Бег восемь снов михаил булгаков книга
Бег восемь снов михаил булгаков книга
Пьеса в четырех действиях
Бессмертье – тихий, светлый брег;
Наш путь – к нему стремленье.
С е р а ф и м а В л а д и м и р о в н а К о р з у х и н а – молодая петербургская дама.
С е р г е й П а в л о в и ч Г о л у б к о в – сын профессора-идеалиста из Петербурга.
А ф р и к а н – архиепископ Симферопольский и Карасу-Базарский, архипастырь именитого воинства, он же химик М а х р о в.
П а и с и й – монах.
Д р я х л ы й и г у м е н.
Б а е в – командир полка в Конармии Буденного.
Г р и г о р и й Л у к ь я н о в и ч Ч а р н о т а – запорожец по происхождению, кавалерист, генерал-майор в армии белых.
Б а р а б а н ч и к о в а – дама, существующая исключительно в воображении генерала Чарноты.
Л ю с ь к а – походная жена генерала Чарноты.
К р а п и л и н – вестовой Чарноты, человек, погибший из-за своего красноречия.
Д е Б р и з а р – командир гусарского полка у белых.
Р о м а н В а л е р ь я н о в и ч Х л у д о в.
Г о л о в а н – есаул, адъютант Хлудова.
К о м е н д а н т с т а н ц и и.
Н а ч а л ь н и к с т а н ц и и.
Н и к о л а е в н а – жена начальника станции.
О л ь к а – дочь начальника станции, 4-х лет.
П а р а м о н И л ь и ч К о р з у х и н – муж Серафимы.
Т и х и й – начальник контрразведки.
С к у н с к и й, Г у р и н – служащие в контрразведке.
Б е л ы й г л а в н о к о м а н д у ю щ и й.
Л и ч и к о в к а с с е.
А р т у р А р т у р о в и ч – тараканий царь.
Ф и г у р а в к о т е л к е и в и н т е н д а н т с к и х п о г о н а х
Т у р ч а н к а, л ю б я щ а я м а т ь.
П р о с т и т у т к а – к р а с а в и ц а.
Г р е к-д о н ж у а н.
А н т у а н Г р и щ е н к о – лакей Корзухина.
М о н а х и, б е л ы е ш т а б н ы е о ф и ц е р ы, к о н в о й н ы е к а з а к и Б е л о г о г л а в н о к о м а н д у ю щ е г о, к о н т р-р а з в е д ч и к и, к а з а к и в б у р к а х, а н г л и й с к и е, ф р а н ц у з с к и е и и т а л ь я н с к и е м о р я к и, т у р е ц к и е и и т а л ь я н с к и е п о л и ц е й с к и е, м а л ь ч и ш к и т у р к и и г р е к и, а р м я н с к и е и г р е ч е с к и е г о л о в ы в о к н а х, т о л п а в К о н с т а н т и н о п о л е.
Сон первый происходит в Северной Таврии в октябре 1920 года. Сны второй, третий и четвертый – в начале ноября 1920 года в Крыму.
Пятый и шестой – в Константинополе летом 1921 года.
Седьмой – в Париже осенью 1921 года.
Восьмой – осенью 1921 года в Константинополе.
Мне снился монастырь…
Слышно, как хор монахов в подземелье поет глухо: «Святителю отче Николае, моли Бога о нас…»
Тьма, а потом появляется скупо освещенная свечечками, прилепленными у икон, внутренность монастырской церкви. Неверное пламя выдирает из тьмы конторку, в коей продают свечи, широкую скамейку возле нее, окно, забранное решеткой, шоколадный лик святого, полинявшие крылья серафимов, золотые венцы. За окном безотрадный октябрьский вечер с дождем и снегом. На скамейке, укрытая с головой попоной, лежит Б а р а б а н ч и к о в а. Химик М а х р о в, в бараньем тулупе, примостился у окна и все силится в нем что-то разглядеть… В высоком игуменском кресле сидит С е р а ф и м а, в черной шубе.
Судя по лицу, Серафиме нездоровится.
У ног Серафимы на скамеечке, рядом с чемоданом, – Г о л у б к о в, петербургского вида молодой человек в черном пальто и в перчатках.
Г о л у б к о в (прислушиваясь к пению). Вы слышите, Серафима Владимировна? Я понял, у них внизу подземелье… В сущности, как странно все это! Вы знаете, временами мне начинает казаться, что я вижу сон, честное слово! Вот уже месяц, как мы бежим с вами, Серафима Владимировна, по весям и городам, и чем дальше, тем непонятнее становится крутом… Видите, вот уж и в церковь мы с вами попали! И знаете ли, когда сегодня случилась вся эта кутерьма, я заскучал по Петербургу, ей-Богу! Вдруг так отчетливо вспомнилась мне зеленая лампа в кабинете…
С е р а ф и м а. Эти настроения опасны, Сергей Павлович. Берегитесь затосковать во время скитаний. Не лучше ли было бы вам остаться?
Г о л у б к о в. О нет, нет, это бесповоротно, и пусть будет что будет! И потом, ведь вы уже знаете, что скрашивает мой тяжелый путь… С тех пор как мы случайно встретились в теплушке под тем фонарем, помните… прошло ведь, в сущности, немного времени, а между тем мне кажется, что я знаю вас уже давно-давно! Мысль о вас облегчает этот полет в осенней мгле, и я буду горд и счастлив, когда донесу вас в Крым и сдам вашему мужу. И хотя мне будет скучно без вас, я буду радоваться вашей радостью.
Серафима молча кладет руку на плечо Голубкову.
(Погладив ее руку.) Позвольте, да у вас жар?
С е р а ф и м а. Нет, пустяки.
Г о л у б к о в. То есть как пустяки? Жар, ей-Богу, жар!
С е р а ф и м а. Вздор, Сергей Павлович, пройдет…
Послушайте, madame, вам нельзя оставаться без помощи. Кто-нибудь из нас проберется в поселок, там, наверно, есть акушерка.
Г о л у б к о в. Я сбегаю.
Барабанчикова молча схватывает его за полу пальто.
С е р а ф и м а. Почему же вы не хотите, голубушка?
Б а р а б а н ч и к о в а (капризно). Не надо.
Серафима и Голубков в недоумении.
М а х р о в (тихо, Голубкову). Загадочная и весьма загадочная особа!
Г о л у б к о в (шепотом). Вы думаете, что…
М а х р о в. Я ничего не думаю, а так… лихолетье, сударь, мало ли кого ни встретишь на своем пути! Лежит какая-то странная дама в церкви…
Пение под землей смолкает.
П а и с и й (появляется бесшумно, черен, испуган). Документики, документики приготовьте, господа честные! (Задувает все свечи, кроме одной.)
Б а е в (входит, в коротком полушубке, забрызган грязью, возбужден. За Баевым – Буденовец с фонарем). А чтоб их черт задавил, этих монахов! У, гнездо! Ты, святой папаша, где винтовая лестница на колокольню?
П а и с и й. Здесь, здесь, здесь…
Б а е в (Буденовцу). Посмотри.
Буденовец с фонарем исчезает в железной двери.
(Паисию.) Был огонь на колокольне?
П а и с и й. Что вы, что вы! Какой огонь?
Б а е в. Огонь мерцал! Ну, ежели я что-нибудь на колокольне обнаружу, я вас всех до единого и с вашим седым шайтаном к стенке поставлю! Вы фонарями белым махали!
П а и с и й. Господи! Что вы?
Б а е в. А эти кто такие? Ты же говорил, что в монастыре ни одной души посторонней нету!
П а и с и й. Беженцы они, бе…
П а и с и й (сатанея от ужаса, шепчет). Господи, Господи, только это пронеси! (Готов убежать.) Святый славный великомученик Димитрий…
Б а е в. Нашла время, место рожать! (Махрову.) Документ!
М а х р о в. Вот документик! Я – химик из Мариуполя.
