гробик на колесиках что это такое
«Гроб на колесиках уже не так пугает»: как в СССР появились страшилки и что делает крипипасту страшной. Рассказывает фольклористка
Зачем дети рассказывают друг другу страшные истории, почему некоторые из них пугают больше и какие страшилки придумывали советские пионеры?
Исследовательница фольклора Эста Матвеева рассказывает, как формируются современные страшные истории и почему они далеко не всегда пугают.
Эста Матвеева
Аспирантка Центра типологии и семиотики фольклора РГГУ
Что такое страшные истории и как они появились
Говоря о страшных историях, нужно начинать с так называемых пионерских страшных историй, которые еще называют классическим корпусом. Впервые их зафиксировала в середине 1960-х годов [ленинградская ученая] О.Н. Гречина. Позже их ввели в научный оборот вместе с термином «страшная история», куда и вошли многим знакомые истории про гробы на колесиках, желтые шторы, черные утюги и прочее.
Классический корпус сюжетно ограничен и более-менее фиксирован. Однако точное время и место его возникновения до сих пор не известны исследователям.
Отрывок из страшной истории про леггинсы-убийцы из архива Эсты Матвеевой:
«В общем, жила-была девушка, ей было лет 18. У нее была одна проблема: она была весьма полной. Ну то есть жирной, девушка жирной была жутко. Как-то раз она идет по городу и думает, как у нее все плохо, [какая] она жирная, и что нет у нее возлюбленного, ее гнобят. В общем, ей плохо, и тут она заходит в подворотню и видит там цыганку. А цыганка ей говорит: „Я смотрю, ты страдаешь, и смотрю, от избытка жира, я подарю тебе такие леггинсы, ты ходи в них на дискотеку и похудеешь“. Надела девушка эти леггинсы и пошла в клуб. Танцевала она там, танцевала, приходит домой, снимает их, смотрит в зеркало и понимает, что стала совсем худой. Она подумала, что это круто, и снова пошла на дискотеку. Но так получилось, что она опять зашла в подворотню. Там снова цыганка, и она обращается к девушке: „Ты похудела, так что теперь леггинсы не надевай“. Не послушалась девушка цыганку, надела леггинсы и пошла танцевать. Приходит домой, снимает леггинсы, смотрит в зеркало, а она скелет. И она умерла».
Еще есть масса, в том числе и по своей неоднородности, других историй той же жанровой прагматики, которые в классический корпус исследователями до некоторых пор не включалась.
До момента фиксации первых текстов в 60-х нет ни одного источника, в котором мы могли бы их найти. На самом деле, их просто не записывали: наука того времени не признавала и не видела пользы в изучении детских коллективов и бытующего в них фольклора. Тогда изучались лишь игры, сказки, песни и прочее.
При этом по косвенным источникам можно сказать, что жанр существовал и в первой половине XX века: информация о них зафиксирована в литературных мемуарах, воспоминаниях пожилых людей, чье детство приходилось на 40–50-е годы, газетах и журналах того времени, в некоторых случаях в художественной литературе. Однако их недостаточно для того, чтобы проследить истоки формирования корпуса этих историй.
Есть немалая вероятность, что распространение практики рассказывания страшных историй, наряду с более-менее фиксированным корпусом классических историй, связано с 1920-ми годами, когда впервые появились пионерлагеря. Уже в ранних выпусках газеты «Пионерская правда» можно найти описание практик бесед у костра и рассказывания «коллективных» историй. Тем не менее, до некоторых пор их тематика не подразумевает никаких страшных историй: там еще не фиксируется ни летающих простыней, ни красных глаз, ни другого.
