Концерт сарасате что это

Концерт Сарасате

По воспоминаниям
А. Вертинского

Ольга Т`оска – красивая немолодая женщина.
Владеско – скрипач, король цыганского жанра.
Александр Вертинский – певец.
Миша – друг Вертинского, помогает устроить выступление.
Метрдотель.
Посетители кафе.
Оркестранты.

1930 год. Румыния. Большое кафе «Магнолия». Много посетителей. За столиком у сцены, лицом к двери, сидит красивая немолодая женщина (Ольга Т`оска). Вздрагивает от любого скрипа, ждет. К ней подходит метрдотель (руководитель зала).

Метрдотель: Какой у вас сегодня печальный вид. Неужели заболели? Дождь льет третий день.
Ольга: Почему его нет? Сколько времени?
Метрдотель: Половина второго. Что случилось, кто нибудь умер? Примите мое соболезнование.
Ольга: Я умерла.
Метрдотель: Ужасно, давно?
Ольга: Когда познакомилась с ним.
Метрдотель: Он опять вас бил? (хлопает дверь) Не пугайтесь, генерал Мушлевич пришел. Вы ужасно выглядите. Бросьте его, уходите, пока не началось.
Ольга: Куда?
Метрдотель: Вернитесь в семью. Муж поймет и простит, вы же умная женщина.
Ольга: Я дура, глупая, наивная дура.
Метрдотель: Ох, ох. Почему все так вышло? Бросьте его. У вас остались деньги? Неужели он все растратил? Не может быть, огромное состояние пустить на ветер. Вы были на Капри? Там мягкий климат, море, пальмы, лиловый негр подает коктейль. Вам нужно отдохнуть, пересмотреть свои взгляды на жизнь. Проснитесь, вы гибните, Ольга. Зачем он вам? Бросайте, скорей, пока не началось. Оркестр уже пришел. Минут через пять он придет, уезжайте пока не поздно. Счет можете не оплачивать.
Ольга: Он оплатит, вы это хотите сказать?

На сцену выходит оркестр, сидят настраивают инструменты, спорят с какой мелодии начать.

В кафе входит Владеско. Толстый сияющий румын, в петлице костюма гвоздика, на мизинце кольцо с большим желтым бриллиантом. Подходит к Ольге, кладет футляр со скрипкой на стол, скидывает куртку. Ольга подхватывает ее, аккуратно складывает, вешает на спинку стула.

Метрдотель: Доброй ночи. Запаздываете, все ждут.
Владеско: Подождут. Больше съедят, меньше будут чавкать. Что вы тут делаете?
Ольга: Метрдотель рассказывает мне о прелестях Капри. Там чудесный курорт. Правда?
Метрдотель: Совершенно верно, и море очень ласковое.
Владеско: Она никуда не едет. У тебя все?
Метрдотель Ваш выход через пять минут. Перекусить не желаете?
Владеско: Принеси ей что нибудь. Будешь надоедать – уйду в «Криоло».

Входит Вертинский и Миша.

Метрдотель: Миша, рад видеть. Александр Николаевич, решили перед выступлением зайти? Сейчас будет играть Владеско. Слышали его скрипку? Нет? Король цыганского жанра.
Миша: Сволочь редкая. Мерзавец.
Метрдотель: Страстная музыка. Горячие звуки, до краев наполненные печалью. Подлинный стон народа. Ваш столик, меню, пожалуйста. Чего изволите? Очень советую котлеты Де Воляй и цыплят.

Вертинский делает заказ, несколько легких блюд.

Метрдотель: Сию минуту. Лично вас обслужу.

Метрдотель убегает. Владеско берет скрипку и уходит за кулисы.

Вертинский: Уютный зал, акустика отличная. Немного темно, это можно обыграть. Там повесим занавес, на его фоне я буду петь в белом костюме Пьеро. Хороший контраст и ничего лишнего. Пианино какой марки?
Миша: **
Хорошо. Как давно настраивали? Попроси проверить. Надеюсь, посетителей будет не много, я люблю интимность.

Метрдотель приносит заказ.