Б а е в. Много вас тут химиков во фронтовой полосе!
Бег восемь снов михаил булгаков книга
Пьеса в четырех действиях
Собр. соч. в 5 т. Т.3. Пьесы. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
СОН ПЕРВЫЙ
. Мне снился монастырь.
Серафима молча кладет руку на плечо Голубкову.
(Погладив руку.) Позвольте, да у вас жар? Серафима. Нет, пустяки. Голубков. То есть как пустяки? Жар, ей-богу, жар! Серафима. Вздор, Сергей Павлович, пройдет.
Барабанчикова молча схватывает его за полу пальто.
Серафима. Почему же вы не хотите, голубушка? Барабанчикова (капризно). Не надо.
Серафима и Голубков в недоумении.
Махров (тихо, Голубкову). Загадочная, и весьма загадочная особа! Голубков (шепотом). Вы думаете, что. Махров. Я ничего не думаю, а так. лихолетье, сударь, мало ли кого не
встретишь на своем пути! Лежит какая-то странная дама в церкви.
Пение под землей смолкает.
Паисий (появляется бесшумно, черен, испуган). Документики, документики
приготовьте, господа честные! (Задувает все свечи, кроме одной)
Буденовец с фонарем исчезает в железной двери
За окнами послышалась глухая команда, и все стихло, как
бы ничего и не было Паисий жадно и часто крестится,
зажигает свечи и исчезает.
Махров. Расточились. Недаром сказано: и даст им начертание на руках или на
челах их. Звезды-то пятиконечные, обратили внимание? Голубков (шепотом, Серафиме). Я совершенно теряюсь, ведь эта местность в
руках у белых, откуда же красные взялись? Внезапный бой. Отчего все
это произошло? Барабанчикова. Это оттого произошло, что генерал Крапчиков задница, а не
генерал! (Серафиме.) Пардон, мадам. Голубков (машинально). Ну? Барабанчикова. Ну что ну? Ему прислали депешу, что конница красная в тылу, а
он, язви его душу, расшифровку отложил до утра и в винт сел играть. Голубков. Ну? Барабанчикова. Малый в червах объявил. Махров (тихо). Ого-го, до чего интересная особа! Голубков. Простите, вы, по-видимому, в курсе дела: у меня были сведения, что
здесь, в Курчулане, должен был быть штаб генерала Чарноты. Барабанчикова. Вон какие у вас подробные сведения! Ну, был штаб, как не
быть. Только он весь вышел. Голубков. А куда же он удалился? Барабанчикова. Совершенно определенно, в болото. Махров. А откуда вам все это известно, мадам? Барабанчикова. Очень уж ты, архипастырь, любопытен! Махров. Позвольте, почему вы именуете меня архипастырем?! Барабанчикова. Ну, ладно, ладно, это скучный разговор, отойдите от меня.
Паисий вбегает, опять тушит свечи, все, кроме одной,
смотрит в окно
Голубков. Что еще? Паисий. Ох, сударь, и сами не знаем, кого нам еще господь послал и будем ли
мы живы к ночи! (Исчезает так, что кажется, будто он проваливается
сквозь землю.)
Послышался многокопытный топот, в окне затанцевали
отблески пламени.
Серафима. Пожар? Голубков. Нет, это факелы. Ничего не понимаю, Серафима Владимировна! Белые
войска, клянусь, белые! Свершилось! Серафима Владимировна, слава богу,
мы опять в руках белых! Офицеры в погонах! Барабанчикова (садится, кутаясь в попону). Ты, интеллигент проклятый,
заткнись мгновенно! «Погоны», «погоны»! Здесь не Петербург, а Таврия,
коварная страна! Если на тебя погоны нацепить, это еще не значит, что
ты стал белый! А если отряд переодетый? Тогда что?
Вдруг мягко ударил колокол.
Ну, зазвонили! Засыпались монахи-идиоты! (Голубкову.) Какие штаны на
них? Голубков. Красные. а вон еще въехали, у тех синие с красными боками. Барабанчикова. «Въехали с боками». Черт тебя возьми! С лампасами?
Послышалась глухая команда де Бризара: «Первый эскадрон,
слезай!»
Что такое? Не может быть! Его голос! (Голубкову.) Ну, теперь кричи,
теперь смело кричи, разрешаю! (Сбрасывает с себя попону и тряпье и
выскакивает в виде генерала Чарноты. Он в черкеске со смятыми
серебряными погонами. Револьвер, который у него был в руках, засовывает
в карман; подбегает к окну, распахивает его, кричит.) Здравствуйте,
гусары! Здравствуйте, донцы! Полковник Бризар, ко мне!
За окном шум и крики.
Люська визжит.
(Выбегает, в дверях кричит.) Здравствуй, племя казачье! Здорово, станичники!
Послышались крики. Люська выбегает вслед за Чарнотой.
Де Бризар. Ну, я-то попону приподыму! Не будь я краповый черт, если я на
радостях в монастыре кого-нибудь не повешу! Этих, видно, красные
второпях забыли! (Махрову.) Ну, у тебя и документ спрашивать не надо.
По волосам видно, что за птица! Крапилин, свети сюда! Паисий (влетает). Что вы, что вы? Это его высокопреосвященство! Это
высокопреосвященнейший Африкан! Де Бризар. Что ты, сатана чернохвостая, несешь?
Махров сбрасывает шапку и тулуп.
Кованый люк в полу открывается, из него подымается
дряхлый игумен, а за ним хор монахов со свечами.
Игумен (Африкану). Ваше высокопреосвященство! (Монахам.) Братие! Сподобились
мы владыку от рук нечестивых социалов спасти и сохранить!
Монахи облекают взволнованного Африкана в мантию, подают
ему жезл.
Владыко! Прими вновь жезл сей, им же утверждай паству. Африкан. Воззри с небес, боже, и виждь и посети виноград сей, его же насади
десница твоя! Монахи (внезапно запели). Исполла эти деспота. [Многая лета, владыка!
(греч.)]
Игумен и монахи уходят в землю.
Чарнота (Африкану). Ваше высокопреосвященство, что же это вы тут
богослужение устроили? Драпать надо! Корпус идет за нами по пятам,
ловит нас! Нас Буденный к морю придушит! Вся армия уходит! В Крым идем!
К Роману Хлудову под крыло! Африкан. Всеблагий господи, что же это? (Схватывает свой тулуп.) Двуколки с
вами-то есть? (Исчезает.) Чарнота. Карту мне! Свети, Крапилин! (Смотрит на карту.) Все заперто! Гроб! Люська. Ах ты, Крапчиков, Крапчиков. Чарнота. Стой! Щель нашел! (Де Бризару.) Возьмешь свой полк, пойдешь на
Алманайку. Притянешь их немножко на себя, тогда на Бабий Гай и
переправляйся хоть по глотку! Я после тебя подамся к молоканам на
хутора, с донцами, и хоть позже тебя, а выйду на Арабатскую стрелу, там
соединимся. Через пять минут выходи. Де Бризар. Слушаю, ваше превосходительство. Чарнота. Ф-фу. Дай хлебнуть, полковник. Голубков. Серафима Владимировна, вы слышите? Белые уезжают. Нам надо бежать
с ними, иначе мы опять попадем в руки к красным. Серафима Владимировна,
почему вы не отзываетесь, что с вами? Люська. Дай и мне.
Де Бризар подает фляжку Люське.
Голубков (Чарноте). Господин генерал, умоляю вас, возьмите нас с собой!
Серафима Владимировна заболела. Мы в Крым бежим. С вами есть
лазарет? Чарнота. Вы в университете учились? Голубков. Конечно, да. Чарнота. Производите впечатление совершенно необразованного человека. Ну, а
если вам пуля попадет в голову на Бабьем Гае, лазарет вам очень
поможет, да? Вы бы еще спросили, есть ли у нас рентгеновский кабинет!
