вот уж не было заботы так пристали бегемоты
Вот уж не было заботы так пристали бегемоты
Людмила Золотарева запись закреплена
В минуты радости и грусти читать стихи 
Вадим Левин: Обучиться бы птичьему посвисту, обучиться лесным языкам.
Баллада о рыбаке и рыбке
До чего же мне жаль старика!
— Ах, рыбак, ах, чудак!
Твой улов невелик.
Не продашь ли мне пару ошибок?
До чего же нелепый старик!
Путь к мудрости
Обыкновенная история
Кто дома?
(По мотивам Элизабет Флеминг)
Вадим Левин. Стихи с горчицей
— Нельзя ли в горчицу подмешивать джем?
— Пожалуйста. Можно. Но только зачем?
— А в собственной ванне держать бегемота?
— Да сколько угодно, была бы охота.
— А можно кота приводить на урок?
— Допустим, что да, но какой в этом прок?
— А по морю плавать в дырявом корыте?
— Была бы охота, хоть в сите плывите!
— А можно кроить из железа пальто?
— Кроите, кроите, а дальше то что?
— А можно варить колбасу из каната?
— Ещё и не то можно делать, ребята:
Стихи с бегемотами
Вот уж – не было заботы,
так пристали
бегемоты:
Я срисовывал комод –
получился
бегемот.
Рисовал я самолет –
вышел снова
бегемот.
Я рисую пароход,
а выходит
бегемот!
Капитан его ведет –
сам такой же
бегемот.
Я беру свою картинку,
рву на части
и – в корзинку.
Нарисую
мотокросс.
Вот на старте
сто колес.
Вот рванулись по шоссе –
солнце в каждом колесе!
Поворот
за поворотом.
Вдруг я вижу:
там и тут –
бегемот
за бегемотом
бодро
к финишу
бегут.
Но теперь свою картинку
я не выброшу в корзинку.
Я пишу над ней в сторонке:
«Это –
БЕГЕМОТОГОНКИ!»
Мистер Сноу
— Мистер Сноу! Мистер Сноу!
Вы придете в гости снова?
— Через час. Даю вам слово.
— Вот спасибо, мистер Сноу…
Принц-новатор
Тра-та-тата! Та-та!
Тра-та-тата!
Однажды император
(он в детстве был пиратом),
известный император
воинственной страны
командовал парадом
(не просто бегал рядом),
командовал парадом
забыв
надеть
.
ОЧКИ.
Тра-та-тата! Та-та!
Тра-та-тата!
Но он не впал в отчаянье,
не закричал в случайно,
не убежал нечаянно,
а по совету принца
пустячную случайность,
ничтожную случайность,
нелепую случайность
возвёл
в державный
принцип:
Он выстроил министров,
заслуженных министров,
наряженных министров
и приказал премьеру:
«Пускай министры быстро,
пускай сейчас же, быстро,
пускай снимают быстро
по моему примеру!»
Тра-та-тата! Та-та!
Тра-та-тата!
С тех пор на все парады,
хоть рады, хоть не рады,
надев на грудь награды
министры той страны
и с ними император,
великий император,
а также принц-новатор, –
выходят,
сняв –
очки.
Тра-та-тата!
(в соавторстве с Ренатой Мухой)
Дурацкие стихи
Кто чем спасается
Пароходик-пароход
(Новая старинная народная песня)
Глупая лошадь
Если денёк выдаётся погожий,
Лошадь гуляет в галошах хороших.
Если же лужи по улице сплошь,
Лошадь гуляет совсем без галош.
* * *
Что же ты, лошадь,
жалеешь галоши?
Разве здоровье тебе не дороже?
Морская песенка
Один моряк, покинув порт,
На лодке в море вышел,
У лодки был высокий борт,
Но волны были выше.
Его швырял девятый вал,
Как щепку в поднебесье,
Но мореход не унывал,
Вовсю горланил песню:
Другой на месте моряка
Ко дну пошёл бы вскоре,
Ведь как на грех без черпака
Отправился он в море,
Но наш моряк находчив был
И не терялся сроду.
Он дырку в лодке прорубил
И выпустил всю воду!
Обучиться бы птичьему посвисту
Может, мелкая эта и крупная
Хоть и дальняя мне, но родня
Наконец перестала бы, глупая,
Избегать и чураться меня.
Я читал бы стихи при луне,
По тропинке шагая лесной,
Чтобы звери доверились мне
И дружить захотели со мной,
Чтобы сказки мои по ночам
Пересказывал филин сычам,
А медведи, ежи и кроты
Перешли бы со мною на «ты».
По утрам, по утрам, по утрам
Я спешил бы росою умыться
И свистать с голосистой синицей
На опушке, открытой ветрам,
Чтобы слушать меня и её
Собиралось родное зверьё,
А звериные малыши
Подпевали бы нам от души.
Рыжий суслик однажды весной
Помахал бы мне маленькой лапой
И сказал бы:
«Пойдёмте со мной,
Познакомлю вас с мамой и папой».
И такого бы не было дня,
Чтобы в гости не звали меня
Или гость не забрёл невзначай
За советом ко мне и на чай.
То с кротом, то с бобром, то с сурком
Мы сидели б рядком да ладком,
Распивая компоты, чаи,
Обсуждая заботы свои.
А ещё я писал бы стихи
Для мышей, муравьёв и стрекоз.