Вертинский: Кто будет мне аккомпанировать?
Метрдотель: Джони.
Вертинский: Знаю, умный малый.
Миша: Где афиши? На входе я не видел.
Метрдотель: Все будет, не беспокойтесь. Да и зачем Александру Николаевичу афиши? Все знают. Вертинский поет в «Магнолии» – большое событие, а для нас хорошая касса. Будет полный зал.
Вертинский: Жаль.
Миша: Выступление в среду? Изменений в программе нет?
Метрдотель: Все как договаривались. Завтра, Александр Николаевич, в пять сможете порепетировать, опробовать сцену. А в среду в двенадцать ваш выход. Приятного аппетита, если буду нужен зовите.

На сцену выходит Владеско. Оркестр играет мотив, Владеско не вступает. Ходит презрительный, проверяет скрипку.

Вертинский: В среду.
Генерал: Ты поешь здесь? А?
Вертинский: Да. Придете?
Генерал: Приду, приду на тебя посмотреть. Пива, черт побери!
Миша: Тише, Владеско начинает.
Генерал: Александ, ты видел, как он играет?
Посетители: Тише.
Положи вилку.
Не шуми.

Оркестр замолкает. Официанты останавливаются. Владеско играет «Концерт Сарасате». Весь собран, вытянут как струнка, играет вдохновенно. Пот градом течет со лба. Буря эмоций и чувств. Ольга слушает стоя, плачет.
Опускает смычок. Зал взрывается, буря аплодисментов. Официанты несут бутылку вина, поклонницы посылают букеты.
Владеско ничего, не видя, полуслепой возвращается за столик. Бросает букет под стол, сам падает на стул. Ольга большим платком утирает пот с его лица. Владеско приходит в себя.

Генерал: Изумительно.
Миша: Мда, играть он умеет. Зато как человек настоящая сволочь.
Вертинский: Расскажи мне о нем.
Миша: Видишь вон ту женщину у сцены? (показывает на Ольгу). Это его жена.
Вертинский: Ну.
Миша: Когда то была знаменитой актрисой… Ольга Т`оска. Ты слышал это имя? Весь мир ее знал. Это была звезда. И какая звезда! Ему до нее было как до неба.
Вертинский: А теперь?

Владеско возвращается на сцену, продолжает играть.

Миша несет карточку Владеско.

Владеско: Сегодня на заказ не играю.
Миша: Александр Вертинский приглашает вас на свое выступление, в среду ночью.
Владеско: Вертинский? Кто это?
Миша: Певец, поэт и композитор.
Владеско: Не слышал. Не интересуюсь чужим творчеством.
Миша: Он был поражен «Концертом Сарасате», и написал песню о вас.
Владеско: Да? Я заинтригован, обязательно приду.

Миша возвращается к Вертинскому.

Среда. Ночь. Кафе «Магнолия». Программа Вертинского подходит к концу. Александр в костюме Пьеро стоит на середине сцены и поет. Владеско с женой сидят около сцены, внимательно слушают. Вертинский сух, серьезен, не улыбается.

…
Вертинский: А когда засыпают березы
И поля затихают ко сну,
О, как сладко, как больно сквозь слезы
Хоть взглянуть на родную страну.

Не плачьте генерал Мушлевич, мы вернемся в Россию, обязательно.

Миша (спрашивает у Владеско): Удивлены?
Владеско: Да, отлично поет. Браво! Браво! Очень хорошо.

Вертинский подходит к краю, к столику Владеско.

Вертинский: В конце программы я спою новую песню «Концерт Сарасате».

Ваш любовник скрипач. Он седой
И горбатый
Он вас дико ревнует, не любит
И бьет.
Но когда он играет «Концерт
Сарасате»,
Выше сердце как птица, летит
И поет…

Вертинский поет, глядя в упор в глаза Ольге. Владеско испуган.
* * *
Он вас скомкал, сломал, обокрал,
Обезличил…

Слова как пощечины. Владеско прячет лицо, закрывается программкой.
* * *
И когда вы, страдая от ласк
Хамоватых,
Тихо плачете где-то в углу,
Не дыша,-
Он играет для вас свой «Концерт
Сарасате»,
От которого кровью зальется душа!

Владеско стонет, закрывает лицо руками.
* * *
Безобразной, ненужной, больной
и брюхатой,
Ненавидя его, презирая себя,
Вы прощаете все за «Концерт Сарасате»
Исступленно, безумно и больно
Любя!

Вертинский бросает невидимую скрипку на пол, и наступает на нее ногой. Зал взрывается, стучат ногами, кричат, ломятся к сцене.
Владеско минуту молча смотрит в глаза Вертинского. Его лицо передернуло от боли, руки трясутся, всего колотит дрожь.