Интеллигенция. Дай-ка еще коньячку! Люська. Надо взять. Красивая женщина, красным достанется. Голубков. Серафима Владимировна, подымайтесь! Надо ехать! Серафима (глухо). Знаете что, Сергей Павлович, мне, кажется, действительно
нездоровится. Вы поезжайте один, а я здесь в монастыре прилягу. мне
что-то жарко. Голубков. Боже мой! Серафима Владимировна, это немыслимо! Серафима
Владимировна, подымитесь! Серафима. Я хочу пить. и в Петербург. Голубков. Что же это такое. Люська (победоносно). Это тиф, вот что это такое. Де Бризар. Сударыня, вам бежать надо, вам худо у красных придется. Впрочем,
я говорить не мастер. Крапилин, ты красноречив, уговори даму! Крапилин. Так точно, ехать надо! Голубков. Серафима Владимировна, надо ехать. Де Бризар. Крапилин, ты красноречив, уговори даму! Крапилин. Так точно, ехать надо! Де Бризар (глянув на браслет-часы). Пора! (Выбегает.) Послышалась его команда: «Садись!», потом топот. Люська. Крапилин! Подымай ее, бери силой! Крапилин. Слушаюсь!
Вместе с Голубковым подымают Серафиму, ведут под руки.
Люська. В двуколку ее!
Уходят.
Чарнота (один, допивает коньяк, смотрит на часы). Пора! Игумен (вырастает из люка). Белый генерал! Куда же ты? Неужто ты не отстоишь
монастырь, давший тебе приют и спасение?! Чарнота. Что ты, папаша, меня расстраиваешь? Колоколам языки подвяжи, садись
в подземелье! Прощай! (Исчезает.)
Послышался его крик: «Садись! Садись!», потом страшный
топот, и все смолкает. Паисий появляется из люка.
Паисий. Отче игумен! А отец игумен! Что ж нам делать? Ведь красные прискачут
сейчас! А мы белым звонили! Что же нам, мученический венец принимать? Игумен. А где ж владыко? Паисий. Ускакал, ускакал в двуколке! Игумен. Пастырь, пастырь недостойный! Покинувший овцы своя! (Кричит глухо в
подземелье.) Братие! Молитесь!
Из-под земли глухо послышалось: «Святителю отче Николае,
моли бога о нас. » Тьма съедает монастырь. Сон первый
кончается.
СОН ВТОРОЙ
. Сны мои становятся все тяжелее.
Голоса-эхо побежали: «Коменданта, коменданта!»
Комендант, бледный, косящий глазами, растерянный офицер
в красной фуражке, пробегает между столами, предстает
перед Хлудовым.
Хлудов. Час жду бронепоезд «Офицер» на Таганаш. В чем дело? В чем дело? В
чем дело? Комендант (мертвым голосом). Начальник станции, ваше превосходительство,
доказал мне, что «Офицер» пройти не может. Хлудов. Дайте мне начальника станции. Комендант (бежит, на ходу говорит кому-то всхлипывающим голосом). Что ж я-то
поделаю? Хлудов. У нас трагедии начинаются. Бронепоезд параличом разбило. С палкой
ходит бронепоезд, а пройти не может! (Звонит.)
На стене вспыхивает надпись «ОтдЪленiе
контръ-развЪдывательное» На звонок из стены выходит
Тихий, останавливается около Хлудова, тих и внимателен.
(Обращается к нему). Никто нас не любит, никто. И из-за этого трагедии,
как в театре все равно.
Тихий тих.
Хлудов (яростно). Печка с угаром, что ли?! Голован. Никак нет, угару нет.
Вдали в это время послышался нежный медный вальс.
Когда-то под этот вальс танцевали на гимназических
балах.
Начальник станции (вяло). Ваше высокопревосходительство, мои дети еще в
школу не ходили.
Тихий берет начальника станции под руку и уводит. За ним
комендант.
Хлудов. Вальс? Голован. Чарнота подходит, ваше превосходительство. Начальник станции (за стеклянной перегородкой оживает, кричит в телефон).
Христофор Федорович! Христом-богом заклинаю: с четвертого и пятого пути
все составы всплошную гони на Таганаш! Саперы будут! Как хочешь толкай!
Господом заклинаю! Николаевна (появилась возле начальника станции). Что такое, Вася, что? Начальник станции. Ох, беда, Николаевна! Беда над семьей! Ольку, Ольку
волоки сюда, в чем есть волоки! Николаевна. Ольку? Ольку? (Исчезает.)
Вальс обрывается. Дверь с перрона открывается, и входит
Чарнота, в бурке и папахе, проходит к Хлудову. Люська,
вбежавшая вместе с Чарнотой, остается в глубине у
дверей.
Чарнота. С Чонгарского дефиле, ваше превосходительство, сводная
кавалерийская дивизия подошла.
Хлудов молчит, смотрит на Чарноту.
Ваше превосходительство! (Указывает куда-то вдаль.) Что же это вы
делаете? (Внезапно снимает папаху.) Рома! Ты генерального штаба! Что же
ты делаешь? Рома, прекрати! Хлудов. Молчать!
Чарнота надевает папаху.
Обоз бросите здесь, пойдете на Карпову балку, станете там. Чарнота. Слушаю. (Отходит.) Люська. Куда? Чарнота (тускло). На Карпову балку. Люська. Я с тобой. Бросаю я этих раненых и Серафиму тифозную! Чарнота (тускло). Можешь погибнуть. Люська. Ну, и слава богу! (Уходит с Чарнотой.)
Послышалось лязгание, стук, потом страдальческий вой
бронепоезда. Николаевна врывается за перегородку, тащит
Ольку, закутанную в платок.
Николаевна. Вот она, Олька, вот она! Начальник станции (в телефон). Христофор Федорович, дотянул?! Спасибо тебе,
спасибо! (Схватывает Ольку на руки, бежит к Хлудову.)
Опять послышался вальс и стал удаляться.
Из двери, не той, в которую входил Чарнота, а из другой,
входит Парамон Ильич Корзухин. Это необыкновенно
европейского вида человек в очках, в очень дорогой шубе
и с портфелем. Подходит к Головану, подает ему карточку.
Голован передает карточку Хлудову.
Хлудов. Я слушаю. Корзухин (Хлудову). Честь имею представиться. Товарищ министра торговли
Корзухин. Совет министров уполномочил меня, ваше превосходительство,
обратиться к вам с тремя запросами. Я только что из Севастополя.
Первое: мне поручили узнать о судьбе арестованных в Симферополе пяти
рабочих, увезенных, согласно вашего распоряжения, сюда, в ставку. Хлудов. Так. Ах да, ведь вы с другого перрона! Есаул! Предъявите
арестованных господину товарищу министра. Голован. Прошу за мной.
При общем напряженном внимании, ведет Корзухина к
главной двери на заднем плане, приоткрывает ее и
указывает куда-то ввысь Корзухин вздрагивает.
Возвращается с Голованом к Хлудову.
Хлудов. Исчерпан первый вопрос. Слушаю второй. Корзухин (волнуясь). Второй касается непосредственно моего министерства.
Здесь, на станции, застряли грузы особо важного назначения. Испрашиваю
разрешения и содействия вашего превосходительства к тому, чтобы их
срочно протолкнуть в Севастополь. Хлудов (мягко). А какой именно груз? Корзухин. Экспортный пушной товар, предназначенный за границу. Хлудов (улыбнувшись). Ах, пушной экспортный! А в каких составах груз? Корзухин (подает бумагу). Прошу вас. Хлудов. Есаул Голован! Составы, указанные здесь, выгнать в тупик, в керосин
и зажечь!
Голован, приняв бумагу, исчез.