Я такой бы наплёл чепухи,
Что смеялся бы заяц до слёз,
А мои дорогие ежи
Попросили б:
«И нам расскажи».
Я качал бы в ладонях бельчат.
Я кормил бы с ладони волчат.
Так приятно волчата ворчат.
Так приятно бельчата молчат.
Никогда
Не кормил я в лесу
Быстроногих пугливых косуль.
Никогда, никогда, никогда
Не гулял я с бобром у пруда.
И со мной не болтали на «ты»
Глубоко в подземелье кроты.
Если встречу лису на лугу,
«Добрый вечер» сказать не смогу.
Не спрошу лягушонка в реке:
«Можно к вам?» – на его языке.
Даже если мне встретится ёж,
Не сумею спросить:
«Как живёшь?»
Вот уж не было заботы так пристали бегемоты
*Первая считалочка для Кошки
Раз, два, три, четыре, пять.
Кошка учится считать.
Потихоньку, понемножку прибавляет к Мышке Кошку.
Получается ответ: «Кошка есть, а Мышки нет!»
Не ругай напрасно Кошку
На страницах этой книжки Сплошь да рядом кошки-мышки:
От обложки до обложки
Мышка бегает от Кошки.
Если вдруг поймают Мышку, Не спеши захлопнуть книжку, Не ругай напрасно Кошку: Это в книжке понарошку.
— Раз, два, три, четыре. Сосчитаем дыры в сыре.
Если в сыре много дыр, значит, вкусным будет сыр.
Если в нем одна дыра, значит вкусным был вчера.
Вторая считалочка для Кошки
Кошки, Кошки, Кошки, Кошки.
Посмотри-ка: на портрете Мама-мышь и мышки-дети.
Глянь на Маму, глянь на Дочку: глазки прямо точка в точку!
На портрете десять точек.
Подсчитай-ка: сколько дочек?
Котята на рассвете
Котята на рассвете домой приходят сами: они, конечно, дети, но все-таки с усами.
Ночная песенка котят
Как жаль, что дети по ночам лежат в своих кроватях и запрещают люди нам на крыши приглашать их.
На крышах, правда, нет мышей, но видно все прекрасно. И потому за малышей обидно нам ужасно.
Ведь не узнают малыши, ведь только там знакомо, как хорошо в ночной тиши гулять по крыше дома,
когда одни в полночный час бредем под небесами, а небеса глядят на нас кошачьими глазами.
Кто боится темноты?
Глубоко под нами где-то роет крот подземный грот. Не боится жить без света небольшой, но храбрый крот.
Даже малые котята, ростом с варежку, и те по ночам одни куда-то смело ходят в темноте.
Мамы знают все на свете, но поверить не хотят, что их собственные дети могут быть смелей котят.
Шли по крыше три кота. Три кота Василия.
Поднимались три хвоста прямо в небо синее!
А на небе облака прорисованы слегка и серебряно плывет самолет.
А над крышей и трубой пар клубится голубой. И оттаял крышин бок, и намок.
Сели Васьки на карниз, посмотрели вверх и вниз, и сказали три кота:
Спал Кот У ворот Загораживал проход.
Щекотнула мышка У кота Под мышкой.
Кот проснулся Кверху хвост, Потянулся Сделал мост.
Мышка Шмыг Под мостом И в дом.
Правда, хитрая мышка?
Стихи с бегемотами
Я срисовывал комод получился бегемот.
Рисовал я самолет вышел снова бегемот.
Я рисую пароход, а выходит бегемот!
Капитан его ведет сам такой же бегемот.
Вот на старте сто колес. Вот рванулись по шоссе солнце в каждом колесе!
Поворот за поворотом.
Вдруг я вижу: там и тут бегемот за бегемотом бодро к финишу бегут.
Но теперь свою картинку я не выброшу в корзинку. Я пишу над ней в сторонке: «Это бегемотогонки»!
Шли гулять на горочку Петушок и курочки, увидали корочку от медовой булочки.
— Курочки-красавицы, угощайтесь сдобою! Клюйте, сколько нравится! Я потом попробую.
— Вот спасибо, Петушок. Поклюешь и ты, дружок, и тебе достанется, если что останется.
Встретились на улице Петушок и Курица.
— Здравствуй, тетя Ряба! Как там Дед и Баба?
— Спасибо за внимание, здорова вся компания: целый день работают, да с большой охотою.
А когда устанут, работать перестанут у окна сидят рядком, попивают чай с медком.
Аты-баты Колыбельная считалочка
Аты-баты, по Арбату, аты-баты, на войну, аты-баты, шли солдаты воевать царю жену.
Шли солдаты, аты-баты, генерал верхом скакал, пели храбрые солдаты, подпевал им генерал.
А покуда шли солдаты, аты-баты, воевать, удалился царь в палаты и улегся на кровать.
Царь лежит на царском ложе и мечтает о жене. Генерал мечтает тоже о победах на войне.
А солдаты, аты-баты, знай шагают на войну отбивать у супостата государеву жену.
Царь уснул в своей постели, генерал уснул верхом, а солдаты еле-еле до войны дошли пешком.
Шел по улице Червяк. Это выглядело так: то себя сожмет в кулак, то растянется Червяк.
Шел по улице Червяк всем показывал кулак. Что ни шаг, то кулак, мне кулак и вам кулак.
Пароходик-пароход снаряжается в поход: собираются купцы, провожают их отцы.