Владеско: Вы убили меня! Убили… Я знал… я понял.. Я не буду! Вы слышите? Не буду! Плюньте мне в глаза! Сейчас же! Мне будет легче!

Источник

ma6y

на красивом холме

Мемуары Александра Вертинского — это что-то.

***
Это было в 1930 году. Мы сидели в большом кафе в Черновицах (тогда еще принадлежавших Румынии). Этим городом заканчивалось мое гастрольное турне по Европе. В Румынии я оказался проездом, в последний раз, и утром я должен был улететь в Париж.

Мой старый приятель Петя Барац, с которым я проводил свой последний вечер, был человеком небольшого роста. Но при этом скромном росте у него была довольно большая лысая голова, что придавало ему сходство с колобком – каким его рисуют в детских книжках.

— Это даже не рост! – сказал о нем однажды какой-то шутник. – Это просто небольшая выпуклость!

Этой жестокой шуткой Петя был ранен в самое сердце и на всю жизнь. Еще в детстве, в Одессе, Петя был однажды приглашен в Европейский театр. Ему было тогда семь лет. Вместе со своей пятилетней сестренкой он исполнял какую-то рольку в одной из гауптмановских пьес. Его нарумянили, напудрили, завили волосы. На него надели что-то вроде хитона и твердо наказали говорить громко и отчетливо. В руки им обоим дали урну.

— Что у вас в руках, дети? – певучим «поставленным» голосом спрашивал их премьер-любовник, завитой под барана.

— Куфсынчик! – бодро отвечал Петя.

— В нем слезы нашей мамочки! – отчетливо и твердо докладывал он. Сердобольные одесские мамы заливались слезами. Вся Молдаванка ходила смотреть, как играют дети аптекаря, известного всему городу.

Петю задаривали подарками и осыпали поцелуями. Это и погубило его. Актера из него так и не вышло, но театральным администратором он стал, чтобы хоть таким образом удовлетворить свою любовь к театру.

В кафе зажгли электричество. Музыканты шумно настраивали инструменты и спорили, с чего начать.

— Вдарим по «Травиате»! – предлагал один.

— Лучше рванем «Сильву»! – возражал другой.

За отдельным маленьким столиком невдалеке от меня сидела уже немолодая красивая женщина, устало опустившая руки на колени. В ее позе было что-то обреченное. Она напряженно смотрела на входную дверь и вздрагивала от ее скрипов.

— Смотри – Владеско! – неожиданно прервав наше молчание, сказал Петя.

Я обернулся. В кафе входил толстый сияющий румын в светло-сером летнем костюме, с гвоздикой в петлице. На мизинце его правой руки сверкая большой желтый бриллиант, какие обыкновенно носят карточные шулера.

Он слащаво-любезно раскланивался с публикой, закатывая глаза и скаля свои цыганские зубы с золотыми пломбами. К своему уже заметному животу он нежно прижимал футляр со скрипкой. Он продвигался к эстраде.

— Какой это Владеско? – спросил я. – Тот, что играл в Вене?

Я вспомнил его. Это был один из пяти ресторанных знаменитостей – королей цыганского жанра. У его скрипки был необычайно густой и страстный звук, нежный и жалобный, точно плачущий. Это был какой-то широкий переливчатый стон, исходящий слезами. Что-то одновременно напоминавшее и зурну и «Плач на реках Вавилонских».

Наконец, после всех этих ужимочек, подходцев и примерок он снисходительно дотронулся смычком до струн.

Страстная, словно изнемогающая от муки, полилась мелодия «дойны. ». Звуки были смуглые, горячие, до краев наполненные печалью. Казалось, из-под смычка лилась струя тяжелого, красного, как кровь, старого и густого вина.

Его скрипка то пела, то выла, как тяжело раненый зверь, то голосила пронзительно и звонко, тоскливо умирая на высоких тонах. И еще порою казалось, что какой-то плененный раб, сидя в неволе, мучительно и сладко поет, словно истязая самого себя воспоминаниями, песню своей несчастной родины.

— Изумительно! – не выдержал я.

— М. да! Играть он, конечно, умеет! – задумчиво протянул Петя. – Эти «дойны» остались у них со времен турецкого владычества. Подлинный стон народа.