Пересказ страшной истории про пастушка Гришку, опубликованной в газете «Пионерская правда» в 1927 году:
«Пастушка Гришку сильно напугали звуки, доносившиеся из склепа, когда он пас коров на кладбище. После этого случая по деревне начали ходить слухи про этот склеп, про старого барина, который будто бы стал выходить из него. Боялись все, но только пионеры продолжали ходить на кладбище и рассказывать там свои истории. Однажды они снарядились в город, где встретили двух приказчиков. Мужики рассказали им историю о том, как во время сильного дождя залезли пьяные в кладбищенский склеп, а под утро с охами и вздохами выбрались наружу. После чего наблюдали удаляющегося с криками пастушка. Пионеры рассказали всем в деревне эту историю, и слухи про старого барина прекратились».
Как именно истории, которые доказывали, что ничего страшного на самом деле нет, перешли к «страшным историям», неизвестно.
Что особенного в современных страшных историях и как крипипаста проникает в устную среду
В XXI веке классические страшные истории за редким исключением бытуют в естественной для них ситуации — по-видимому, в среде младших школьников. Можно предположить, что такие истории перестали удовлетворять детскую потребность в «страшном», подводя к постепенному обновлению репертуара: тот же гроб на колесиках из-за того, что пересказан несколько раз за множество лет, уже не так пугает.
В своем изначальном виде термин «крипипаста» использовался для обозначения крипи-текстов, опубликованных на соответствующих тредах и далее путем репостов распространяющихся по соцсетям. Согласно этой логике, любые тексты — истории про призраков в заброшенных домах, бесплотных духов, отвратительных зомби, безумных маньяков и прочих характерных для страшного фольклора персонажей — могут именоваться крипипастой, если будут постоянно поститься и репоститься в интернете. Снова и снова.
Отрывок из крипипасты про Слендермена:
«С замиранием сердца я подошла и сорвала записку. На ней огромными буквами было написано единственное слово: „БЕГИ“. Кровь застыла в жилах, и сердце начало учащенно биться, когда я поняла, что сзади меня стоит ОН. Лесную тишину прорезал громкий крик; фонарик с камерой вывалились из рук. Я повернулась, чтобы убежать. Он стоял передо мной. И я поняла… это конец. Последнее, что я помню, это резкое головокружение и дикую боль, пронзившую всё мое тело. И лицо. Холодное, пустое, страшное лицо».
Наряду с большим количеством ничем не примечательных текстов в крипипасте выделяют некоторых персонажей, ассоциирующихся в устной среде в первую очередь с видом сайтов, на которых их распространяли. И это при том, что очень часто персонаж или сюжет — заимствование из других отслеживаемых источников.
Так, Слендермен — безликий персонаж в черном костюме с галстуком и длинными конечностями, обитающий в лесу и промышляющий кражей детей при помощи своих щупалец, был создан участником интернет-форума Something Awful в 2009 году в рамках конкурса Create Paranormal Images. Образ в том числе благодаря крипипасте приобрел широкую известность, он стал персонажем компьютерных игр, фан-артов.
Теперь довольно часто при упоминании крипипасты дети вспоминают именно Слендермена, а также не менее знаменитых Джеффа Убийцу, Смеющегося Джека, Оффендрмена и Бена-утопленника.
Однако если в самом начале практика подразумевала письменный обмен историями, в какой-то момент они вместе с модой на термин «крипипаста» начинают проникать в устную среду, рассказываться детьми наравне с другими текстами страшного фольклора. Здесь непонятно только, что теперь сами дети начинают подразумевать под крипипастой, которую так активно рассказывают.
Чем страшные истории пугают и почему не всегда вызывают страх
Идеального рецепта создания действительно страшной «страшной истории» нет. Я уже не говорю о том, что существуют большие сомнения в том, что тексты подобных детских историй действительно имеют отношение к такой эмоции, как страх. На деле здесь замешан гораздо больший спектр эмоций и их оттенков: это может быть волнение, тревога, интерес, возбуждение, любопытство, удивление и даже смех.