Пароходик-пароход, он на ярмарку идет по реке везут купцы на продажу леденцы.
Пароходик-пароход день идет и два идет. И пока плывут купцы, уплывают леденцы.
Мимо пашен, мимо сел пароход на торг пришел, да на ярмарку купцов он привез без леденцов.
Ох, купцы мои, купцы, ох, торговцы-молодцы, ох, вы, бедные купцы, ох, и всыплют вам отцы!
Кто по круче чуть заметно к туче, к туче метр за метром поднимается с трудом на спине несет свой дом? * (Думай, думай, не ленись! Не улитка альпинист!)*
Вот уж не было заботы так пристали бегемоты
_Загадки _ Кто такая Пушка, Лешкина подружка? Загадка про четыре солнца Дневная загадка Умная туча Барашки (Загадка-считалка из Сочи) Кораблики в луже (Осенняя загадка) Белая страна (Зимняя загадка) Чей портрет? Маленький пруд Кто этот дедушка? Кто этот внук? Горная загадка Почему у Чирикти пропал аппетит?
_Из английского фольклора _Несостоявшееся знакомство Хикти-Пикти Томми Титлмаус Хикори-дикори-док! Песенка для болтунов Дядюшка Юджин Мери-Всенаоборот Миссис МакВилки Неаппетитная песенка Как пройти из Гулля в Грой? Уики-Вэки-Воки Разговор в сумерках Сэр Гарри Ватт Мистер и миссис Беллы Школа для щенков Ночной разговор Подвезете, мистер Сквотти?
Куда уехал цирк? Он был еще вчера, и ветер не успел со стен сорвать афиши. Но больше не горят его прожектора, под куполом оркестр его не слышен.
Куда ушли слоны? В какие города погонщики ведут ученого верблюда? Куда уехал цирк? Уехал он туда, где кто-то сказку ждет и верит в чудо.
Своих усталых змей туда факир несет, бумажных голубей туда уносит ветер, туда под Новый год уходит старый год, туда на карусели едут дети.
Там музыка гремит сегодня, как вчера, и вновь наполнен зал, и зрители все те же. Кружится карусель, горят прожектора, и чудеса вершатся на манеже.
Обучиться бы птичьему посвисту
Обучиться бы птичьему посвисту, Обучиться лесным языкам Может быть, я пришелся бы по сердцу Любопытным и робким зверькам.
*** Перевел бы я книжки свои Для улитки, лягушки, змеи. Кукушонку из грустных «ку-ку» Сочинил бы на память строку.
Никого не забыл бы в лесу Ни бизона, ни рысь, ни лису.
Может, мелкая эта и крупная Хоть и дальняя мне, но родня Наконец перестала бы, глупая, Избегать и чураться меня.
Я читал бы стихи при луне, По тропинке шагая лесной, Чтобы звери доверились мне И дружить захотели со мной,
Чтобы сказки мои по ночам Пересказывал филин сычам, А медведи, ежи и кроты Перешли бы со мною на «ты».
*** По утрам, по утрам, по утрам Я спешил бы росою умыться И свистать с голосистой синицей На опушке, открытой ветрам,
Чтобы слушать меня и ее Собиралось родное зверье, А звериные малыши Подпевали бы нам от души.
Рыжий суслик однажды весной Помахал бы мне маленькой лапой И сказал бы: «Пойдемте со мной, Познакомлю вас с мамой и папой».
И такого бы не было дня, Чтобы в гости не звали меня Или гость не забрел невзначай За советом ко мне и на чай.
То с кротом, то с бобром, то с сурком Мы сидели б рядком да ладком, Распивая компоты, чаи, Обсуждая заботы свои.
*** А еще я писал бы стихи Для мышей, муравьев и стрекоз. Я такой бы наплел чепухи, Что смеялся бы заяц до слез,
А мои дорогие ежи Попросили б: «И нам расскажи».
Я качал бы в ладонях бельчат. Я кормил бы с ладони волчат. Так приятно волчата ворчат. Так приятно бельчата молчат.
*** Никогда Не кормил я в лесу Быстроногих пугливых косуль.
Никогда, никогда, никогда Не гулял я с бобром у пруда.
И со мной не болтали на «ты» Глубоко в подземелье кроты.
Если встречу лису на лугу, «Добрый вечер» сказать не смогу.
Даже если мне встретится еж, Не сумею спросить: «Как живешь?»
*** А быть может, пришелся б я по сердцу Любопытным и робким зверькам
Обучиться бы птичьему посвисту, Обучиться лесным языкам. *_ _*Стихи с Драконом
Проспал полдня, зевнул и объявил: «Обед». Привстал и слопал стул, буфет и кабинет.
Не знаю, что Дракон ест на исходе дня. А вдруг на ужин он Включит в меню меня?
Конечно, может он, что хочет, есть на ужин, но мне такой Дракон в моих стихах не нужен.
В белом поле пела вьюга, засыпала лисий след. Звери Севера и Юга собирались на совет.
Долго длился ход звериный по дорогам, по реке.
Сели совы на осины, стали лоси в сосняке.
Ждали звери, ждали дети, ждали все до одного.
Но и в этот раз на свете не случилось ничего. *_ _*История с сундуком*_ _* Идет по дорожке серьезный Индюк,
везет на тележке железный сундук.
Навстречу Корова бежит налегке:
— Простите, я с вами почти не знаком. Пустите, не то зацеплю сундуком.