(Мягко). Покороче, третий вопрос? Корзухин (столбенея). Положение на фронте. Хлудов (зевнув). Ну какое может быть положение на фронте! Бестолочь! Из
пушек стреляют, командующему фронтом печку с угаром под нос подсунули,
кубанцев мне прислал главнокомандующий в подарок, а они босые. Ни
ресторана, ни девочек! Зеленая тоска. Вот и сидим на табуретах, как
попугаи. (Меняя интонацию, шипит.) Положение? Поезжайте, господин
Корзухин, в Севастополь и скажите, чтобы тыловые гниды укладывали
чемоданы! Красные завтра будут здесь! И еще скажите, что заграничным
шлюхам собольих манжет не видать! Пушной товар! Корзухин. Неслыханно! (Травленно озирается.) Я буду иметь честь доложить об
этом главнокомандующему. Хлудов (вежливо). Пожалуйста. Корзухин (пятясь, уходит к боковой двери, по дороге спрашивает). Какой поезд
будет на Севастополь сейчас?
Никто ему не отвечает. Слышно, как подходит поезд.
Начальник станции (мертвея, предстает перед Хлудовым). С Кермана-Кемальчи
особое назначение! Хлудов. Смирно! Господа офицеры!
Вся ставка встает. В тех дверях, из которых выходил
Корзухин, появляются двое конвойных казаков в малиновых
башлыках, вслед за ними белый главнокомандующий в
заломленной на затылок папахе, длиннейшей шинели, с
кавказской шашкой, а вслед за ним высокопреосвященнейший
Африкан, который ставку благословляет.
Главнокомандующий. Здравствуйте, господа! Штабные. Здравия желаем, ваше высокопревосходительство! Хлудов. Попрошу разрешения рапорт представить вашему
высокопревосходительству конфиденциально. Главнокомандующий. Да. Всем оставить помещение. (Африкану.) Владыко, у меня
будет конфиденциальный разговор с командующим фронтом. Африкан. В добрый час! В добрый час!
Все выходят, и Хлудов остается наедине с
главнокомандующим
Хлудов. Три часа тому назад противник взял Юшунь. Большевики в Крыму. Главнокомандующий. Конец?! Хлудов. Конец.
Молчание.
Главнокомандующий (в дверь). Владыко!
Африкан, встревоженный, появляется.
Появляются конвойные казаки и все штабные.
Главнокомандующий. Командующий фронтом.
Ставка берет под козырек.
. объявит вам мой приказ! Да ниспошлет нам всем господь силы и разум
пережить русское лихолетие! Всех и каждого честно предупреждаю, что
иной земли, кроме Крыма, у нас нет.
По ставке проносится шелест: «Аминь, аминь» Потом
могильная тишина.
Хлудов звонит, и из стены выходят Тихий и Гурин.
Серафима. Ну что же! Они идут и всех вас прикончат!
Тихий делает знак Гурину, и тот исчезает.
Тихий (мягко, Серафиме). Как ваше имя-отчество? Голубков. Серафима Владимировна. Серафима.
Гурин вводит Корзухина Тот смертельно бледен, чует беду.
Гурин берет Серафиму под руку.
Голубков. Вы же интеллигентные люди. Я докажу. Серафима. Вот один только человек и нашелся в дороге. Ах, Крапилин,
красноречивый человек, что же ты не заступишься.
Контрразведчики мгновенно накидывают на Крапилина черный
мешок и увлекают его вон.
Голован (появляясь). Приказание вашего превосходительства исполнено. Летчики
вылетели. Хлудов. Всем в поезд, господа! Готовь, есаул, мне конвой и вагон!
(Один, берет телефонную трубку, говорит в нее.) Командующий фронтом
говорит. На бронепоезд «Офицер» передать, чтобы прошел, сколько может,
по линии, и огонь, огонь! По Таганашу огонь, огонь! Пусть в землю
втопчет на прощанье! Потом пусть рвет за собою путь и уходит в
Севастополь! (Кладет трубку, сидит один, скорчившись на табуретке.)
Пролетел далекий вой бронепоезда.
Чем я болен? Болен ли я?
Я болен, я болен. Только не знаю, чем.
Олька появилась в полутьме, выпущенная в панике. Тащится
в валенках по полу.
Начальник станции (в полутьме ищет и сонно бормочет). Дура, дура
Николаевна. Олька, Олька-то где? Олечка, Оля, куда же ты, дурочка,
куда ты? (Схватывает Ольку на руки.) Иди на руки, на руки к отцу. А
туда не смотри. (Счастлив, что не замечен, проваливается в тьму, и
сон второй кончается.)
Конец первого действия
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
СОН ТРЕТИЙ
. Игла светит во сне.
Какое-то грустное освещение. Осенние сумерки. Кабинет в
контрразведке в Севастополе. Одно окно, письменный стол,
диван В углу на столике множество газет. Шкаф. Портьеры.
Тихий сидит за письменным столом в штатском платье.
Дверь открывается, и Гурин впускает Голубкова.
Гурин. Сюда. (Скрывается.) Тихий. Садитесь, пожалуйста. Голубков (он в пальто, в руках шляпа). Благодарю вас. (Садится.) Тихий. Вы, по-видимому, интеллигентный человек?
Голубков робко кашлянул.
И я уверен, вы понимаете, насколько нам, а следовательно, и
командованию важно знать правду. О контрразведке красные распространяют
гадкие слухи. На самом же деле это учреждение исполняет труднейшую и
совершенно чистую работу по охране государства от большевиков. Согласны
ли вы с этим? Голубков. Я, видите ли. Тихий. Вы меня боитесь? Голубков. Да. Тихий. Но почему же? Разве вам причинили какое-нибудь зло, пока везли сюда,
в Севастополь? Голубков. О нет, нет, этого я не могу сказать. Тихий. Курите, пожалуйста. (Предлагает папиросы.) Голубков. Я не курю, благодарю вас. Умоляю вас, скажите, что с нею? Тихий. Кто вас интересует? Голубков. Она. Серафима Владимировна, арестованная вместе со мною.
Клянусь, что это просто нелепая история! У нее припадок был, она тяжело
больна! Тихий. Вы волнуетесь, успокойтесь. О ней я вам скажу несколько позже.
Ну, довольно разыгрывать из себя приват-доцента! Мне надоела эта
комедия! Мерзавец! Перед кем сидишь? Встать смирно! Руки по швам! Голубков (подымаясь). Боже мой! Тихий. Слушай, как твоя настоящая фамилия? Голубков. Я поражен. моя настоящая фамилия Голубков! Тихий (вынимает револьвер, целится в Голубкова. Тот закрывает лицо руками).
Ты понимаешь ли, что ты в моих руках? Никто не придет к тебе на помощь.
Ты понял? Голубков. Понял. Тихий. Итак, условимся: ты будешь говорить чистую правду. Смотри сюда. Если
ты начнешь лгать, я включу эту иглу (включает иглу, которая, нагреваясь
от электричества, начинает светить) и коснусь ею тебя. (Тушит иглу.) Голубков. Клянусь, что я действительно. Тихий. Молчать! Отвечать только на вопросы. (Прячет револьвер, берет перо,
говорит скучающим голосом.) Садитесь, пожалуйста. Ваше имя, отчество и
фамилия? Голубков (садясь). Сергей Павлович Голубков. Тихий (пишет, скучно). Где проживаете постоянно? Голубков. В Петрограде. Тихий. Зачем вы прибыли в расположение белых из Советской России? Голубков Я давно уже стремился в Крым, потому что в Петрограде такие условия
жизни, при которых я работать не могу. И в поезде познакомился с
Серафимой Владимировной, которая тоже бежала сюда, и поехал с нею к
белым. Тихий. Зачем же приехала к белым именующая себя Серафимой Корзухиной? Голубков. Я твердо. я знаю, что она действительно Серафима Корзухина! Тихий. Корзухин при вас на станции сказал, что это ложь. Голубков. Клянусь, что он солгал! Тихий. Зачем же ему лгать? Голубков. Он испугался, он понял, что ему угрожает какая-то опасность.
Тихий кладет перо, пододвигает руку к игле.