Тем не менее, существуют попытки понять, какие из этих историй больше, а какие меньше эмоционально воздействуют на участников «страшной» практики. В своей работе я выделяю «лексические маркеры страха», то есть слова, словосочетания, в некоторых случаях полноценные предложения, которые сообщают о реакции человека, чаще всего главного персонажа событий, на эмоциональный раздражитель: «у него душа ушла в пятки», «от страха он не мог сказать ни слова», «ему было так страшно, что волосы встали дыбом» и прочее.
Отрывок из крипипасты про клоунов:
«Я не успел толком рассмотреть его, как увидел на земле записку. Мое сердце сжалось, а душа ушла в пятки. В записке было написано: „БЕГИ!“. Я побежал что есть мочи к этому сараю. А за мной бежали они. Трое людей в масках клоунов. Они бежали и смеялись, размахивая ножами. Я едва успел укрыться в этом сарае, но я знаю, что это ненадолго. Они найдут меня. Они смеются и говорят о том, что сделают с моим телом. Мне страшно. Вот один из них подобрался очень близко к месту моего обитания. Это конец».
Согласно моим наблюдениям, так как эти элементы можно спокойно включать и выключать из текста, их количество в речи рассказчика увеличивается соразмерно степени его включения в ситуацию рассказывания. Чем он больше ориентирован на эмоциональный отклик слушателей, тем вероятнее в его словах будут присутствовать «маркеры страха».
Их выделение, на мой взгляд, могло бы помочь при разграничении текстов, которые, по мнению рассказчика, способны вызвать эмоциональную реакцию, от текстов, которые в рамках конкретно взятой ситуации не выполняют функцию, предусмотренную жанром, то есть пугания.
Тем не менее до тех пор, пока не будет изобретен способ, позволяющий нам мерить эмоциональную реакцию рассказчика или слушателя страшной истории на исполняющийся текст, все рассуждения о лексических маркерах, о «страшном» и «нестрашном», по-видимому, действительно могут звучать голословно. В этом случае даже наблюдение за исполнением практики не совсем релевантно, так как мы имеем дело с игровой формой взаимодействия, при которой слова и действия не всегда соответствуют реальным эмоциями участников.
Как страшные истории влияют на детей
В 2014 году две 13-летние девочки из штата Висконсин совершили попытку ритуального убийства своей одноклассницы: они хотели принести ее в жертву Слендермену. Подростки опасались, что если они этого не сделают, то убийца придет за ними, так как основная его функция в текстах страшных историй – кража и убийство детей.
В ответ на это появился новый виток интернет-нарративов на соответствующих криписайтах. В них рассказывали истории о людях, совершающих похожие ритуальные убийства с самыми различными мотивировками: получить силу Слендермена, стать похожим на Слендермена, подружиться с ним и другое.
Эта ситуация — крайний случай того, как страшные истории влияют на детей. В действительности всё не так страшно, но тема широко обсуждается до сих пор: споров о пользе и вреде самих текстов страшных историй и практик, при которых они рассказываются, очень много.
Одни исследователи говорят, что страшные истории могут негативно воздействовать на неокрепшую психику ребенка. Другие же — их, по-видимому, большинство — утверждают обратное. В защиту пользы страшных текстов приводят терапевтическую функцию: вербализуя свои страхи, ребенок тем самым от них избавляется.
Почему музей испугался гроба… на колесиках
История о гробе на колесиках началась для меня с подготовки к выставке «Эники-беники или заклинания детства» в Особняке Румянцева (филиал Петропавловской крепости). Дело в том, что на экспозиции у меня был целый блок, посвященный детским страшилкам. Но чего-то мне не хватало. Меланхолично посидев и подумав, я поняла: гроба! Слишком серьезный для меня плотник попросил за гроб 20 000 рублей. Я, пробурчав себе под нос, что за такие деньги куплю готовый и с крышкой лично для себя, удалилась страдать. Не долго. На Порошкинском кладбище мне продали гроб за 600 руб.
