глаза они так и сверкали
Глаза они так и сверкали
Бэла – второстепенный персонаж романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». В статье приведена информация о персонаже из произведения, цитатная характеристика.
Полное имя
«Ну что, какова?» – «Прелесть! – отвечал он. – А как ее зовут?» – «Ее зовут Бэлою», – отвечал я.
Возраст
и вот к нему подошла меньшая дочь хозяина, девушка лет шестнадцати
Отношение к Печорину
Влюбленное. Бэла очень сильно любила Печорина:
Только едва он коснулся двери, как она вскочила, зарыдала и бросилась ему на шею. (к Печорину)
Бэла сидела на кровати в черном шелковом бешмете, бледненькая, такая печальная,
Я вчера целый день думала, – отвечала она сквозь слезы, – придумывала разные несчастья: то казалось мне, что его ранил дикий кабан, то чеченец утащил в горы… А нынче мне уж кажется, что он меня не любит.
Четверть часа спустя Печорин вернулся с охоты; Бэла бросилась ему на шею, и ни одной жалобы, ни одного упрека за долгое отсутствие…
Он стал на колени возле кровати, приподнял ее голову с подушки и прижал свои губы к ее холодеющим губам; она крепко обвила его шею дрожащими руками, будто в этом поцелуе хотела передать ему свою душу…
Внешность Бэлы
И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной серны, так и заглядывали нам в душу.
устоит ли азиатская красавица против такой батареи?
бледность покрыла это милое личико!
она у нас так похорошела, что чудо; с лица и с рук сошел загар, румянец разыгрался на щеках
Что за глаза! они так и сверкали, будто два угля
Она призадумалась, не спуская с него черных глаз своих, потом улыбнулась ласково и кивнула головой в знак согласия…
целовал ее черные локоны
Социальный статус
Младшая дочь мирного князя, жившего в шести верстах от крепости N.
Мы с Печориным сидели на почетном месте, и вот к нему подошла меньшая дочь хозяина
я не раба его (Печорина) – я княжеская дочь.
Дальнейшая судьба
– И Бэла умерла?
– Умерла; только долго мучилась, и мы уж с нею измучились порядком
Личность Бэлы
Характер у Бэлы огненный: в ней переплетаются гордость, упрямство, веселость, шутливость, чувственность и нечто разбойничье.
Григорий Александрович каждый день дарил ей что-нибудь: первые дни она молча гордо отталкивала подарки
Долго бился с нею Григорий Александрович
Дьявол, а не женщина!
А если это так будет продолжаться, то я сама уйду: я не раба его – я княжеская дочь.
глаза ее сверкали. … и в тебе, душенька, не молчит разбойничья кровь!»
Уж какая, бывало, веселая, и все надо мной, проказница, подшучивала…
«Я умру!» – сказала она. Мы начали ее утешать, говорили, что лекарь обещал ее вылечить непременно; она покачала головой и отвернулась к стене: ей не хотелось умирать.
Она, бывало, нам поет песни иль пляшет лезгинку… А уж как плясала!
Статьи в тему:
Пожалуйста, поддержите этот проект, расказав о нем друзьям:
Глаза они так и сверкали
МАТЕРИАЛЫ И ИССЛЕДОВАНИЯ ПО ИСТОРИИ
Р У С С К О Й Л И Т Е Р А Т У Р Ы XIX-го ВЕКА. I
В предлагаемом сборнике читатель найдет несколько
статей, объединенных темой о романтизме в русской лите-
ратуре первой половины XIX-го века. Научное обследование
этого явления у нас начато лет двадцать с небольшим
назад в трудах А. H. Веселовского, /7. Н. Сакулинаt H. К.
от каких либо прочных и окончательных выводов. Наука
истории русской литературы XIX-го века вообще еще очень
молода, несмотря на существование большой критической
литературы об отдельных писателях, несмотря на налич-
ность изрядного числа пособий для школы и самообразо-
вания, носящих неоправданное содержанием название
„историй» этой литературы. Поэтому участники сборника
полагают, что и их попытка разобраться в ряде общих
и частных вопросов, связанных с фактами русской лите-
ратуры 30 — 50-х гг. XIX-го века будет небесполезной.