Что вы делаете? Я говорю правду! Тихий. У вас расстроены нервы, господин Голубков. Я записываю ваши
показания, как вы видите, и ничего больше не делаю. Давно она состоит в
коммунистической партии? Голубков. Этого не может быть! Тихий. Так. (Пододвигает Голубкову лист бумаги, дает ему перо.) Пишите все,
что сейчас показали, я буду вам диктовать, так вам будет легче.
Предупреждаю вас, что, если вы остановитесь, я коснусь вас иглой. Если
не будете останавливаться, ничего не бойтесь, вам ничего не угрожает.
(Зажигает иглу, которая освещает бумагу, диктует.) «Я,
нижеподписавшийся.
Голубков начинает писать под диктовку.
. Голубков, Сергей Павлович, на допросе в контрразведывательном
отделении ставки комфронтом 31 октября 1920 года показал двоеточие
Серафима Владимировна Корзухина, жена Парамона Ильича Корзухина. » Не
останавливайтесь! «. состоящая в коммунистической партии, приехала из
города Петрограда в район, занятый вооруженными силами Юга России, для
коммунистической пропаганды и установления связи с подпольем в городе
Севастополе. Приват-доцент. подпись». (Берет лист у Голубкова, тушит
иглу.) Благодарю вас за чистосердечное показание, господин Голубков. В
вашей невиновности я совершенно убежден. Извините, если я с вами был
временами несколько резок. Вы свободны. (Звонит.) Гурин (входит). Я! Тихий. Выведи этого арестованного на улицу и отпусти, он свободен. Гурин (Голубкову). Иди.
Голубков выходит вместе с Гуриным, забыв свою шляпу.
Тихий. Поручик Скунский!
Скунский входит. Очень мрачен.
Тихий звонит. Гурин входит.
Тихий. Арестованную Корзухину. Она в памяти? Гурин. Сейчас как будто полегче. Тихий. Давай.
Гурин выходит, потом через несколько времени вводит
Серафиму. Та в жару. Гурин выходит.
Вы больны? Я не стану вас задерживать, садитесь на диван, туда, туда.
Серафима садится на диван.
Сознайтесь, что вы приехали для пропаганды, и я вас отпущу. Серафима. Что. А. Какая пропаганда? Боже мой, зачем я сюда поехала?
Почему вальс играют у вас? Тихий. Конница Чарноты идет на пристань, не отвлекайтесь. Ваш сообщник
Голубков показал, что вы приехали сюда для пропаганды. Серафима (ложится на диван, тяжело отдувается). Уйдите все из комнаты, не
мешайте мне спать. Тихий. Нет. Очнитесь, прочтите. (Показывает написанное Голубковым Серафиме.) Серафима (щурится, читает). Петербург. лампа. он с ума сошел. (Вдруг
схватывает документ, комкает, подбегает к окну, локтем выбивает стекло,
кричит.) Помогите! Помогите! Здесь преступление! Чарнота! Сюда, на
помощь! Тихий. Гурин!
Гурин вбегает, схватывает Серафиму.
Отними документ! А, черт тебя возьми!
Вальс обрывается. В окне мелькнуло лицо под папахой.
Голос: «Что такое у вас?» Послышались голоса, стук
дверей, шум. Дверь открывается, появляется Чарнота в
бурке, за ним еще двое в бурках. Вбегает Скунский.
Гурин выпускает Серафиму.
Серафима. Чарнота! Это вы? Чарнота! Заступитесь! Посмотрите, что они делают
со мной! Посмотрите, что они заставили его написать!
(В темноте.) Вам дорого это обойдется, генерал Чарнота!
Тьма. Сон кончается.
СОН ЧЕТВЕРТЫЙ
. и множество разноплеменных людей вышли с ними.
Вам что? Корзухин. Товарищ министра Корзухин. Главнокомандующий. А! Вовремя! Я вызвать вас хотел, невзирая на эту
кутерьму. Господин Корзухин, я похож на Александра Македонского?
Оглушительно грянул телефон в соседней комнате.
Главнокомандующий выходит, хлопнув дверью.
Корзухин (отдышавшись). Так вам и нужно, Парамон Ильич! Какого черта,
спрашивается, меня понесло во дворец? Одному бесноватому жаловаться на
другого? Ну, схватили Серафиму Владимировну, ну что ж я могу сделать?
Ну, погибнет, ну, царство небесное! Что же, мне из-за нее самому
лишаться жизни? Александр Македонский, грубиян! Под суд? Простите,
Париж не Севастополь! В Париж! И будьте вы все прокляты и ныне, и
присно, и во веки веков! (Устремляется к дверям.) Африкан (входя). Аминь. Господин Корзухин, что делается, а? Корзухин. Да, да, да. (Незаметно ускользает.) Африкан (глядя на ящики). Ай-яй-яй! Господи, господи! И отправились сыны
Израилевы из Раамсеса в Сокхоф, до шестисот [тысяч] пеших мужчин, кроме
детей. Ах, ах. И множество разноплеменных людей вышли с ними.
Быстро входит Хлудов.
Вы, ваше превосходительство? А тут только что был господин Корзухин,
вот странно. Хлудов. Вы мне прислали Библию в ставку в подарок? Африкан. Как же, как же. Хлудов. Помню-с, читал от скуки ночью в купе. «Ты дунул духом твоим, и
покрыло их море. Они погрузились, как свинец, в великих водах. » Про
кого это сказано? А? «Погонюсь, настигну, разделю добычу, насытится ими
душа моя, обнажу меч мой, истребит их рука моя. » Что, хороша память?
А он клевещет, будто я ненормален! А вы чего здесь торчите? Африкан. Торчите! Роман Валерьянович! Я дожидаюсь главнокомандующего. Хлудов. Кто дожидается, тот дождется. Это в стиле вашей Библии. Знаете, чего
вы здесь дождетесь? Африкан. Чего? Хлудов. Красных. Африкан. Может ли быть так скоро? Хлудов. Все может быть. Мы вот тут с вами сидим, Священное писание
вспоминаем, а в это время, вообразите, рысью с севера конница к
Севастополю подходит. (Подводит Африкана к окну.) Гляньте. Африкан. Зарево! Господи! Хлудов. Оно самое. На корабль скорей, святой отец, на корабль.
Африкан, осенив себя частыми крестами, уходит.
Дверь тихонько открывается, и входит Голубков. Он в
пальто, без шляпы.
Голубков. Ради бога, позвольте мне войти на одну минуту! Хлудов (не оборачиваясь). Пожалуйста, пожалуйста, войдите. Голубков. Я знаю, что это безумная дерзость, но мне обещали, что меня
допустят именно к вам. Но все разошлись куда-то, и я вошел. Хлудов (не оборачиваясь). Что вам нужно от меня? Голубков. Я осмелился прибежать сюда, ваше высокопревосходительство, чтобы
сообщить об ужаснейших преступлениях, совершающихся в контрразведке. Я
прибежал жаловаться на зверское преступление, причиной которого
является генерал Хлудов. Хлудов оборачивается. (Узнав Хлудова, пятится.) А-а. Хлудов. Это интересно. Позвольте, но ведь вы живой, вы же не повешены,
надеюсь? В чем ваша претензия?
Приятное впечатление производите. Я вас где-то видел. Так будьте
любезны, в чем претензия? Да не проявляйте, пожалуйста, трусости. Вы
пришли говорить, ну и говорите. Голубков. Хорошо. Позавчера на станции вы велели арестовать женщину. Хлудов. Помню, да. Помню. Вспомнил. Я вас узнал. Позвольте, кому же вы
хотели здесь жаловаться на меня? Голубков. Главнокомандующему. Хлудов. Поздно. Нету его. (Указывает в окно.)
Вдали мерцают огоньки, и видно малое зарево.