Но грозно Корова идет к сундуку и очень сурово ревет Индюку:
— Ну, нет! Не уйду я отсюда, пока не скажете, что там, внутри сундука.
Стоит до сих пор на дорожке Индюк.
Лежит до сих пор на тележке сундук.
И эта Корова не сдвинулась с места.
И что в сундуке, до сих пор неизвестно. *_
Когда я мальчишкой на речку ходил, весло прихватив и сачок, мне часто встречался у чистой воды веселый и глупый бычок.
ЛитЛайф
Жанры
Авторы
Книги
Серии
Форум
Левин Вадим Александрович
Книга «Аты-баты»
Оглавление
Читать
Помогите нам сделать Литлайф лучше
Котята на рассвете домой приходят сами: они, конечно, дети, но все-таки с усами.
Ночная песенка котят
Как жаль, что дети по ночам лежат в своих кроватях и запрещают люди нам на крыши приглашать их.
На крышах, правда, нет мышей, но видно все прекрасно. И потому за малышей обидно нам ужасно.
Ведь не узнают малыши, ведь только там знакомо, как хорошо в ночной тиши гулять по крыше дома,
когда одни в полночный час бредем под небесами, а небеса глядят на нас кошачьими глазами.
Кто боится темноты?
Глубоко под нами где-то роет крот подземный грот. Не боится жить без света небольшой, но храбрый крот.
Даже малые котята, ростом с варежку, и те по ночам одни куда-то смело ходят в темноте.
Мамы знают все на свете, но поверить не хотят, что их собственные дети могут быть смелей котят.
Шли по крыше три кота. Три кота Василия.
Поднимались три хвоста прямо в небо синее!
А на небе облака прорисованы слегка и серебряно плывет самолет.
А над крышей и трубой пар клубится голубой. И оттаял крышин бок, и намок.
Сели Васьки на карниз, посмотрели вверх и вниз, и сказали три кота:
Спал Кот У ворот Загораживал проход.
Щекотнула мышка У кота Под мышкой.
Кот проснулся Кверху хвост, Потянулся Сделал мост.
Мышка Шмыг Под мостом И в дом.
Правда, хитрая мышка?
Стихи с бегемотами
Я срисовывал комод получился бегемот.
Рисовал я самолет вышел снова бегемот.
Я рисую пароход, а выходит бегемот!
Капитан его ведет сам такой же бегемот.
Вот на старте сто колес. Вот рванулись по шоссе солнце в каждом колесе!
Поворот за поворотом.
Вдруг я вижу: там и тут бегемот за бегемотом бодро к финишу бегут.
Но теперь свою картинку я не выброшу в корзинку. Я пишу над ней в сторонке: «Это бегемотогонки»!
Шли гулять на горочку Петушок и курочки, увидали корочку от медовой булочки.
— Курочки-красавицы, угощайтесь сдобою! Клюйте, сколько нравится! Я потом попробую.
— Вот спасибо, Петушок. Поклюешь и ты, дружок, и тебе достанется, если что останется.
Встретились на улице Петушок и Курица.
— Здравствуй, тетя Ряба! Как там Дед и Баба?
— Спасибо за внимание, здорова вся компания: целый день работают, да с большой охотою.
А когда устанут, работать перестанут у окна сидят рядком, попивают чай с медком.
Аты-баты Колыбельная считалочка
Аты-баты, по Арбату, аты-баты, на войну, аты-баты, шли солдаты воевать царю жену.
Шли солдаты, аты-баты, генерал верхом скакал, пели храбрые солдаты, подпевал им генерал.
А покуда шли солдаты, аты-баты, воевать, удалился царь в палаты и улегся на кровать.
Царь лежит на царском ложе и мечтает о жене. Генерал мечтает тоже о победах на войне.
А солдаты, аты-баты, знай шагают на войну отбивать у супостата государеву жену.
Царь уснул в своей постели, генерал уснул верхом, а солдаты еле-еле до войны дошли пешком.
Шел по улице Червяк. Это выглядело так: то себя сожмет в кулак, то растянется Червяк.
Шел по улице Червяк всем показывал кулак. Что ни шаг, то кулак, мне кулак и вам кулак.
Пароходик-пароход снаряжается в поход: собираются купцы, провожают их отцы.
Пароходик-пароход, он на ярмарку идет по реке везут купцы на продажу леденцы.
Пароходик-пароход день идет и два идет. И пока плывут купцы, уплывают леденцы.
Мимо пашен, мимо сел пароход на торг пришел, да на ярмарку купцов он привез без леденцов.
Ох, купцы мои, купцы, ох, торговцы-молодцы, ох, вы, бедные купцы, ох, и всыплют вам отцы!
Лариса Миллер
Лариса Миллер (р. 1940)
_______________________
Пела горлица лесная.
Над костром струился дым.
Сладко жить, цены не зная
Дням просторным, золотым;
Жить, как должное приемля,
Что ласкают небеса
Невесомой дланью землю,
Горы, долы и леса.
Сладко жить. И все же слаще,
Будь ты молод или стар,
Каждый луч и лист летящий
Принимать как редкий дар.
И снег белел, и даль лучилась,
А я счастливой быть училась,
Училась благодарной быть,
Не привередничать, не ныть,
Простые дни считать дарами.
И получалось временами.
Нас позабудут, а потом
Забудут тех, кто нас забудет,
И ветер те следы остудит,
Что вьются в мире обжитом.