Участников сборника объединили не только общие
историко-литературные интересы, но и общее место ра-
боты. Им являлся в 1917 и следующих годах семинарий по
истории русской литературы XIX-го века, работавший при
Харьковских Высших Женских Курсах под руководством
нижеподписавшегося, — ас 1922-го — историко-литературная
истории европейской культуры, в 1926 году преобразованная
в научно-исследовательскую кафедру литературоведения
сотрудниками которой и состоят ныне авторы сборника
К сожалению, из результатов работы семинария нам
удается вынести на суд компетентных читателей пока
Вступительная статья „Очередные вопросы изучения
русского романтизма» определяет в известной мере задачи
и направление, а также метод следующих за ней этюдов.
В них предлагаются — то опыты изучения отдельных
литературных жанров — с привлечением современной мас-
совой литературной продукции ( ас-
смотрение отзвуков романтизма 30-х годов в позднейшей
русской литературе (статья М. О. Габель).
Разумеется, авторы не считают, что ил≪ удалось
в этом небольшом круге статей охватить все „очередные
вопросы» изучения русского романтизма. //з того, что во-
просы социологического объяснения данных литературных
фактов в сборнике мало затронуты — отнюдь не следует,
что авторы статей не имеют их в общем плане своих
научных занятий. //о объяснению явлений необходимо
должно предшествовать их описание. А состояние ма-
терьяла русской литературы Х1Х-го века еще таково, что
в регистрации, классификации и описании фактов еще долго
будет ощущаться острая потребность.
Харьков, январь 1927 г.
ОЧЕРЕДНЫЕ ВОПРОСЫ ИЗУЧЕНИЯ РУССКОГО
Сотни страниц в научных исследованиях, посвященных
вопросу о том, что такое романтизм, сотни ответов, данных
с самых различных точек зрения, до сих пор не положили
конца путанице, не развеяли тумана, внесенного этим терми-
ном в историю литературы, в частности русской. Объясняется
эта путаница отчасти тем, что кличкою „романтизм» называют
Явления разного порядка. Называют им идеалистическое
вечества развившиеся до крайности материализм, скептицизм,
холодную рассудочность или, наконец, то духовное безразли-
чие, которое не делает никаких усилий, чтобы подняться выше
конечных вещей окружающего его мира» (слова 3 а м о т и н а).
Это позволяет говорить не только о романтизме Шлегелей,
Новалиса, Шеллинга, но и о романтизме Вл. Соловьева, но
и о романтизме Петрарки, а если угодно, то и Еврипида и,
в конце концов, расширить значение термина до таких преде-
лов, что в них найдут себе место и Расин, и Диккенс, да и
вообще всякий, у кого можно установить идеализм мировоз-
зрения. Само собой разумеется, что „идеалистические порывы»
еще не позволяют говорить об „идеалистическом мировоззре-
нии», а, между тем, и эти порывы, н а с т р о е н и я точно
также определяются у нас словом романтизм вслед за знаме-
нитой в свое время тирадой Белинского, воспевавшего роман-
тизм, как „желание, стремление, порыв, чувство, вздох, стон,
жалобу на несовершившиеся надежды, которым не было имени,
грусть по утраченном блаженстве, которое бог знает в чем
состояло; мир, чуждый всякой действительности, населенный
тенями и призраками. унылое, медленно текущее настоящее,
которое оплакивает прошедшее и не видит перед собой буду-
щего. любовь, которая питается грустью, и которая без гру-
сти не имела бы, чем поддержать свое существование». От-
сюда легко было сделать вывод о романтизме, как о своего
рода болезни переходного возраста, свойственной и творчеству
отдельных поэтов, и целым литературам на определенной ста-
дии их развития. С этими двумя характеристиками романтизма
и орудовала, главным образом, наша, а отчасти и западно-
европейская критика: и не мудрено, что в число романтиков
у нас попали и Алексей Толстой, и Полонский, и Гоголь,
и Лермонтов, и Бакунин, и К. Леонтьев („философ реакцион-
ной романтики»), и Достоевский („представитель подлинно-
русского романтизма»), и даже Л. Н. Толстой (по суждениям
С е й л ь е р а и др.), и даже Островский („романтик быта»), не
говоря уже о Горьком, Л. Андрееве и символистах, которые
так и остались с укрепляющейся за ними кличкой „нео-роман-
Лишь в сравнительно недавнее время обозначилась тен-
денция пользоваться словом романтизм для наименования опре-
деленного литературного стиля. В обиходе русской науки
о литературе термин „стиль» еще только прививается, не
вытеснив старого и более популярного термина „направление»:
„направления» же в литературе принято было характеризовать
не столько на основании свойственных им художественных
приемов, сколько опять таки на основании „мировоззрения»
и „настроений». Разумеется, художественный стиль — сово-
купность этих приемов — обыкновенно связан с соответствен-
ными настроениями, определяется соответственным мировоз-
зрением: но обратный порядок не обязателен: идеалистическое
настроение может не требовать для своего выражения непре-
менно романтического стиля. Нужно же, наконец, признать,
что возможны многочисленные разновидности „идеалистиче-
ских мировоззрений» и еще более „настроений», и загонять их
в одну ограду „романтизма» неосновательно, если хочешь
разобраться в явлениях и распределить их по различию их
примет. Здесь то и возникает вопрос, до сих пор не решен-
ный: есть ли романтический стиль — явление, свойственное опре-
Глаза они так и сверкали
День угасал; лиловые облака, протягиваясь по западу, едва пропускали красные лучи, которые отражались на черепицах башен и ярких главах монастыря. Звонили к вечерни; монахи и служки ходили взад и вперед по каменным плитам, ведущим от кельи архимандрита в храм; длинные, черные мантии с шорохом обметали пыль вслед за ними; и они толкали богомольцев с таким важным видом, как будто бы это была их главная должность. Под дымной пеленою ладана трепещущий огонь свечей казался тусклым и красным; богомольцы теснились вокруг сырых столбов, и глухой, торжественный шорох толпы, повторяемый сводами, показывал, что служба еще не началась.
У ворот монастырских была другая картина. Несколько нищих и увечных ожидали милости богомольцев; они спорили, бранились, делили медные деньги, которые звенели в больших посконных мешках; это были люди, отвергнутые природой и обществом (только в этом случае общество согласно бывает с природой); это были люди, погибшие от недостатка или излишества надежд, олицетворенные упреки провидению; создания, лишенные права требовать сожаления, потому что они не имели ни одной добродетели, и не имеющие ни одной добродетели, потому что никогда не встречали сожаления.
Их одежды были изображения их душ: черные, изорванные. Лучи заката останавливались на головах, плечах и согнутых костистых коленах; углубления в лицах казались чернее обыкновенного; у каждого на челе было написано вечными буквами нищета! — хотя бы малейший знак, малейший остаток гордости отделился в глазах или в улыбке!
В толпе нищих был один — он не вмешивался в разговор их и неподвижно смотрел на расписанные святые врата; он был горбат и кривоног; но члены его казались крепкими и привыкшими к трудам этого позорного состояния; лицо его было длинно, смугло; прямой нос, курчавые волосы; широкий лоб его был желт как лоб ученого, мрачен как облако, покрывающее солнце в день бури; синяя жила пересекала его неправильные морщины; губы, тонкие, бледные, были растягиваемы и сжимаемы каким-то судорожным движением, и в глазах блистала целая будущность; его товарищи не знали, кто он таков; но сила души обнаруживается везде: они боялись его голоса и взгляда; они уважали в нем какой-то величайший порок, а не безграничное несчастие, демона — но не человека: — он был безобразен, отвратителен, но не это пугало их; в его глазах было столько огня и ума, столько неземного, что они, не смея верить их выражению, уважали в незнакомце чудесного обманщика. Ему казалось не больше 28 лет; на лице его постоянно отражалась насмешка, горькая, бесконечная; волшебный круг, заключавший вселенную; его душа еще не жила по-настоящему, но собирала все свои силы, чтобы переполнить жизнь и прежде времени вырваться в вечность; — нищий стоял сложа руки и рассматривал дьявола, изображенного поблекшими красками на св. вратах, и внутренно сожалел об нем; он думал: если б я был чорт, то не мучил бы людей, а презирал бы их; стоят ли они, чтоб их соблазнял изгнанник рая, соперник бога. другое дело человек; чтоб кончить презрением, он должен начать с ненависти!
И глаза его блистали под беспокойными бровями, и худые щеки покрывались красными пятнами: всё было согласно в чертах нищего: одна страсть владела его сердцем или лучше он владел одною только страстью, — но зато совершенно!
«Христа ради, барин, — погорелым, калекам, слепому… Христа ради копеечку!» — раздался крик его товарищей; он вздрогнул, обернулся — и в этот миг решилась его участь. — Что же увидал он? русского дворянина, Бориса Петровича Палицына. Не больше.