Владеско принимали горячо и дружно. С разных концов зала публика выкрикивала названия любимых пьес, прося сыграть их. Официант уже нес музыканту на серебряном подносе посланную кем-то бутылку шампанского.

— А вот как человек, он настоящая скотина! – неожиданно сказал Петя.

— Расскажи мне о нем, – попросил я.

Петя неохотно заговорил.

— Видишь вон ту женщину, у эстрады? – спросил он, указывая ни столик, где сидела замеченная мной красивая дама. – Это его жена.

— Когда-то она была знаменитой актрисой. Сильвия Тоска! Ты слышал это имя? Весь мир знал ее. Это была звезда! И какая звезда! Ему до нее было как до неба!

— Теперь она бросила сцену! Из-за него, конечно. Он ревновал.

— Дальше? Он бьет ее! Да еще при всех! По лицу! Когда пьян или не в духе.

— И никто не заступится?

— Нет! Кому охота вмешиваться в отношения мужа с женой?

— Ну знаешь, ты как хочешь, а я набью ему морду, если он это попробует сделать при мне, – возмутился я.

— И ничему это не поможет! Ведь она же его любит! Понимаешь, любит! Она для него всю жизнь свою поломала! Отказалась от сцены, имени, богатого мужа, успеха. Он забрал ее бриллианты, деньги, славу, покой душевный. И вот видишь, таскается за ним по всем кабакам мира! Сидит по ночам. ждет его!

Я молчал, взволнованный этим рассказом. Постепенно зал затих.

Владеско играл одну из моих любимейших вещей – «Концерт Сарасате». Это было какое-то колдовство! Временами из-под его пальцев вылетали не присущие скрипке, почти человеческие интонации. Живые и умоляющие, они проникали в самое сердце слушателей.

Как лунная голубая дорога, его мелодия властно влекла за собой и какой-то иной мир, мир высоких, невыразимо-прекрасных чувств, светлых и чистых, как слезы во сне.

Я не мог отвести глаз от него. Он играл весь собранный, вытянутый, как струна, до предела напряженный и словно оторвавшийся от земли. Пот градом катился с его лба. Огневые блики гнева, печали, боли и нежности сменялись на суровом лице. Обожженное творческим огнем, оно, было вдохновенно и прекрасно.

Я оглянулся. Сильвия ждала его стоя. В ее огромных зрачках испуганной птицы отразился весь тот заколдованный мир, о котором пела скрипка. Точно опрокинутый в лесные озера таинственный ночной пес, залитый лунным светом. Серебряными ручейками из него катились слезы.

Владеско подошел к своему столу. Она протянула к нему руки, ничего не видя и не слыша. Сноп красных роз, присланный ей кем-то из поклонников, лежал на столе. Он сбросил его на пол и упал в кресло.

Большим шелковым платком Сильвия отирала пот с его лица. Постепенно оно принимало свое обычное выражение.

— Да— мечтательно сказал Петя, улыбаясь куда-то в пространство. – «Но когда он играет концерт Сарасате».

В голове у меня бешено крутились строчки.

Так родилась песня.

Прошло три года. За это время я успел побывать во многих странах. Пел в Александрии, Бейруте, в Палестине. Был в Африке, где снимался в кинофильме. В этот сезон я начал свое концертное турне с Германии. Первые гастроли были назначены в Берлине. В прекрасном и большом «Блютнер-зале», отделанном палисандровым деревом, и звучащем, как резонатор виолончели, петь было приятно и интересно.

В моей программе было много новых вещей. Был в ней и «Концерт Сарасате» как назвал я песню, рожденную в Черновицах. Песня имела успех. Ее уже знали.

В день концерта у меня в отеле появился Петя Барац. Он был в Берлине проездом, направляясь в Дрезден. Мы разговорились.

— Знаешь, кто тут играет в Эден-Отеле? – неожиданно вспомнив, спросил он.

— Владеско. Помнишь, тот? Я слушал его вчера и сказал ему, между прочим, что ты написал о нем песню.

— Напрасно! – сухо заметил я. – Он не стоит песни!

— Он был страшно заинтригован, – продолжал Петя, словно не замечая моих слов, – и сказал, что сегодня обязательно будет на твоем концерте.

Огромный «Блютнер-зал» был переполнен. В этот вечер я был в приподнятом настроении. Перед началом концерта заглянул в дырочку занавеса. Владеско сидел в первом ряду. Рядом с ним в простом и строгом платье сидела Сильвия Тоска.