Но вдруг когда-нибудь опять
Воскреснет сыгранная нота,
Заставив чуткого кого-то
Заплакать или просиять.
Где-то музыка играет,
День осенний догорает,
Скрипка тихо ворожит,
День пока не пережит.
Что ещё в него вместится?
Шорох листьев, пенье птицы,
Луч, упавший на порог,
И вот эти восемь строк.
Летает жизнь моя,
Скрывая цель полёта,
Нашёптывая что-то,
Чего не слышу я.
Пройдет и этот день,
В небытие он канет.
Кого-то исцелит,
А чью-то душу ранит,
И кто-то поутру
Пробудится от блика,
А кто-то, может быть,
От собственного крика.
Нас годы предают,
Нас годы предают,
Нас юность предает,
Которой нету краше;
И птицы, и ручьи
Весенним днем поют
Не нашу благодать,
Парение не наше.
И я учусь любить
Без крика «подожди!»,
Хоть уходящим вслед
С отчаяньем гляжу я.
И я учусь любить
Весенние дожди,
Что нынче воду льют
На мельницу чужую.
Всё предстоит, лишь предстоит.
И этот путь ещё не начат.
И в нас ещё ничто не плачет,
Не стонет, душу не томит.
Покуда где-то вдалеке
То, с чем немыслима разлука,
Из тех краёв пока ни звука.
И мы легки и налегке.
И никаких не знаем уз,
И никаких не знаем тягот
Из тех, что нам на плечи лягут,
Наш с миром сим скрепив союз.
С точки зрения неба, мы всё копошимся:
То зачем-то встаём, то зачем-то ложимся,
То куда-то несёмся, стуча каблуками,
То взволнованно спорим и машем руками.
С точки зрения неба, мы просто букашки,
И смешны ему глупые наши замашки.
Ах, суметь бы взглянуть на себя издалёка,
Свысока, со спокойствием горнего ока.
Побыть пылинкой, что ли,
На этом белом свете?
Пожить, не зная боли,
И сквозь мирские сети
Пройти легко и просто,
Кружась в луче осеннем
От зюйда и до оста,
Не дорожа спасеньем.
Чего ей опасаться,
В косых лучах плутая,
И от чего спасаться,
Без устали летая?
Что может с ней случиться,
Коль нет души и тела?
Небесный свод лучится:
Лети, куда летела.
Всё поправимо, поправимо.
И то, что нынче горше дыма,
Над чем сегодня слёзы льём,
Окажется прошедшим днём,
Полузабытым и туманным
И даже, может быть, желанным.
И будет вспоминаться нам
Лишь белизна оконных рам
И то, как в сад окно раскрыто,
Как дождь стучит о дно корыта,
Как со скатёрки лучик ломкий
Сползает, мешкая на кромке.
Струится музыка, она
Есть шанс волшебный объясниться
Всему, что грезится и снится,
В любви, которая без дна.
Плывёт кораблик, и бежит
Ручей, и музыка играет
И никогда не умирает,
Поскольку жизнью дорожит.
Никто ведь не должен тебе ничего.
Ты праздника хочешь? Придумай его.
По песне тоскуешь? Так песню сложи
И всех окружающих приворожи.
По свету скучаешь? Чтоб радовал свет,
Ты сам излучай его. Выхода нет.
Будет вам и белка, будет и свисток,
Будут ваши окна утром на восток,
То есть на сиянье, то есть на зарю.
Верьте мне, я знаю, что я говорю.
Дни пойдут однажды тихим чередом.
Я сама добилась этого с трудом.
И прекрасно знаю, сколько сил берёт
Дней безумный хаос превратить в черёд,
В мирную цепочку, в непрерывный ряд
Светлых дней, надевших праздничный наряд.
Ещё смиренней и скромней,
Ещё покорней,
Как будто медленно идёшь
На голос горний.
Ещё смиренней и скромней,
Скромней и тише,
Как будто медленно идёшь
За кем-то свыше.
Ещё смиренней и скромней,
Не вопрошая,
Зачем носила малых сих
Земля большая,
Зачем отчаянно в глаза
Им солнце било,
Зачем цветущая лоза,
Зачем могила.
На хлеб и воду, хлеб и воду,
Коль хочешь обрести свободу.
Всё остальное отстрани.
Иной не выдумать брони.
Нет на судьбу иной управы.
И все дары её лукавы.
Отринь же их. И день-деньской
Дыши свободой и тоской.
И от начала далеко,
И до конца еще далёко.
И ни предела, и ни срока,
И жить просторно и легко.
Голубизна, и ширь, и высь,
И путь ничем не ограничен,
И шорох листьев с пеньем птичьим
В одну мелодию слились.
Держать бы в памяти всегда,
Что мир огромен и чудесен,
И эту лучшую из песен
В себе нести через года.
Лететь, без устали скользить
По золотому коридору.
И путеводна в эту пору
Осенней паутины нить,
И путеводен луч скупой,
И путеводен лист летучий,
И так живётся, будто случай
Уже не властен над судьбой.
Принесена с лихвою дань
Страстям, превратностям, порывам.
И если держит терпеливо
Своих детей земная длань,
То, значит, существует час,
В который то должно свершиться,
Что превращает в лики лица
И над судьбой подъемлет нас.
Над головой такая синь.
Ты не покинешь? Не покинь
Меня, мелодия родная.