Ведро с водой. Он погрузился в небытие навсегда. На генерала Хлудова
более некому пожаловаться. (Подходит к столу, берет одну из телефонных
трубок, говорит в нее.) Вестибюль? Есаула Голована. Слушай, есаул,
возьми с собою конвой и в контрразведку, там за мною записана женщина
. (Голубкову.) Корзухина? Голубков. Да-да, Серафима Владимировна! Хлудов (в телефон). Серафима Владимировна Корзухина. Если она не
расстреляна, сию же минуту доставь мне ее сюда, во дворец. (Кладет
трубку.) Подождем. Голубков. Если не расстреляна, вы сказали? Если не расстреляна. Ее
расстреляли? ну, если вы это сделали. (Плачет.) Хлудов. Ведите себя как мужчина. Голубков. Ах, вы еще издеваетесь! Хорошо, я поведу. Если только ее нет в
живых, я вас убью! Хлудов (вяло). Что же, это, может быть, лучший исход. Да нет, никого вы не
убьете, к сожалению. Молчите.
Голубков садится и умолкает.
Расстреляна? Голован. Никак нет. Голубков. Жива? Жива? Где же она, где? Хлудов. Тише. (Головану.) Почему же не доставили вы ее в таком случае?
Голован косится на Голубкова.
Говорите при нем. Голован. Слушаю. Сегодня в четыре часа дня генерал-майор Чарнота ворвался в
помещение контрразведки, арестованную Корзухину, угрожая вооруженной
силой, отбил и увез. Голубков. Куда? Куда? Хлудов. Тише. (Головану.) Куда? Голован. На пароход «Витязь». В пять «Витязь» вышел на рейд, а после пяти в
открытое море. Хлудов. Довольно. Спасибо. Итак, вот, жива. Жива эта ваша женщина Серафима. Голубков. Да, да, жива, жива. Хлудов. Есаул, берите конвой, знамя, грузитесь на «Святителя», я сейчас
приеду. Голован. Осмелюсь доложить. Хлудов. Я в здравом уме, приеду, не бойтесь, приеду. Голован. Слушаю. (Исчез.) Хлудов. Ну, стало быть, она плывет туда, в Константинополь. Голубков (слепо). Да, да, да, в Константинополь. Я все равно от вас не
отстану. Вот огни, это огни в порту, смотрите. Возьмите меня в
Константинополь. Хлудов. О, черт, черт, черт. Голубков. Хлудов, едем скорее! Хлудов. Замолчи. (Бормочет.) Ну вот, одного я удовлетворил, теперь на
свободе могу поговорить с тобой. (В пространство.) Чего ты хочешь?
Чтобы я остался? Нет, не отвечает. Бледнеет, отходит, покрылся тьмой и
стал вдали. Голубков (тоскуя). Хлудов, ты болен! Хлудов, это бред! Оставь его! Нам надо
спешить! Ведь «Святитель» уйдет, мы опоздаем! Хлудов. Черт. черт. Какая-то Серафима. В Константинополь. Ну, едем,
едем. (Быстро выходит.)
Голубков выходит за ним.
Темно. Сон кончается.
Конец второго действия
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
СОН ПЯТЫЙ
Где-то надрываются продавцы, кричат: «Каймаки,
каймаки!», «Амбуляси! Амбуляси!»
Струится зной.
В кассе возникает личико. Чарнота подходит к кассе.
В карусель проходят трое в шапках с павлиньими перьями,
в безрукавках и с гармониями.
(Скрылся, потом опять выглянул, кричит.) Пять часов! Мы начинаем!
Пожалуйте, господа!
Вламывается потная, взволнованная фигура в котелке и в
интендантских погонах.
Фигура. Опоздал?! Побежали?
Толпа игроков хлынула в карусель. Мальчишки появились на
каменном заборе. В карусели гул, потом мертвое молчание.
Потом гармонии заиграли «Светит месяц»; в музыке
побежали, шурша, тараканьи лапки.
Отчаянный голос в карусели: «Побежали!»
Мальчишка-грек, похожий на дьяволенка, танцует на
заборе, кричит: «Побезали, побезали!»
Крик в карусели: «Янычар сбоит!» Гул.
Чарнота (у кассы). Как сбоит? Быть этого не может!!
Голос в карусели: «Не плачь, дитя!»
Другой голос: «Давай, давай, давай!»
Убить Артурку мало!
Личико беспокойно высовывается из кассы. Полицейские
проявляют беспокойство, заглядывают в карусель.
Фигура (выбежав из карусели). Жульничество! Артурка пивом опоил Янычара!
Артур вырывается из карусели. Обе фалды фрака у него
оторваны, цилиндр превращен в лепешку, воротничка нет.
Лицо в крови. За ним гонится толпа игроков.
Артур (кричит отчаянно). Марья Константиновна, зовите полицию!
Англичане схватываются с итальянцами. Итальянцы
вытаскивают ножи.
При виде ножей публика с воем бросается в разные
стороны. Мальчишка-грек, танцуя на стене, кричит:
«Англицанов резут!!» Из переулка, свистя, врывается
толпа итальянских и турецких полицейских с револьверами.
Чарнота у кассы, схватывается за голову. Сон вдруг
разваливается.
Тьма. Настает тишина, и течет новый сон.
СОН ШЕСТОЙ
. Разлука ты, разлука.
Чарнота кивает головой.
Тогда вот что. Ты знаешь, кто ты, Гриша, таков? Чарнота. Кто? Люська. Последний подлец! Чарнота. Как ты смеешь?
Где-то шарманка заиграла «Разлуку».
Люська. Симка! Симка! Чарнота. Сима!
Молчание.
Люська. У, гнусный город! У, клопы! У, Босфор! А ты. Чарнота. Замолчи. Люська. Ненавижу я тебя, и себя, и всех русских! Изгои чертовы! (Уходит в
галерею.) Чарнота (один). В Париж или в Берлин, куда податься? В Мадрид, может быть?
Испанский город. Не бывал. Но могу пари держать, что дыра.
(Присаживается на корточки, шарит под кипарисом, находит окурок.) До
чего греки жадный народ, ведь до самого хвостика докуривает, сукин кот!
Нет, я не согласен с нею, наши русские лучше, определенно лучше.
(Зажигает окурок и уходит в галерею.)
(Кричит с галереи.) Перестанешь ли ты, турецкая морда, мне душу
надрывать? Голубков. Что? Гри. Григорий Лукьянович?! Говорил, что найду! Нашел! Чарнота. Кто такой? Ты, приват-доцент? Голубков (садится на край водоема, в волнении). Нашел. Чарнота (сбегает к нему). Меня-то нашел, нашел. Я тебя за турка принял.
Здравствуй! (Целует Голубкова.) На что ты похож! Э, постарел! Мы
думали, что ты у большевиков остался. Где же ты пропадал полгода? Голубков. Сперва в лагере околачивался, потом тифом заболел, в больнице два
месяца провалялся, а теперь вот хожу по Константинополю, Хлудов
приютил. Его, ты знаешь, разжаловали, из армии вон! Чарнота. Слышал. Я, брат, и сам теперь человек штатский. Насмотрелись мы
тут. Но с шарманкой еще никого не было. Голубков. Мне с шарманкой очень удобно. По дворам хожу и таким образом ищу.
Говори сразу, умерла она? Говори, не бойся. Я ко всему привык. Чарнота. А, Серафима! Зачем умерла? Поправилась, живехонька! Голубков. Нашел! (Обнимает Чарноту.) Чарнота. Конечно, жива. Но, надо сказать, в трудное положение мы попали,
доцент! Все рухнуло! Добегались мы, Сережа, до ручки! Голубков. А где ж она, где Серафима? Чарнота. Тут она. Придет. Мужчин пошла ловить на Перу. Голубков. Что?! Чарнота. Ну чего ты на меня выпятился? Сдыхаем с голоду. Ни газырей, ни
денег. Голубков. Как так пошла на Перу? Ты лжешь! Чарнота. Чего там лжешь? Я сам не курил сегодня полдня. В Мадрид меня
чего-то кидает. Снился мне всю ночь Мадрид.
Чарнота поворачивается спиной к ней.