Я с друзьями поднимала гроб по лестнице, а за нами шла тетка, явно из простых, которые — «что видят, то и поют».
— О, гроб! — глубокомысленно заявила она.
— Гроб, — меланхолично подтвердила я.
— А на крышку мне денег не хватило, — совершенно честно ответила я. Почему она прекратила со мной разговаривать? (….)
Гроб получился милым, с глазками впереди, нарисованными костяшками внутри и портретом бабы-яги. А когда Рома Маширов прикрутил колесики, он, на мой взгляд, стал неотразим. И я его поволокла в черную комнату выставочных залов особняка Румянцева, где складировала потихоньку все свои коробки для будущей выставки.(….)
Надо заметить, что у людей я вызываю обычно две реакции: либо радость от того, что я живая, в философском смысле этого слова, либо настороженность и опасения, по той же причине. Местные хранители сначала отнеслись ко мне недоуменно. Какая-то дама, непонятного возраста, бегает по лестницам и таскает коробки. А здесь храм искусств, картины обычно висят по стенам и даже посетители иногда бывают. А эта «бегательница» пугает, что народу придет много, да еще дети будут, и выставит непонятно что, явно не Высокое искусство. Мне потом сказали, что считали нас кем-то вроде сатанистов. И тут мы принесли гроб…
— Стася, это Т. М. (директор особняка Румянцева). Мне сказали — вы принесли гроб! (пауза).
Я начинаю понимать, что мой диалог на лестнице начинает повторяться, и решаю его разнообразить:
— Да, хорошенький, с глазками!
Глазки явно вводят собеседницу в ступор. А я начинаю хвастаться своим гробом и объяснять важность этого объекта в детском фольклоре. Надо отдать должное Татьяне Михайловне, она смогла некоторое время выдерживать мое позитивное безумие. Но через несколько дней разговор продолжился.
— Педагогический отдел Петропавловской крепости, — услышала я нажим в голосе, —хочет узнать, — зачем вам гроб!
Я человек смешливый, но сдержалась. Так как все начинало напоминать рассказы Зощенко, я не смогла отказать себе в удовольствии дочитать рассказ до конца.
И день настал. Посмотреть на гроб собралась толпа человек в 25. Как потом оказалось, многие, лет 20 проработав в Петропавловской крепости, ни разу не были в Особняке Румянцева. Их привел мой гроб!
— Это чудесно, сказала я. — Выставка еще не началась, а уже всего лишь один экспонат собрал столько народу. Но у меня есть и другие экспонаты.
И я рассказывала о детском смехе и черных стишках, о Пиковой даме и пресловутом гробе. Лица начали улыбаться, особенно напряженные и внимательные из педотдела стали вступать в диалог, а я чувствовала себя на очередном тренинге, а не на лекции. Вот он — страх смерти, боль и ужас, которую не переработали, а заморозили. И грела, как могла, чтобы начинал хоть по миллиграмму выходить, пусть не через психологию, так хоть через культурологию, страх смерти. Но грела плохо…
Среди уже всеобщей благости неожиданно вскочила одна дама с напряженным лицом:
— Нет, я не понимаю. Я помню, мы же все были пионерами, мы стояли у вечного огня! И никаких гробов там не было!
Я задохнулась от неожиданной логики. Во-первых, гроб там был, во-вторых, при чем тут это! Дама продолжала:
— Вот я спросила у батюшки! Я ему сказала: на выставке по детству будет гроб! И он ответил… — она безмолвно покрутила пальцем у своего виска и с вызовом уставилась на меня.
Я почувствовала, что мое человеколюбие начинает давать трещину и я сейчас бабахну сарказмом по воробьям:
— Меня не очень убеждает глубокомысленный аргумент батюшки, — начала я. Но тут, оттесняя меня плечом, спасая даму, вступила в бой Лена.