Владеско раскланивался. Его жирное круглое лицо сияло, как начищенный медный таз на солнце. Он пришел слушать «свою» песню.

— Подожди же! – злорадно и весело подумал я. – Ты у меня еще потанцуешь!

Ждать ему пришлось долго. «Концерт Сарасате» стоял последним в программе. Владеско слушал внимательно и слегка удивленно. Как артист, редко свободный от кабацкой работы, он, по-видимому, не бывал на концертах других артистов и кроме себя самого, вероятно, редко кого-нибудь слушал. Всем своим видом и горячими аплодисментами он старался дать мне понять свое удовлетворение от моего искусства.

Но я был сух. Ни улыбкой, ни поклоном не выражал ему никаких симпатий. Весь концерт я пел, стоя точно посреди эстрады, но когда дошел до последней песни и назвал ее, демонстративно резко перешел на правый конец эстрады и остановился прямо против его места в первом ряду. Аккомпаниатор сыграл вступление, я начал:

Ваш любовник скрипач. Он седой и горбатый,

Он вас дико ревнует, не любит и бьет.

Но когда он играет «Концерт Сарасате»,

Ваше сердце, как птица, летит и поет.

И когда вы, страдая от ласк хамоватых,

Тихо плачете где-то в углу, не дыша,

Он играет для вас свой «Концерт Сарасате»,

От которого кровью зальется душа!

Умирающей, нищей, больной и брюхатой,

Ненавидя его, презирая себя,

Вы прощаете все за «Концерт Сарасате»,

Исступленно, бессильно и больно любя!

Мои руки, повторявшие движения пальцев скрипача, упали. В каком-то внезапном озарении я бросил наземь воображаемую скрипку и в бешенстве наступил на нее ногой.

Зал грохнул. Точно почувствовал, что это сейчас уже не концерт, а суд. публичная казнь, возмездие, от которого некуда деться. как на лобном месте.

Толпа неистовствовала. Стучали ногами. кричали. свистели. И ломились стеной к эстраде.

За кулисами артистическая комната была полна людей. Друзья, знакомые и незнакомые, актеры и актрисы, музыканты и журналисты заполняли ее.

Я едва успел опуститься в кресло, как в дверях показалась фигура Владеско. Он шел на меня вслепую, ничего не видя вокруг, разъяренным медведем, наступая на ноги окружающим и расталкивая публику. Все замерли. «Сейчас будет что-то ужасное!» – мелькнуло у меня. Я встал.

Одну минуту мы стояли друг против друга, как два зверя, приготовившихся к смертельной схватке. Он смотрел мне в лицо широко открытыми глазами, белыми от ярости, и тяжело дышал. Это длилось всего несколько секунд. Потом. Что-то дрогнуло в нем. Гримаса боли сверху донизу прорезала его лицо.

— Вы. убили меня! Убили. – бормотал он, задыхаясь.

Руки его тряслись, губы дрожали. Его бешено колотила нервная дрожь.

— Я знаю. Я понял. Я. Но я не буду! Слышите? Не буду! —внезапно и отчаянно крикнул он.

Слезы ручьем текли из его глаз. Дико озираясь вокруг, он точно искал, чем бы поклясться.

— Плюньте мне в глаза! А? Слышите? Плюньте! Сейчас же! Мне будет легче!

И вдруг, точно сломившись, он упал в кресло и зарыдал.

Источник

Концерт сарасате что это

Не Чёрная речка запись закреплена

Из биографии А. Вертинского

Слова и музыка Александра Вертинского

Ваш любовник скрипач. Он седой и горбатый,
Он вас дико ревнует, не любит и бьет,
Но, когда он играет концерт Сарасате,
Ваше сердце, как птица, летит и поет.

Он альфонс по призванью. Он знает секреты
И умеет из женщины сделать зеро,
Но, когда затоскуют его флажолеты,
Он божественный принц, он влюбленный Пьеро…

Он вас скомкал, сломал, обокрал, обезличил.
Фам де люкс* он сумел превратить в фам де шамбр.*
А-ха, а-ха.
И давно уж не моден, давно не приличен
Ваш кротовый жакет с легким запахом амбр.