Куда же вы, Григорий Лукьянович, это неудобно! Грек-донжуан. Очень, очень приятно! Серафима (узнав Голубкова). Боже мой!
Голубков, тяжело морщась, подымается с водоема, подходит
к греку и дает ему в ухо.
Грек-донжуан роняет покупки, крайне подавлен. В окнах
появляются встревоженные греческие и армянские головы.
Люська выходит на галерею.
Грек-донжуан. Что это? Такое что. Серафима. Боже мой. Позор, позор! Чарнота. Господин грек! Грек-донжуан. А, это я в мухоловку попал, притон! (Печален.) Серафима. Простите меня, мсье, простите, ради бога! Это ужас, это
недоразумение. Чарнота (берясь за револьвер, оборачивается к окнам). Сию минуту
провалиться!
Головы проваливаются, и окна закрываются.
Грек-донжуан (тоскливо). Ой, боже. Голубков (двинулся к нему). Вы. Грек-донжуан (вынув бумажник и часы). На кошелек и на часы, храбрый человек!
Жизнь моя дорогая, у меня семья, магазин, детки. Ничего не скажу
полиции. живи, добрый человек, славь бога всемогущего. Голубков. Вон отсюда! Грек-донжуан. Ах, Стамбул, какой стал. Голубков. Покупки взять!
Грек-донжуан хотел было взять покупки, но всмотрелся в
лицо Голубкова и кинулся бежать.
Люська. Господин Голубков? А мы вас не далее как час назад вспоминали!
Думали, что вы находитесь вон там, в России. Но ваш выход можно считать
блестящим! Голубков. А вы, Серафима Владимировна, что же это вы делаете?! Я и плыл, и
бежал, был в больнице, видите, голова моя обрита. Бежал только за
тобой! А ты, что ты тут делаешь? Серафима. Кто вам дал право упрекать меня? Голубков. Я тебя люблю, я гнался за тобой, чтобы тебе это сказать! Серафима. Оставьте меня. Я больше ничего не хочу слышать! Мне все это
надоело! Зачем вы появились опять передо мной? Все мы нищие! Отделяюсь
от вас. Хочу погибать одна! Боже, какой позор! Какой срам! Прощайте! Голубков. Не уходите, умоляю! Серафима. Ни за что не вернусь! (Уходит.) Голубков. Ах, так! (Выхватывает внезапно кинжал у Чарноты и бросается вслед
за Серафимой.) Чарнота (обхватив его, отнимает кинжал). Ты что, с ума сошел? В тюрьму
хочется? Голубков. Пусти! Я все равно ее найду, я все равно ее задержу! Ладно!
(Садится на край водоема.) Люська. Вот представление так представление! Греки поражены. Ну, довольно.
Чарнота, открывай сверток, я голодна. Голубков. Не дам прикоснуться к сверткам! Чарнота. Нет, не открою. Люська. Ах, вот что! Ну, терпение мое кончилось. Выпила я свою
константинопольскую чашу, довольно. (Берет в галерее шляпу, какой-то
сверток, выходит.) Ну-с, Григорий Лукьянович, желаю вам всего хорошего.
Совместная наша жизнь кончена. У Люськи есть знакомства в восточном
экспрессе, и Люська была дура, что сидела здесь полгода! Прощайте! Чарнота. Куда ты? Люська. В Париж! В Париж! Прощайте! (Исчезает в переулке.)
Конец третьего действия
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
СОН СЕДЬМОЙ
. Три карты, три карты, три карты.
Осенний закат в Париже. Кабинет господина Корзухина в
собственном особняке. Кабинет обставлен необыкновенно
внушительно. В числе прочего несгораемая касса. Кроме
письменного стола карточный. На нем приготовлены карты и
две незажженные свечи.
Корзухин. Антуан!
Входит очень благообразного французского вида лакей
Антуан, в зеленом фартуке.
Мсье Маршен маве аверти киль не виендра па зожурдюи, не ремюэ па ля
табль, же ме сервирэ плю тар.
Где-то далеко послышались звуки проходящей военной
музыки.
И вот они уже идут! Идут! Их тысячи, потом миллионы! Их головы запаяны
в стальные шлемы. Они идут! Потом они бегут! Потом они бросаются с воем
грудью на колючую проволоку! Почему они кинулись? Потому что где-то
оскорбили божественный доллар! Но вот в мире тихо, и всюду, во всех
городах, ликующе кричат трубы! Он отомщен! Они кричат в честь доллара!
(Утихает.)
Музыка удаляется.
Итак, господин Голубков, я думаю, что вы и сами перестанете настаивать на
том, чтобы я вручил неизвестному молодому человеку целую тысячу
долларов? Голубков. Да, я не буду настаивать. Но я хотел бы сказать вам на прощанье,
господин Корзухин, что вы самый бездушный, самый страшный человек,
которого я когда-либо видел. И вы получите возмездие, оно придет! Иначе
быть не может! Прощайте. (Хочет уйти.)
Звонок. Антуан входит.
Антуан. Женераль Чарнота. Корзухин. Гм. Русский день. Ну, проси, проси.
Антуан уходит. Входит Чарнота. Он в черкеске, но без
серебряного пояса и без кинжала и в кальсонах лимонного
цвета. Выражение лица показывает, что Чарноте терять
нечего. Развязен.
Чарнота. Здорово, Парамоша! Корзухин. Мы с вами разве встречались? Чарнота. Ну, вот вопрос! Да ты что, Парамон, грезишь? А Севастополь? Корзухин. Ах да, да. Очень приятно. Простите, а мы с вами пили брудершафт? Чарнота. Черт его знает, не припомню. Да раз встречались, так уж, наверно,
пили. Корзухин. Прости, пожалуйста. Вы, кажется, в кальсонах? Чарнота. А почему это тебя удивляет? Я ведь не женщина, коей этот вид одежды
не присвоен. Корзухин. Вы. Ты, генерал, так и по Парижу шли, по улицам? Чарнота. Нет, по улице шел в штанах, а в передней у тебя снял. Что за
дурацкий вопрос! Корзухин. Пардон! Пардон! Чарнота (тихо Голубкову). Дал? Голубков. Нет. Я ухожу. Пойдем отсюда. Чарнота. Куда же это мы теперь пойдем? (Корзухину.) Что с тобой, Парамон?
Твои соотечественники, которые за тебя же боролись с большевиками,
перед тобою, а ты отказываешь им в пустяковой сумме. Да ты понимаешь,
что в Константинополе Серафима голодает? Голубков. Попрошу тебя замолчать. Словом, идем, Григорий! Чарнота. Ну, знаешь, Парамон, грешный я человек, нарочно бы к большевикам
записался, только чтоб тебя расстрелять. Расстрелял бы и мгновенно
выписался бы обратно. Постой, зачем это карты у тебя? Ты играешь? Корзухин. Не вижу ничего удивительного в этом. Играю, и очень люблю. Чарнота. Ты играешь! В какую же игру ты играешь? Корзухин. Представь, в девятку, и очень люблю. Чарнота. Так сыграем со мной. Корзухин. Я с удовольствием бы, но, видите ли, я люблю играть только на
наличные. Голубков. Ты перестанешь унижаться, Григорий, или нет? Пойдем! Чарнота. Никакого унижения нет в этом. (Шепотом.) Тебе что сказано? В
крайнем случае? Крайнее этого случая не будет. Давай хлудовский
медальон! Голубков. На, пожалуйста, мне все равно теперь. И я ухожу. Чарнота. Нет, уж мы выйдем вместе. Я тебя с такой физиономией не отпущу. Ты
еще в Сену нырнешь. (Протягивает медальон Корзухину.) Сколько? Корзухин. Гм. приличная вещь. Ну что же, десять долларов. Чарнота. Однако, Парамон! Эта вещь стоит гораздо больше, но ты, по-видимому,
в этом не разбираешься. Ну что же, пошло! (Вручает медальон Корзухину,
тот дает ему десять долларов. Садится к карточному столу, откатывает
рукава черкески, взламывает колоду.) Как раба твоего зовут? Корзухин. Гм. Антуан. Чарнота (зычно). Антуан!