Мне надо знать, что не одна я,
Что музыка звучит во мне,
Чтоб после зазвучать вовне.
Если ты музыкант, значит, должен любить тишину
И, её нарушая, испытывать должен вину,
А вернее, стремление быть на такой высоте,
Чтоб Господь подтвердил: это звуки те самые, те,
Что способны соперничать с музыкой той тишины,
Той бесценной, которой по воле твоей лишены.
Л. Миллер
[А.А. Тарковскому]
Поверить бы, икону
Повесить бы в дому,
Чтобы внимала стону
И вздоху моему.
И чтобы издалёка
В любое время дня
Всевидящее око
Глядело на меня.
И в завтра, что удачу
Несёт или беду,
Идти бы мне незрячей
У Бога на виду.
Ни горечь, ни восторг, ни гнев
И ни тепло прикосновений.
Лишь контуры домов, дерев,
Дорог, событий и явлений.
У тех едва заметных рек,
Тех еле видимых излучин
Еще и не был человек
Судьбою и собой измучен.
И линией волосяной
Бесплотный гений лишь наметил
Мир, что наполнен тишиной,
Без шепота и междометий.
Да будут легкими штрихи,
Да будет вечным абрис нежный
И да не знать бы им руки,
Излишне пылкой иль прилежной.
Да научиться бы войти
В единый мир в час ранней рани,
Не покалеча по пути
Ни малой черточки, ни грани.
Бог молчит, ну а мы всё строчим примечание,
Комментируя странное это молчание.
Рассуждаем, толкуем, дымимся, строчим
И усердно, как дятел по древу, стучим,
И усердно плодим столько всякого лишнего,
Что не слышим, как сердце стучит у Всевышнего.
А мир этот жив, потому что есть где-то иной,
Иной, безымянный, неведомый и неземной.
Оттуда сигнал то идет, то почти угасает.
Но если нас что-то и держит и чудом спасает,
То не притяженье земное, а тяга к тому,
Что ни отыскать, ни назвать не дано никому.
Каким-то чудом родилась
И, хоть в бездумный век попала,
Каким-то чудом не пропала
И даже рассказать взялась
О скрытых свойствах ночи, дня,
А также о великом чуде,
Что есть на белом свете люди,
Готовые понять меня.
Я с миром в переписке состою.
Ей-богу, ничего не утаю.
Он то чужой мне, то родной и близкий.
Я с миром в постоянной переписке
И отвечать ему не устаю.
То пёрышком, то веткой, то звездой
Мне, женщине давно немолодой,
Он почему-то пишет регулярно.
Ему я отвечаю рифмой парной.
Его молчанье стало бы бедой.
Он пишет на земле и на весу.
Я всё, что им начертано, спасу.
Я разберу каракули любые.
Очки надену на глаза слепые,
Письмо поближе к свету поднесу.
Утоли моя печали.
На закате ль, на заре
Ветры сосны раскачали
На Николиной горе.
И поскрипывают сосны,
И качаются стволы.
Времена, что светоносны,
Станут горсткою золы.
Телячьи нежности. Позор
Все эти нежности телячьи,
Все эти выходки ребячьи,
От умиленья влажный взор.
Спешу на звук твоих шагов,
Лечу к тебе и поневоле
Смеюсь от счастья. Не смешно ли
Так выходить из берегов?
Неужто столь необорим
Порыв в разумном человеке?
. Но не стыдились чувства греки,
Стыдился чувств брутальный Рим,
Который так и не дорос
До той возвышенной морали,
Когда от счастья умирали,
Топили горе в море слёз.
Я дверь приоткрытой держу то и дело,
Чтоб чудо в мой дом без труда залетело,
Чтоб счастье, придя, не возилось с замком,
А шло без помехи ко мне прямиком.
И, будь я измученной, старой, разбитой,
Оставлю я дверь всё равно приоткрытой.
А соловей, влетевший в сад,
Поёт так дивно.
Гляди вперёд. Глядеть назад
Бесперспективно.
Ну, а сегодня рай земной
И завтра тоже.
Сирень стоит живой стеной,
Её тревожит,
Несильный дождик шелестит,
Листвой играя,
И никогда не улетит
Душа из рая.
А ещё я забыла сказать,
Что свободно могу осязать
То мгновенье, которое будет,
Луч, который нас завтра разбудит,
День, который ещё не настал,
Дождь, который давно перестал,
Весть, что в окна вот-вот постучится,
И беду, что не скоро случится.
А между тем, а между тем,
А между воспаленных тем
И жарких слов о том, об этом
Струится свет. И вечным светом
Озарены и ты и я,
Пропитанные злобой дня.
Цветные мелочи, ура!
Цветные мелочи, живите.
Рутины спутанные нити
Связуют завтра и вчера.
Цветные мелочи, виват!
Все эти фантики, обёртки.
Мой день натёрт на мелкой тёрке,
И быт привычно виноват,
Мешая горестно пожить
Среди возвышенных материй,
То заставляя смазать двери,
То к шубе вешалку пришить.
Просто быть травой, межой,
Снега белого щепотью.
Тяжко быть живою плотью
С уязвимою душой.
Белым облаком витал,
Был ты птичьей песней звонкой
До того, как стал ребенком,
До того, как плотью стал.
Как хочу я, как хочу,
Чтобы были все невзгоды
Нипочем тебе, как водам,
Ветру, воздуху, лучу.