И в усталом лице, и в манере держаться
Появилась у вас и небрежность, и лень.
А-ха, а-ха.
Разве можно так горько, так зло насмехаться,
Разве можно топтать каблуками сирень.

И когда вы, страдая от ласк хамоватых,
Тихо плачете где-то в углу, не дыша,
Он играет для вас свой концерт Сарасате,
От которого кровью зальется душа!

Безобразной, ненужной, больной и брюхатой,
Ненавидя его, презирая себя,
Вы прощаете все за концерт Сарасате,
Исступленно, безумно и больно любя!

Источник

LiveInternetLiveInternet

—Рубрики

—Фотоальбом

—Метки

—Цитатник

История «Бега». Памяти Владимира Наумовича Наумова. В 1970-м, в год столетия Ленина, на экраны.

«Умерла советская и российская актриса Нина Русланова» Сегодня, 21 ноября, после продолжительно.

Малоизвестные цитаты великого русского писателя Федора Достоевского в день памяти Ф. М. Дос.

—Видео

—Поиск по дневнику

—Подписка по e-mail

—Интересы

—Друзья

—Постоянные читатели

—Сообщества

—Статистика

КОНЦЕРТ САРАСАТЕ. ВОСПОМИНАНИЯ АЛЕКСАНДРА ВЕРТИНСКОГО

За отдельным маленьким столиком невдалеке от меня сидела уже немолодая красивая женщина, устало опустившая руки на колени. В ее позе было что-то обреченное. Она напряженно смотрела на входную дверь и вздрагивала от ее скрипов.

— Смотри — Владеско! — неожиданно прервав наше молчание, сказал Петя.

Я обернулся. В кафе входил толстый сияющий румын в светло-сером летнем костюме, с гвоздикой в петлице. На мизинце его правой руки сверкал большой желтый бриллиант, какие обыкновенно носят карточные шулера.

Он слащаво-любезно раскланивался с публикой, закатывая глаза и скаля свои цыганские зубы с золотыми пломбами. К своему уже заметному животу он нежно прижимал футляр со скрипкой. Он продвигался к эстраде.

— Какой это Владеско? — спросил я. — Тот, что играл в Вене?

Я вспомнил его. Это был один из пяти ресторанных знаменитостей — королей цыганского жанра. У его скрипки был необычайно густой и страстный звук, нежный и жалобный, точно плачущий. Это был какой-то широкий переливчатый стон, исходящий слезами. Что-то одновременно напоминавшее и зурну и «Плач на реках Вавилонских».

Наконец, после всех этих ужимочек, подходцев и примерок он снисходительно дотронулся смычком до струн.

Страстная, словно изнемогающая от муки, полилась мелодия «дойны. ». Звуки были смуглые, горячие, до краев наполненные печалью. Казалось, из-под смычка лилась струя тяжелого, красного, как кровь, старого и густого вина.

Его скрипка то пела, то выла, как тяжело раненый зверь, то голосила пронзительно и звонко, тоскливо умирая на высоких тонах. И еще порою казалось, что какой-то плененный раб, сидя в неволе, мучительно и сладко поет, словно истязая самого себя воспоминаниями, песню своей несчастной родины.

— Изумительно! — не выдержал я.

— М. да! Играть он, конечно, умеет! — задумчиво протянул Петя. — Эти «дойны» остались у них со времен турецкого владычества. Подлинный стон народа.

Владеско принимали горячо и дружно. С разных концов зала публика выкрикивала названия любимых пьес, прося сыграть их. Официант уже нес музыканту на серебряном подносе посланную кем-то бутылку шампанского.

— А вот как человек, он настоящая скотина! — неожиданно сказал Петя.

— Расскажи мне о нем, — попросил я.

Петя неохотно заговорил.

— Видишь вон ту женщину, у эстрады? — спросил он, указывая ни столик, где сидела замеченная мной красивая дама. — Это его жена.

— Когда-то она была знаменитой актрисой. Сильвия Тоска! Ты слышал это имя? Весь мир знал ее. Это была звезда! И какая звезда! Ему до нее было как до неба!

— Теперь она бросила сцену! Из-за него, конечно. Он ревновал.

— Дальше? Он бьет ее! Да еще при всех! По лицу! Когда пьян или не в духе.

— И никто не заступится?

— Нет! Кому охота вмешиваться в отношения мужа с женой?

— Ну знаешь, ты как хочешь, а я набью ему морду, если он это попробует сделать при мне, — возмутился я.

