулял.

«Я всегда боялся отца, а теперь тем более. Теперь я носил в себе целый мир смутных вопросов и ощущений. Мог ли он понять меня?»

Глава 8. Осенью

С каждым днем Марусе становилось все хуже и хуже, хотя Валек и рассказчик выносили ее на улицу.

Спеша однажды к своим друзьям, Вася увидел в саду старого Януша, который что-то рассказывал его отцу. Отец в гневе прогнал бездомного. Вася понял, что разговор был о его дружбе с детьми Тыбурция. Когда же повествователь рассказал Тыбурцию об увиденном, тот расстроился. Это были плохие новости. У твоего отца есть сердце, он знает много…Но твой отец служит господину, имя которого закон. Вся моя беда в том, что у меня с законом вышла некоторая ссора! С этими словами Тыбурций взял Марусю на руки и ушел в дальний угол. А Вася снова стал думать о своем отце:

«Вот он какой, но все же он меня не любит»

Глава 9. Кукла

Маруся увядала, чтобы хоть как-то ее развлечь, Вася обратился за помощью к своей сестре Соне: уговорил ее на время отдать свою куклу, подарок их мамы.

Как только кукла появилась в подземелье, Маруся сразу же ожила, начала вставать с постели и даже смеяться. Но вот Васе дома приходилось оправдываться, нянюшка увидела, что куклы нет и стала ее искать. Отец, имея еще одну встречу с Янушем, запретил сыну выходить со двора. Но Вася сбегает рано утром, пока отец еще спит.

Маруся, лежа на кровати и находясь в бреду, обнимает куколку, Тыбурций пребывает в грусти.

Вася, вернувшись домой, застает отца, который строжайше запрещает всякие прогулки вне их двора, а затем и вовсе вызывает ребенка к себе на разговор в кабинет.

Разговор этот был очень тяжелым. Отец настойчиво спрашивает, куда подевалась кукла. Но Вася твердо не рассказывает ничего отцу. Лицо отца было бледно. Глаза горели гневом. Я весь съежился…

«В моей груди, навстречу его угрозам, подымалось едва осознанное оскорбленное чувство покинутого ребенка и какая-то жгучая любовь к тем, кто пригрел меня там, в старой часовне»

В этот момент в комнате появляется пан Тыбурций и объясняет все отцу Васи:

Тыбурций приглашает Васю проститься с Марусей, она умерла, сам он уходит. Мальчик смотрит вопросительно на отца: В этом именно человеке я нашел что-то родное, что тщетно искал в нем прежде Вася и отец обнимают и нежно целуют друг друга. Судья отпускает Васю на гору и передает деньги для пана Тыбурция.

В подземелье на лавочке лежала Маруся. «Темные личности» готовили для нее гробик, Лавровский осыпал девочку цветами, а Валек спал в углу и нервно всхлипывал.

Заключение

Вскоре после этих событий все члены «дурного общества» рассыпались кто куда. Остались только «профессор» и Туркевич. Тыбурций и Валек совершенно неожиданно исчезли. Старая часовня все сильнее разрушалась.

Но Вася и Соня ухаживают за могилой Маруси. Часто вместе с отцом приходят сюда, читают, делятся мыслями, планами.

«Когда же пришло время и нам оставить тихий родной город, здесь же в последний день мы оба, полные жизни и надежды, произносили над маленькою могилкой свои обеты»

Источник