Ну вот и мы умудрены,
И мы познали груз вины
И гнёт любви, и вкус страданья,
И горечь позднего свиданья,
И жизни праздной благодать,
И полный тягот год недужный,
И знаем, чего стоит ждать,
И знаем, чего ждать не нужно.
И, Боже, как прекрасно жить
Вот так, с открытыми глазами,
Умея пренебречь азами
И не боясь утратить нить.
Какой бывает тишина
И как она взрываться может,
Когда душа искушена,
Когда кусок немалый прожит,
И я, распахивая дверь
И точно зная, что за нею
Ждала вчера и жду теперь,
В неё вхожу, благоговея.
И день и ночь, и день и ночь
Я вижу дальних крыльев трепет
И слышу отдаленный лепет
Всего, что улетает прочь.
И не могу остановить
И взять, как бабочку, за крылья,
И бесполезны все усилья,
И безнадежно рвется нить.
И я сгораю в том огне,
Что отражен в моем окне
В час заревой и час закатный,
И жизнь, дарованная мне,
Не мнится больше необъятной.
Любовь? Она лишь стылый след.
Покой? Но он нам только снится.
Так что же есть? Небесный свет,
В котором облако и птица.
Тлело. Вспыхивало. Гасло.
Подливали снова масло.
Полыхало пламя вновь.
Полыхают в душах властно
Гнев, и вера, и любовь.
Боже правый, сколько пыла
Израсходовано было
И во благо, и во зло.
И давно зола остыла,
Ветром пепел унесло,
Время скрыло в домовину,
И о том уж нет помину.
Но не дремлют Бог и бес.
Снова свет сошелся клином.
Снова пламя до небес.
Опять мы днем вчерашним бредим,
Тем, что неслышим и незрим,
Минувшее сквозь память цедим,
Минувшего вдыхаем дым
И в то, что ливнями размыто,
Ветрами порвано в клочки,
Во все, что жито-пережито,
Глядим, как в темные зрачки.
И блещут высохшие реки,
Давно угасший луч игрив,
Пока не опустились веки,
Зрачки бездонные прикрыв.
Тончайшим сделаны пером
Судьбы картинки
И виснут в воздухе сыром
На паутинке.
Летящим почерком своим
Дожди рисуют,
И ветер легкие, как дым,
Штрихи тасует.
Рисуют, будто на бегу,
Почти небрежно.
Я тот рисунок сберегу,
Где смотришь нежно.
Живу, покорна и тиха.
И под сурдинку
Колеблет ветер два штриха
И паутинку.
Стать бы снова дитём
И болтаться у всех под ногами.
Жизнь моя, ну пойдём
Золотыми от солнца лугами
Без дороги и вех
В те края, где так просто дышалось,
Где любила я всех,
У кого под ногами мешалась,
Для кого я была
Не помехой, а светом в окошке,
Кто, бросая дела,
Мог кормить меня, хворую, с ложки,
Кто условием был
Моего повседневного рая,
Обеспечивал тыл,
Чтоб мы жили в нём, не умирая.
В доме том жила ребенком.
Помню ромбы на клеенке.
Помню скатерть с бахромой.
Скинув валики с дивана,
Спать укладывали рано.
И в умолкнувшем дому
Где-то мыслями витала
И в косички заплетала
На скатерке бахрому.
Где, изъеденные молью,
Меж кувшинок на приволье
Плыли лебеди в тиши.
Цветные варежки висели на резинке,
И щи варились на чадящей керосинке,
На ёлке праздничной жил лебедь восковой,
Стучали ходики. Да есть ли кто живой
На той планете? Но покамест я жива,
Я, самым кончиком пера их поддевая,
Картинки хрупкие над пропастью несу
В свой день сегодняшний в надежде, что спасу.
Осыпающийся сад
И шмелиное гуденье.
Впереди, как сновиденье,
Дома белого фасад.
Сад, усадьба у пруда,
Звук рояля, шелест юбки.
Давней жизни абрис хрупкий,
Абрис зыбкий, как вода,
Лишь в душе запечатлён.
Я впитала с каплей млечной
Нежность к жизни быстротечной
Ускользающих времён.
Всё ищешь опору? Боишься пропасть?
Всё ищешь, к чему притулиться? Припасть?
Напрасно. Напрасно. Незыблемых нет.
Всё зыблемо: почва, и кровля, и свет.
Но знаешь, в чём всё-таки здесь благодать?
Что хрупким друг к другу дано припадать.
И знаешь, что надо, чтоб мир этот жил?
Чтоб хрупкому хрупкий опорой служил.
Только будьте со мною, родные мои.
Только будьте со мною.
Пусть стоят эти зимние, зимние дни
Белоснежной стеною.
Приходите домой и гремите ключом
Или в дверь позвоните,
И со мной говорите не знаю о чём,
Обо всём говорите.
Ну хотя бы о том, что сегодня метёт
Да и солнце не греет,
И о том, что зимой время быстро идёт
И уже вечереет.
Опять утрата и урон,
Опять прощанье,
И снова время похорон
И обнищанья.
От боли острой и тупой
Беззвучно вою
И говорю не то с собой,
Не то с тобою.
Ты мёртвый узел разрубил
Единым махом,
В земле, которую любил,
Оставшись прахом.
Мир тихонько себе
Что-то там бормочет,
А о смертной судьбе
Даже знать не хочет.