— И ничему это не поможет! Ведь она же его любит! Понимаешь, любит! Она для него всю жизнь свою поломала! Отказалась от сцены, имени, богатого мужа, успеха. Он забрал ее бриллианты, деньги, славу, покой душевный. И вот видишь, таскается за ним по всем кабакам мира! Сидит по ночам. ждет его!

Я молчал, взволнованный этим рассказом. Постепенно зал затих.

Владеско играл одну из моих любимейших вещей — «Концерт Сарасате». Это было какое-то колдовство! Временами из-под его пальцев вылетали не присущие скрипке, почти человеческие интонации. Живые и умоляющие, они проникали в самое сердце слушателей.

Как лунная голубая дорога, его мелодия властно влекла за собой и какой-то иной мир, мир высоких, невыразимо-прекрасных чувств, светлых и чистых, как слезы во сне.

Я не мог отвести глаз от него. Он играл весь собранный, вытянутый, как струна, до предела напряженный и словно оторвавшийся от земли. Пот градом катился с его лба. Огневые блики гнева, печали, боли и нежности сменялись на суровом лице. Обожженное творческим огнем, оно, было вдохновенно и прекрасно.

Я оглянулся. Сильвия ждала его стоя. В ее огромных зрачках испуганной птицы отразился весь тот заколдованный мир, о котором пела скрипка. Точно опрокинутый в лесные озера таинственный ночной пес, залитый лунным светом. Серебряными ручейками из него катились слезы.

Владеско подошел к своему столу. Она протянула к нему руки, ничего не видя и не слыша. Сноп красных роз, присланный ей кем-то из поклонников, лежал на столе. Он сбросил его на пол и упал в кресло.

Большим шелковым платком Сильвия отирала пот с его лица. Постепенно оно принимало свое обычное выражение.

— Да— мечтательно сказал Петя, улыбаясь куда-то в пространство. — «Но когда он играет концерт Сарасате».

В голове у меня бешено крутились строчки.

Так родилась песня.

Прошло три года. За это время я успел побывать во многих странах. Пел в Александрии, Бейруте, в Палестине. Был в Африке, где снимался в кинофильме. В этот сезон я начал свое концертное турне с Германии. Первые гастроли были назначены в Берлине. В прекрасном и большом «Блютнер-зале», отделанном палисандровым деревом, и звучащем, как резонатор виолончели, петь было приятно и интересно.

В моей программе было много новых вещей. Был в ней и «Концерт Сарасате» как назвал я песню, рожденную в Черновицах. Песня имела успех. Ее уже знали.

В день концерта у меня в отеле появился Петя Барац. Он был в Берлине проездом, направляясь в Дрезден. Мы разговорились.

— Знаешь, кто тут играет в Эден-Отеле? — неожиданно вспомнив, спросил он.

— Владеско. Помнишь, тот? Я слушал его вчера и сказал ему, между прочим, что ты написал о нем песню.

— Напрасно! — сухо заметил я. — Он не стоит песни!

— Он был страшно заинтригован, — продолжал Петя, словно не замечая моих слов, — и сказал, что сегодня обязательно будет на твоем концерте.

Огромный «Блютнер-зал» был переполнен. В этот вечер я был в приподнятом настроении. Перед началом концерта заглянул в дырочку занавеса. Владеско сидел в первом ряду. Рядом с ним в простом и строгом платье сидела Сильвия Тоска.

Владеско раскланивался. Его жирное круглое лицо сияло, как начищенный медный таз на солнце. Он пришел слушать «свою» песню.

— Подожди же! — злорадно и весело подумал я. — Ты у меня еще потанцуешь!

Ждать ему пришлось долго. «Концерт Сарасате» стоял последним в программе. Владеско слушал внимательно и слегка удивленно. Как артист, редко свободный от кабацкой работы, он, по-видимому, не бывал на концертах других артистов и кроме себя самого, вероятно, редко кого-нибудь слушал. Всем своим видом и горячими аплодисментами он старался дать мне понять свое удовлетворение от моего искусства.

Но я был сух. Ни улыбкой, ни поклоном не выражал ему никаких симпатий. Весь концерт я пел, стоя точно посреди эстрады, но когда дошел до последней песни и назвал ее, демонстративно резко перешел на правый конец эстрады и остановился прямо против его места в первом ряду. Аккомпаниатор сыграл вступление, я начал:

Ваш любовник скрипач. Он седой и горбатый,
Он вас дико ревнует, не любит и бьет.
Но когда он играет «Концерт Сарасате»,
Ваше сердце, как птица, летит и поет.