—Я хочу заметить, что по данной тематике, связанной с детским фольклором, написаны 3 докторских, 10 кандидатских, проведено несколько научных конференций. — И она продолжала и продолжала, вводя в аргументацию по спасению гроба на колесиках методологичность и академический флер.
Все вновь расслабились, заулыбались и стали ерзать, подавляя возникшую тягу к кофе и печенью. Но не тут-то было!
— Вы меня не убедили, — заявила решительная дама. Давайте голосовать, кто за гроб…
— Лягте или встаньте? — подумала я.
И вот это «давайте голосовать», вынырнувшее из глубин памяти, столь знакомое всем, родившимся в СССР, возбудило даже педагогический отдел Петропавловской крепости. Народ загомонил, стал отплевываться, ругаться и пошел пить кофе, по дороге приветствуя появления гроба на колесиках на выставке. А дама? Дама в дальнейшем наблюдала за тем, что происходит на выставке, видела наш с Леной бесконечный труд, видела радостные лица посетителей и в конце концов перепостила мое выступление в газете о детских страшилках. Извинения приняты, да и не за что извиняться, у каждого из нас свой страх смерти. И кто как может, тот так и справляется.
Выставка прошла хорошо. Было много народу, нас благодарили за детские дневники, плакали и смеялись над детскими коллекциями, баловались в зале «Поход» и ходили на лекции по культурологи детства. Много детей, хохоча, залезали в гроб и говорили родителям: «Я такую страшилку знаю…»
Надо бы где-то еще такую выставку устроить… Чего гроб зазря стоит!
Гроб на колесиках
Как не поругаться
Приблизительное время чтения: 6 мин.
Я забыла вовремя сдать колонку. Вообще я все забываю — то постиранное белье в стиральной машине, то кипящую картошку на плите. Недавно вот забыла прямо посреди урока, что говорила и что хотела сказать. Поэтому я всегда прошу редакторов, которым сдаю тексты, чтобы они стали моим гробом на колесиках: сама не справляюсь.
Гроб на колесиках — это страшилка из детства, в которой весь смак — в нагнетании ужаса. Радио говорит девочке, которая осталась одна дома: девочка-девочка, гроб на колесиках ездит по улицам. Потом — девочка-девочка, гроб на колесиках едет по твоей улице. Потом — гроб на колесиках нашел твой дом. Потом — поднимается на твой этаж. Ну, потом этот гроб появляется у девочки дома, а дальше зависит от фантазии рассказчика. На нынешних сайтах висит какая-то унылая дребедень про мертвую девочку с колесиком во рту, но в моем детстве она лихо громила молотком гроб на колесиках, а оттуда вылезал скелет и жаловался, что в автосервисе страшно дерут за ремонт.
Собственно, гроб на колесиках мне пришел в голову, когда моя дочь училась в седьмом или восьмом классе. Я приходила домой с работы и заставала дома хаос. Неубранные тарелки, разбросанные бумажки, школьный рюкзак в коридоре, несделанные уроки — все, что так выводит из себя усталую мать, приползающую домой в десятом часу вечера. И ни ругань, ни объяснения, ни нотации — ничего не помогало. Мне надоело проводить каждый вечер в унылых разборках. И в какую-то добрую минуту я вспомнила про гроб на колесиках. И стала звонить.
— Девочка-девочка, гроб на колесиках выходит с работы. Он просит помыть посуду и полить цветы. И ты уже сделала алгебру?
— Девочка-девочка, гроб на колесиках уже в метро, как там алгебра?
— Девочка-девочка, гроб на колесиках сел в маршрутку и через 20 минут будет дома. Если у тебя на полу валяются бумажки — убери.
О чудо! К моему приходу часть уроков была сделана, бумажки с пола собраны, а иногда даже помыта посуда. А потом как-то само стало получаться, с одного звонка. А то и без него. И совсем отпала нужда орать и воспитывать.