Представьте себе мужчину лет 50, высокого, еще здорового, но с седыми волосами и потухшим взором, одетого в синее полукафтанье с анненским крестом в петлице; ноги его, запрятанные в огромные сапоги, производили неприятный звук, ступая на пыльные камни; он шел с важностью размахивая руками и наморщивал высокий лоб всякий раз, как докучливые нищие обступали его; — двое слуг следовали за ним с подобострастием. — Палицын положил серебряный рубль в кружку монастырскую и, оттолкнув нищих, воскликнул: «Прочь, вы! — лентяи. — Экие молодцы — а просят Христа ради; что вы не работаете? дай бог, чтоб пришло время, когда этих бродяг без стыда будут морить с голоду. — Вот вам рубль на всю братию. — Только чур не перекусайтесь за него».
Между тем горбатый нищий молча приблизился и устремил яркие черные глаза на великодушного господина; этот взор был остановившаяся молния, и человек, подверженный его таинственному влиянию, должен был содрогнуться и не мог отвечать ему тем же, как будто свинцовая печать тяготела на его веках; если магнетизм существует, то взгляд нищего был сильнейший магнетизм.
Когда старый господин удалился от толпы, он поспешил догнать его.
— Очень мало! — я хочу работы…
С язвительной усмешкой посмотрел старик на нищего, на его горб и безобразные ноги… но бедняк нимало не смутился, и остался хладнокровен, как Сократ, когда жена вылила кувшин воды на его голову, но это не было хладнокровие мудреца — нищий был скорее похож на дуэлиста, который уверен в меткости руки своей.
— Если ты, барин, думаешь, что я не могу перенесть труда, то я тебя успокою на этот счет. — Он поднял большой камень и начал им играть как мячиком; Палицын изумился.
— Хочешь ли быть моим слугою?
Нищий в одну минуту принял вид смирения и с жаром поцеловал руку своего нового покровителя… из вольного он согласился быть рабом — ужели даром? — и какая странная мысль принять имя раба за 2 месяца до Пугачева.
— Клянусь головою отца моего, что исполню свою обязанность! — воскликнул нищий, — и адская радость вспыхнула на бледном лице.
— Прелестное имя для такого урода!
Слуги подхватили шутку барина и захохотали; нищий взглянул на них с презрением, и неуместная веселость утихла; подлые души завидуют всему, даже обидам, которые показывают некоторое внимание со стороны их начальника.
— Следуй за мной. сказал Палицын, и все оставили монастырь. Часто Вадим оборачивался! на полусветлом небосклоне рисовались зубчатые стены, башни и церковь, плоскими черными городами, без всяких оттенок; но в этом зрелище было что величественное, заставляющее душу погружаться в себя и думать о вечности, и думать о величии земном и небесном, и тогда рождаются мысли мрачные и чудесные, как одинокий монастырь, неподвижный памятник слабости некоторых людей, которые не понимали, что где скрывается добродетель, там может скрываться и преступление.
Поздно, поздно вечером приехал Борис Петрович домой; собаки встретили его громким лаем, и только по светящимся окнам можно было узнать строение; ветер шумя качал ветелки, насаженные вокруг господского двора, и когда топот конский раздался, то слуги вышли с фонарями навстречу, улыбаясь и внутренно проклиная барина, для которого они покинули свои теплые постели, а может быть, что-нибудь получше. Палицын взошел в дом; — в зале было темно; оконницы дрожали от ветра и сильного дождя; в гостиной стояла свеча; эта комната была совершенно отделана во вкусе 18-го века: разноцветные обои, три круглые стола; перед каждым небольшое канапе; глухая стена, находящаяся между двумя высокими печьми, на которых стояли безобразные статуйки, была вся измалевана; на ней изображался завядшими красками торжественный въезд Петра I в Москву после Полтавы: эту картину можно бы назвать рисованной программой.
Перед ореховым гладким столом сидела толстая женщина, зевая по сторонам, добрая женщина. жиреть, зевать, бранить служанок, приказчика, старосту, мужа, когда он в духе… какая завидная жизнь! и всё это продолжается сорок лет, и продолжится еще столько же… и будут оплакивать ее кончину… и будут помнить ее, и хвалить ее ангельский нрав, и жалеть… чудо что за жизнь! особливо как сравнишь с нею наши бури, поглощающие целые годы, и что еще ужаснее — обрывающие чувства человека, как листы с дерева, одно за другим.
Глаза они так и сверкали
Герой нашего времени. Маскарад
© Издание. Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2015
Герой нашего времени
Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых… Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!
Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека; это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали.
Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает и, к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить – это уж бог знает!
Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с остальными вещами, к счастью для меня, остался цел.
Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую гору, и во все горло распевал песни. Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуею.
Подъехав к подошве Койшаурской горы, мы остановились возле духана. Тут толпилось шумно десятка два грузин и горцев; поблизости караван верблюдов остановился для ночлега. Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица, – а эта гора имеет около двух верст длины.
Нечего делать, я нанял шесть быков и нескольких осетин. Один из них взвалил себе на плечи мой чемодан, другие стали помогать быкам почти одним криком.
За моею тележкою четверка быков тащила другую как ни в чем не бывало, несмотря на то, что она была доверху накладена. Это обстоятельство меня удивило. За нею шел ее хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду. Я подошел к нему и поклонился; он молча отвечал мне на поклон и пустил огромный клуб дыма.
– Мы с вами попутчики, кажется?
Он молча опять поклонился.
– Вы, верно, едете в Ставрополь?
– Так-с точно… с казенными вещами.
– Скажите, пожалуйста, отчего это вашу тяжелую тележку четыре быка тащат шутя, а мою, пустую, шесть скотов едва подвигают с помощью этих осетин?
Он лукаво улыбнулся и значительно взглянул на меня:
– Вы, верно, недавно на Кавказе?
Он улыбнулся вторично.
– Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки все ни с места… Ужасные плуты! А что с них возьмешь. Любят деньги драть с проезжающих… Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут на водку. Уж я их знаю, меня не проведут!
– А вы давно здесь служите?
– Да, я уж здесь служил при Алексее Петровиче[1], – отвечал он, приосанившись. – Когда он приехал на Линию, я был подпоручиком, – прибавил он, – и при нем получил два чина за дела против горцев.
– Теперь считаюсь в третьем линейном батальоне. А вы, смею спросить.
Разговор этим кончился, и мы продолжали молча идти друг подле друга. На вершине горы нашли мы снег. Солнце закатилось, и ночь последовала за днем без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге; но благодаря отливу снегов мы легко могли различать дорогу, которая все еще шла в гору, хотя уже не так круто. Я велел положить чемодан свой в тележку, заменить быков лошадьми и в последний раз оглянулся на долину; но густой туман, нахлынувший волнами из ущелий, покрывал ее совершенно, ни единый звук не долетал уже оттуда до нашего слуха. Осетины шумно обступили меня и требовали на водку; но штабс-капитан так грозно на них прикрикнул, что они вмиг разбежались.
– Ведь этакий народ! – сказал он, – и хлеба по-русски назвать не умеет, а выучил: «Офицер, дай на водку!» Уж татары по мне лучше: те хоть непьющие…
– Завтра будет славная погода! – сказал я.
Штабс-капитан не отвечал ни слова и указал мне пальцем на высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас.
Найдите частицы в приведенных ниже предложениях и определите их разряды.
1. Ни одной птицы не было слышно: все приютились и замолкли; лишь изредка звенел стальным колокольчиком насмешливый голосок синицы (Тургенев). 2. Да, вот именно такое утро сегодня, как будто каждое существо на земле нашло свое место; и никто никому не мешает: вот истинный образ мира во всем мире (Пришвин). 3. Не ищи от людей помощи в том, что сам себе можешь сделать, и не жалуйся на другого, если в себе самом сомневаешься: не сам ли я в том виноват, не я ли сам что-нибудь упустил (Пришвин). 4. Рябово всего в пяти верстах от моей Шипиловки, а я таки давно в Шипиловке не бывал: все времени улучить не мог (Тургенев). 5. — А вы, Максим Максимыч, разве не едете? — Нет-с (Лермонтов). 6. Едва ли мне поверят, какие были любимейшие предметы моих размышлений во время моего отрочества, — так они были несообразны с моим возрастом и положением (Л. Толстой). 7 Настала ночь. О, если бы я был живописец, я бы чудно изобразил всю прелесть ночи! (Гоголь). 8. Петруша в Петербург не поедет. Чему научится он, служа в Петербурге? Мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон (Пушкин). 9. Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу! (Гоголь). 10. Ведь так ясно, чтобы начать жить в настоящем, надо сначала искупить наше прошлое, покончить с ним, а искупить его можно только страданием, только необычайным, непрерывным трудом (Чехов). 11. Что за глаза! Они так и сверкали, будто два угля (Лермонтов). 12. Вряд ли в птичьем мире есть такое разнообразие видов и пород маленьких и больших птиц, как в обширном семействе куликов (Соколов)