Я смотрел и пел, глядя в упор, то в его глаза, то в глаза Сильвии. Владеско слушал в смертельном испуге. Глаза его, казалось, готовы были выскочить из орбит. Он весь как-то съежился, почти вдавившись в глубь кресла.

Он вас скомкал, сломал, обокрал, обезличил.

Слова били, как пощечины. Он прятал лицо, отворачивался от них, пытался закрыться программкой, но они настигали его — жестокие и неуловимые, предназначенные только ему, усиленные моим гневом, темпераментом и силой интонаций.

И когда вы, страдая от ласк хамоватых,
Тихо плачете где-то в углу, не дыша,
Он играет для вас свой «Концерт Сарасате»,
От которого кровью зальется душа!

Он стонал от ярости и боли, уже не владея собой, закрыв лицо руками. Я допевал песню:

Умирающей, нищей, больной и брюхатой,
Ненавидя его, презирая себя,
Вы прощаете все за «Концерт Сарасате»,
Исступленно, бессильно и больно любя!

Мои руки, повторявшие движения пальцев скрипача, упали. В каком-то внезапном озарении я бросил наземь воображаемую скрипку и в бешенстве наступил на нее ногой.

Зал грохнул. Точно почувствовал, что это сейчас уже не концерт, а суд. публичная казнь, возмездие, от которого некуда деться. как на лобном месте.

Толпа неистовствовала. Стучали ногами. кричали. свистели. И ломились стеной к эстраде.

За кулисами артистическая комната была полна людей. Друзья, знакомые и незнакомые, актеры и актрисы, музыканты и журналисты заполняли ее.

Я едва успел опуститься в кресло, как в дверях показалась фигура Владеско. Он шел на меня вслепую, ничего не видя вокруг, разъяренным медведем, наступая на ноги окружающим и расталкивая публику. Все замерли. «Сейчас будет что-то ужасное!» — мелькнуло у меня. Я встал.

Одну минуту мы стояли друг против друга, как два зверя, приготовившихся к смертельной схватке. Он смотрел мне в лицо широко открытыми глазами, белыми от ярости, и тяжело дышал. Это длилось всего несколько секунд. Потом. Что-то дрогнуло в нем. Гримаса боли сверху донизу прорезала его лицо.

— Вы. убили меня! Убили. — бормотал он, задыхаясь.

Руки его тряслись, губы дрожали. Его бешено колотила нервная дрожь.

— Я знаю. Я понял. Я. Но я не буду! Слышите? Не буду! —внезапно и отчаянно крикнул он.

Слезы ручьем текли из его глаз. Дико озираясь вокруг, он точно искал, чем бы поклясться.

— Плюньте мне в глаза! А? Слышите? Плюньте! Сейчас же! Мне будет легче!

И вдруг, точно сломившись, он упал в кресло и зарыдал.

Ваш любовник — скрипач. Он седой и горбатый,
Он вас дико ревнует, не любит и бьет,
Но, когда он играет концерт Сарасате,
Ваше сердце, как птица, летит и поет.

Он альфонс по призванью. Он знает секреты,
И умеет из женщины сделать «зеро».
Но, когда затоскуют его флажолеты,
Он — божественный принц, он влюбленный Пьеро.

Он вас скомкал, сломал, обокрал, обезличил.
«Фам де люкс» он сумел превратить в «фам де шамбр».
И давно уж не моден, давно неприличен
Ваш кротовый жакет с легким запахом «амбр».

И в усталом лице, и в манере держаться
Появилась у вас и небрежность и лень.
Разве можно так горько, так зло насмехаться,
Разве можно топтать каблуками сирень.

И когда вы, страдая от ласк хамоватых,
Тихо плачете где-то в углу, не дыша,
Он играет для вас свой концерт Сарасате,
От которого кровью зальется душа!

Безобразной, ненужной, больной и брюхатой,
Ненавидя его, презирая себя,
Вы прощаете все за концерт Сарасате,
Исступленно, безумно и больно любя.

Метки: концерт сарасате

Процитировано 5 раз
Понравилось: 7 пользователям

Источник