Принеси мне, голубчик, закусить. Антуан (удивленно, но почтительно улыбнувшись). Слушаю-с. А лэнстан! [A
l’instant!- Сию минуту! (фр.)] (Исчезает.) Чарнота. На сколько? Корзухин. Ну, на эти самые десять долларов. Попрошу карту. Чарнота. Девять. Корзухин (платит). Попрошу на квит. Чарнота (мечет). Девять. Корзухин. Еще раз квит. Чарнота. Карту желаете? Корзухин. Да. Семь. Чарнота. А у меня восемь. Корзухин (улыбнувшись). Ну, так и быть, на квит. Голубков (внезапно). Чарнота! Что ты делаешь? Ведь он удваивает и, конечно,
сейчас возьмет у тебя все обратно! Чарнота. Если ты лучше меня понимаешь игру, так ты садись за меня. Голубков. Я не умею. Чарнота. Так не засти мне свет! Карту? Корзухин. Да, пожалуйста. Ах, черт, жир! Чарнота. У меня три очка. Корзухин. Вы не прикупаете к тройке? Чарнота. Иногда, как когда.
Антуан вносит закуску.
(Выпив.) Голубков, рюмку? Голубков. Я не желаю. Чарнота. А ты, Парамон, что же? Корзухин. Мерси, я уже завтракал. Чарнота. Ага. Угодно карточку? Корзухин. Да. Сто шестьдесят долларов. Чарнота. Идет. Графиня, ценой одного рандеву. Девять. Корзухин. Неслыханная вещь! Триста двадцать идет! Чарнота. Попрошу прислать наличные. Голубков. Брось, Чарнота, умоляю тебя! Теперь брось! Чарнота. Будь добр, займись ты каким-нибудь делом. Ну, альбом, что ли,
посмотри. (Корзухину.) Наличные, пожалуйста! Корзухин. Сейчас. (Открывает кассу, в ней тотчас грянули колокола, всюду
послышались звонки.)
Свет гаснет и тотчас возвращается. Из передней
появляется Антуан с револьвером в руке.
Голубков. Что это такое? Корзухин. Это сигнализация от воров. Антуан, вы свободны, это я открывал.
Антуан выходит.
Чарнота. Очень хорошая вещь. Пошло! Восемь! Корзухин. Идет шестьсот сорок долларов? Чарнота. Не пойдет. Этой ставки не принимает банк. Корзухин. Вы хорошо играете. Сколько примете? Чарнота. Пятьдесят. Корзухин. Пошло! Девять! Чарнота. У меня жир. Корзухин. Пришлите. Чарнота. Пожалуйста. Корзухин. Пятьсот девяносто! Чарнота. Э, Парамоша, ты азартный! Вот где твоя слабая струна! Голубков. Чарнота, умоляю, уйдем! Корзухин. Карту! У меня семь! Чарнота. Семь с половиной! Шучу, восемь.
На эти вопли вбегает Антуан, в одном белье.
Все спят! Вся вилла спит! Никто не слышит, как меня грабят! Караул!
Портьера раздвигается, и возникает Люська. Она в пижаме.
Увидев Чарноту и Голубкова, окаменевает.
Вы спите, милая Люси, в то время как патрона вашего грабят русские
бандиты! Люська. Боже мой, боже! Видно, не испила я еще горькой чаши моей. Казалось
бы, имела я право отдохнуть, но нет, нет. Недаром видела сегодня
тараканов во сне! Мне интересно только одно, как вы сюда добрались? Чарнота (поражен). Это она? Корзухин (Чарноте). Вы знаете мадемуазель Фрежоль?
Люська за спиной Корзухина становится на колени,
умоляюще складывает руки.
Чарнота. Откуда же мне ее знать? Никакого понятия не имею. Люська. Так познакомимся же, господа! Люси Фрежоль. Чарнота. Генерал Чарнота. Люська. Ну-с, господа, в чем недоразумение? (Корзухину). Крысик, чего ты
кричал так отчаянно, кто тебя обидел? Корзухин. Он выиграл у меня двадцать тысяч долларов! И я хочу, чтоб он
вернул их! Голубков. Это неслыханная подлость! Люська. Нет, нет, жабочка, это невозможно! Ну, проиграл, что же поделаешь!
Ты не маленький! Корзухин. Где Антуан покупал карты?! Антуан. Вы сами покупали их, Парамон Ильич. Люська. Антуан, уйдите к дьяволу! В каком виде вы торчите передо мной?
Антуан выглядывает в дверь.
Чарнота и Голубков уходят.
Слава тебе господи, унесло их! Боже мой! Когда же я, наконец, отдохну!
В пустынной улице послышались шаги.
(Воровски оглянувшись, подбегает к окну, открывает его, тихонько
кричит). Прощайте! Голубков, береги Серафиму! Чарнота! Купи себе штаны!
СОН ВОСЬМОЙ И ПОСЛЕДНИЙ
. Жили двенадцать разбойников.
(Настороженно.) Кто там? Серафима (за дверью). Это я.
Хлудов открывает дверь.
Кто там? Серафима. Я сейчас, сейчас открою!
Открывает дверь, отшатывается. Входят Голубков и
Чарнота. Оба они одеты одинаково в серые приличные
костюмы и шляпы. В руках у Чарноты чемоданчик. Все
четверо долго молчат.
Чарнота (прерывая паузу). Здравствуйте. Что же вы молчите? Вы телеграмму
получили? Хлудов. Нет. Чарнота. Сукин город. Здравствуй, Рома. Хлудов. Вот. Вот они. Приехали. Все как надо. Отлично. Хорошо. Голубков. Сима. Ну что, Сима. Здравствуй.
Серафима обнимает Голубкова и плачет беззвучно.
Хлудов (морщась). Пойдем, Чарнота, поговорим.
Внезапно ударило на вертушке семь часов, и хор с
гармониками запел: «Жили двенадцать разбойников и
Кудеяр-атаман. «
Ба! Слышите? Вот она! Заработала вертушка! Ну, прощай, Роман! Прощайте
все! Развязала ты нас, судьба, кто в петлю, кто в Питер, а я как Вечный
Жид отныне! Летучий Голландец я! Прощайте! (Распахивает дверь на
балкон.)
Слышно, как хор поет: «Много разбойники пролили крови
честных христиан. «
Вот она, заработала вертушка! Здравствуй вновь, тараканий царь Артур!
Ахнешь ты сейчас, когда явится перед тобой во всей славе своей рядовой
— генерал Чарнота! (Исчезает.) Голубков. Ну, прощай, Роман Валерьянович. Серафима. Прощайте. Я буду о вас думать, буду вас вспоминать. Хлудов. Нет, ни в коем случае не делайте этого. Голубков. Ах да, Роман, медальон. (Подает Хлудову медальон.) Хлудов (Серафиме). Возьмите его на память. Возьмите, говорю. Серафима (берет медальон, обнимает Хлудова). Прощайте.
Уходит вместе с Голубковым.
Хлудов (один). Избавился. Один. И очень хорошо. (Оборачивается, говорит
кому-то.) Сейчас, сейчас. (Пишет на бумаге несколько слов, кладет ее
на стол, указывает на бумагу пальцем.) Так? (Радостно.) Ушел! Бледнеет.
Исчез! (Подходит к двери на балкон, смотрит вдаль.)
Хор поет: «Господу богу помолимся, древнюю быль
возвестим. «
Поганое царство! Паскудное царство! Тараканьи бега.
Вынимает револьвер из кармана и несколько раз стреляет
по тому направлению, откуда доносится хор. Гармоники,
рявкнув, умолкают. Хор прекратился. Послышались дальние
крики. Хлудов последнюю пулю пускает себе в голову и
падает ничком у стола. Темно.