Л. Миллер
[«Dahin, dahin. » («Туда, туда. «)
Гете]
Легко дышать на вешнем сквозняке.
В набухших почках даже сук тщедушный.
И дни мои светлы и простодушны,
Как белые стволы в березняке.
Как льда остаток, что лучом согрет.
И оттого лишь на пути заминки,
Что, мять жалея, обхожу травинки,
Едва-едва увидевшие свет.
Я краткость люблю, но не летом, не летом,
А летом я медлю с вопросом, ответом,
Того же хочу и от летнего дня:
Хочу, чтоб он был не проворней меня,
Хочу, чтоб он длился, и длился, и длился,
В задумчивость впал или в грёзах забылся,
И чтобы, задумавшись, сбился с пути,
Совсем позабыв, что он должен уйти.
А вся земля белым-бела,
Роняют пух свой тополя,
И меж стволами,
Покинув бренные дела,
Летают души и тела,
Шурша крылами.
Сентябрьская ржа
Притупит страх и боль.
Сухой листвой шурша,
Уйду в лесную голь,
Чтоб слышать ветра свист
И чтоб не знать утрат
Грустней, чем поздний лист,
Погибший в листопад.
Не все ль равно. И все же, все же
Прозрачен мир и не безбожен,
И путь не безнадежен твой,
Коль над тобою сень сережек,
И травы вдоль твоих дорожек
Зовутся «мятлик луговой».
Не вмещаю, Господи, не вмещаю.
Ты мне столько даришь. А я нищаю:
Не имею ёмкостей, нужной тары
Для даров твоих. Ожидаю кары
От тебя за то, что не стало мочи
Всё вместить. А дни мои всё короче
И летят стремительно, не давая
Разглядеть пленительный отблеск края
Небосвода дивного в час заката.
Виновата. Господи, виновата.
Прости ты мне визит мой слишком краткий.
Я так хочу понять твои повадки,
Все сорок восемь мостиков пройти
И потаённый дворик твой найти,
И вникнуть во вкрапления столетий.
Но у меня три дня. Сегодня третий.
И он уйдёт, как предыдущих два,
Позволив по тебе скользнуть едва,
Скользнуть едва почти влюблённым взглядом,
Как и бывает в жизни сплошь да рядом.
Жизнь мгновенно пролетела.
А чего же ты хотела?
Я б хотела, чтоб она
Долго шла и тихо пела,
И неспешна и вольна.
Чтобы шла неторопливо
Возле самого залива,
Возле плещущей волны,
Чтоб волна была гуллива,
Ну а брызги солоны.
Чтобы шла и не кончалась,
Чтобы лодочка качалась
На серебряной воде.
Жизнь стремительно промчалась,
Да и лодки нет нигде.
А меня не учили стареть,
А меня умирать не учили.
Луч небесный однажды вручили
И велели сиять и гореть
Каждый год, каждый день, каждый час,
Не дымя, не чадя, не сгорая,
Вопреки, несмотря, невзирая,
Освещая и тех, кто погас.
Так и маемся на воле,
Как бездомные,
То простые мучат боли,
То фантомные.
Ломит голову к ненастью,
В сердце колики.
Сядем, братья по несчастью,
Сдвинув столики.
Сдвинем столики и будем
Петь застольную,
Подарив себе и людям
Песню вольную,
Все болезненное, злое
И дремучее
Переплавив в неземное
И певучее.
Пена дней, житейский мусор,
Хлам и пена всех времен.
Но какой-нибудь продюсер
Будет ими так пленен,
Что обычную рутину
С ежедневной маетой
Переплавит он в картину,
Фонд пополнив золотой.
Было всё, что быть могло
И во что нельзя поверить.
И какой же мерой мерить
Истину, добро и зло?
Свод бездонен голубой,
Но черны земли провалы,
Кратковременны привалы
Меж бездонностью любой.
Чёрных дыр не залатать.
Всяко было. Всё возможно.
Может, завтра в путь острожный
Пыль дорожную глотать.
Мой сынок, родная плоть,
Черенок, пустивший корни
Рядом с этой бездной чёрной,
Да хранит тебя Господь
От загула палачей,
От пинков и душегубки,
От кровавой мясорубки,
Жути газовых печей.
Ты прости меня, прости,
Что тебя на свет явила.
И какая может сила
В смутный час тебя спасти?
Такая началась метель,
Что соскочила дверь с петель,
Луна с небес, земля с орбиты.
Метались души, с толку сбиты,
Меж всем и вся утратив связь.
Сшибались облака, клубясь.
Но не имел ни вдохновенья,
Ни сил Создатель в то мгновенье,
Откликнувшись на дольний зов,
Творенье повторить с азов.
Всё вполне выносимо, но в общих чертах,
А в деталях. Постылые эти детали!
Не от них ли мы так безнадёжно устали,
И особенно те, кто сегодня в летах.
Эти ритмы попсовые над головой,
Эта дрель за стеной, что проникла в печёнки,
Уголовного вида хозяин лавчонки,
Одинокой собаки полуночный вой,
Этот ключ, что, хоть тресни, не лезет в замок,
Полутёмный подъезд и орущие краны,
Тараканы и мыши, и вновь тараканы,
В жаркой схватке с которыми всяк изнемог.
Столько было того, что, казалось, нет сил пережить,
Столько было того, с чем нельзя, невозможно смириться.
Как же мне удается по-прежнему с миром дружить,
На его небеса голубые, любые молиться?