Гроб на колесиках вообще может сослужить добрую службу, когда кто-то из членов семьи хронически забывает о нужных домашних и рабочих делах. Человеку свойственно забывать о несрочном или неприятном, и гроб на колесиках прекрасно спасает от чудовищных семейных сцен.
Знаю одну семью, где мама исправно ругала дочь за неубранную комнату, причитая «кто тебя такую замуж возьмет». Дочь бесилась, требовала, чтобы не приставала и не лезла к ней в комнату: противно смотреть — не смотри. Ей, может, и самой мешал беспорядок, но такой объем работы и неумение систематизировать хаос приводили ее в отчаяние. До паралича. До беспомощной тоски. Я ничего не могу, я не умею, я бездарна, я никому такая не нужна. Вечные горы хлама в детской, вечные конфликты, вечное «я хуже всех» про себя и «закрой дверь с той стороны» вслух.
Через много лет дочь выросла, родила ребенка — и в какой-то момент стала болеть и остро нуждаться в маминой помощи. А мама стала бабушкой. И вдруг перестала пилить свою дочь — и стала просто предлагать: давай я тебе помогу? Давай мы вместе разберем шкаф? Давай наведем порядок тут? Ни нотаций, ни причитаний, ни осуждения — простое «тебе трудно, давай помогу». И помощь с благодарностью принималась.
Иногда слушаешь или читаешь чужие жалобы на семейные конфликты — из-за какого-то несчастного чайника, который жена забывает согреть к приходу мужа, из-за немытой посуды в раковине, из-за беспорядка в прихожей, из-за домашек, которые откладываются до ночи, и экзаменов, к которым большие дети вроде бы и готовятся, а сами сидят в социальных сетях — вроде бы и тянут резину, и хорошо бы к ним кто пришел на помощь, сказал бы — так, стоп, сейчас два часа работать, а потом — так и быть, полчаса дуракаваляния…
Но помощь приходит злобная и обличающая: ааа, ты опять? Опять посуда? Опять сапоги валяются? Опять куртку бросил? Опять Вконтакте сидишь? Аааа, это так ты к экзамену готовишься? Господи, за что мне это? Растишь-растишь, учишь-учишь, платишь-платишь…
А с той стороны: ну хватит, а? ты можешь перестать орать? Ну надоело… Выйди отсюда уже, а? достал! Надоела! Ты чего добиваешься? Да, я могу уйти, тебе это надо?
Здесь ведь тоже работает гроб на колесиках, смешное и не злобное, не обличающее, не осуждающее напоминание: а про это ты не забыл? А это помнишь? Пора работать! Так одна знакомая мама в первые сессии ребенка по договоренности заглядывала в комнату каждые полчаса: работаешь? Нет? Ку-ку! Пора работать!
Никаких комментариев про «бездельничаешь», никакого осуждения — простая техническая помощь в структурировании времени, кукушка на часах, вынесенная вовне функция ежедневника.
Правда, чтобы она заработала, нам должны доверять и не ожидать с нашей стороны водопада упреков, тычков, пинков и обвинений. Иначе — отстань, сам знаю.
От нас хотели бы дружеской помощи — понимающей, заботливой, не прокурорской. Вот как Штольц и Ольга, искренне любящие Обломова, поначалу спасали, теребили и будили его: проснись, оденься, читай, выходи из дома…. Но нет, мы берем на себя функции прокурора и судьи. Сыну ли своему, жене ли, брату ли, мужу ли, старой ли маме: я сколько раз просила тебя не давать Мане конфеты? Ну ты сама как маленькая! Вообще доверять нельзя! Сколько можно жить в свинарнике, тебе что — самому приятно? Свинья — она свинья и есть! Кому ты такая нужна? Кто тебя замуж возьмет? Приходишь домой еле живой — как в конюшню! Что ты весь день делала? Чем занималась? Врун и ничтожество! Где опять дневник?!
«Порицать — значит сказать о ком-нибудь: такой-то солгал, или разгневался, или впал в блуд, или сделал что-либо подобное, — наставляет авва Дорофей. — Вот такой злословил брата, т. е. сказал пристрастно о его согрешении. А осуждать — значит сказать: такой-то лгун, гневлив, блудник. Вот сей осудил самое расположение души его, произнёс приговор о всей его жизни, говоря, что он таков-то, и осудил его, как такого — а это тяжкий грех». Поразительно, сколько злословия ежедневно слетает с наших уст, сколько нерях, свиней, дураков, балбесов, гадов, сволочей, бестолочей, нарочно измывающихся, идиотов, позорников, поганцев, уродов, безмозглых добрые матери и отцы семейств, одержимые желанием воспитать и наставить на путь истинный, каждый день отсыпают своим самым любимым людям самой щедрой мерой. И ведь это еще речь не дошла даже до коллег, начальников, думских депутатов и спутников в маршрутке.
Это ведь нам сказано: будьте милосерды, как Отец ваш милосерд. Это нам напоминают святые отцы и подвижник: «не суди и не уничижай никого», «берегись осуждать кого-либо прежде, чем его Бог осудит».
А мы придем домой, увидим немытую посуду и конфетный фантик на полу — и понеслось. Будто в немытой посуде и конфетном фантике прячется легион бесов — и только и ждет, когда мы захотим кого-нибудь повоспитывать.
Хотя самим, чтобы сдать работу в срок, нужен гроб на колесиках.
Гробик на колесиках что это такое
Одна девочка стала убираться в доме. Радио говорит:
— Девочка, девочка, гроб на колёсиках ищёт твой город.
Девочка не прячется. Радио опять:
— Девочка, девочка, гроб на колёсиках ищет твой дом.
Девочка не прячется. Радио:
— Девочка, девочка, гроб на колёсиках ищет твою квартиру.
Девочка не прячется. Радио снова:
— Девочка, девочка, гроб на колёсиках уже у тебя за спиной.
Девочка не спряталась, и гроб ее прибил, подвесил к потолку и поставил под нее таз, чтобы кровь стекала.
Гроб на колёсиках — 3
Однажды мама, уходя на работу, сказала дочке:
— Никому дверь не открывай!
Через некоторое время зазвонил телефон. Девочка подняла трубку и услышала:
— Девочка, девочка, гробик на колёсиках ищет тебя. Он уже нашёл твой город.
Через некоторое время опять зазвонил телефон:
— Девочка, девочка, гробик на колёсиках нашёл твою улицу и ищет твой дом.
Девочка испугалась и стала прятаться. Опять зазвонил телефон, но девочка не брала трубку. Тогда радио включилось само собой и сказало:
— Девочка, девочка, гробик на колёсиках нашел твой этаж и квартиру.
Тут же раздался звонок в дверь. Девочка вылезла из шкафа и посмотрела в глазок, но никого там не увидела. Поэтому она открыла дверь. Гробик на колёсиках въехал в комнату. Оттуда выскочил черт, затащил девочку в гробик и уехал…
Гроб на колёсиках — 4
Гроб на колёсиках
жила-была девочка у мамы. Однажды она осталась одна. И вдруг по радио передают:
— Девочка, девочка, Гроб на Колёсиках выехал с кладбища, твою улицу ищет. Прячься.
Девочка испугалась, не знает, что делать. Мечется по квартире, хочет маме по телефону позвонить. А в телефон говорят:
— Девочка, девочка, Гроб на Колёсиках нашёл твою улицу, он твой дом ищет.
Девочка пугается страшно, все замки запирает, но из дома не убегает. Дрожит. Радио снова передаёт:
— Девочка, девочка, Гроб на Колёсиках твой дом нашёл. В квартиру едет!
И так далее. Короче, когда мама домой приходит, она находит девочку неживой. Только во рту одно колёсико какое-то.
ГРОБ НА КОЛЕСИКАХ ПО-РОСТОВСКИ