в этом мире я такой один передо мной фракталы
Текст песни Magnum Opus – Holy (ft. OG Buda)
Я-я, Лера, е
VisaGangBeatz
С*ка, если б ты только знала, б*ять
Во что это все вылилось, но
По сути, спасибо, тебе, потому что я здесь
На мне кэш
Ты не со мной, и мне пох*й
Ха-ха-ха, let’s go
В этом мире я такой один (такой один, я один)
Передо мной фракталы, в крови лизергин (а, лизергин)
Я залетаю, не меняю магазин, керосин
Мне было мало, это даже не мой фильм (не мой фильм)
Сигареты, никотин, не понимаешь, что твой движ
Меня выводит из себя, и нах*й все твои друзья
Так больше нельзя, я верю только в мой травмат
И если ухожу, то навсегда
Не даю им вторых шансов
Я умру за свои цацки, я умру за свою банду
Это правда мекка-магнум, это гандам
Нах*й все препятствия и нах*й пропаганду
Я свободен, с*ки за нос водят
Toolie не решают, они создают вопросы
С*ка, f*ckboi не вывозит
Змеи и доносы, на мне туз — это не козырь
Молодые боссы
Молодые боссы, мое имя знают на блоке
(Мы легенды, да-да-а)
Мама гордится и все мои родные довольны
(Да, они довольны, да, они довольны)
А тебя нет рядом (нету рядом) и тебя нет рядом
Но так лучше, да, с*ка, мне по кайфу
Я с другой с*кой, я не играю
(Я не играю)
Здоровье убиваю, сам себя убиваю
Я ей изменяю, и она даже не знает
Салют mah n***a [?], газа мало не бывает
Big boi как Sapa13, мы на трапе с Lovesomemam’ой
(Ха), умираю во время весны
(Ха), хулиганы на гребне волны (мы хулиганы)
Кто е, кто если не мы? (Ну кто же, кто же, а? )
Кто если не мы?
Е, е, а, я хочу войны
F*ckboi, на могиле цветы
Со мной жадные и злые псы, просто посмотри
Тут красные фонари, пропустил десять из десяти
Она решила уйти, ее нельзя в этом винить
Е, е, эта музыка — отголоски нашей любви
Глаза чище воды, растаял и утонул в них
[?]
Понравился текст песни?
Оставьте комментарий ниже
Нет, к человеку не придёт гора. Перевод
Нет, к человеку не придёт гора
И крылышек не будет у змеи
Никто мне столько не принёс добра,
Как недоброжелатели мои….
Порой в упор, порой из-за угла
Они, терзая мир и мой покой
Стоят передо мной, как зеркала
Показывая мне, КТО Я ТАКОЙ!
Показывая мне, как всё вокруг
Теряя краски, тает без следа.
Как молчаливо исчезает друг
Да потому, что не был никогда!
Как неслучайно остаюсь один
Закованный в лёд мрака, нет надежд.
Зато я – стопроцентный ГОСПОДИН
Cвоей судьбы реальной, без одежд.
A mountain never comes to anyone
And snake on earth will never have the wings.
Less goodness by my friends were done
Than made by hated enemies for me.
Sometimes point-blank, sometimes from far away
They were like a mirror before me.
And tearing peace and calmness of my day,
They show me every moment WHO IS ME!
They show me how the surrounding world
Lose colors, melting to a steam.
And silently is disappearing friend
Because I never was a friend to him.
And not by chance become now alone
Chained by the ice of darkness with no hope
But now I’m a real gentleman
The boss of destiny not covered with a robe.
And only you alone with me by now
It means in hell may be a paradise!
And autumn can transform into the spring.
And death may come to say: “Please do not die!”
В этом мире я такой один передо мной фракталы
И я пьянел от сполоха огней,
От звона чаш и радости друзей.
Любовь моя, я лишь тобою пьян,
Весь мир расплылся, спрятался в туман,
Я сам исчез, и только ты одна
Моим глазам, глядящим внутрь, видна.
Так, полный солнцем кубок пригубя,
Себя забыв, я нахожу тебя.
И я взмолился: подари меня
Единым взглядом здесь, при свете дня,
Пока я жив, пока не залила
Сознанье мне сияющая мгла.
О, появись или сквозь зыбкий мрак
Из глубины подай мне тайный знак!
Пусть прозвучит твой голос, пусть в ответ
Моим мольбам раздастся только: «Нет!»
Скажи, как говорила ты другим:
«Мой лик земным глазам неразличим».
Ведь некогда раскрыла ты уста,
Лишь для меня замкнулась немота.
О, если б так Синай затосковал,
В горах бы гулкий прогремел обвал,
И если б было столько слезных рек,
То, верно б, Ноев затонул ковчег!
В моей груди огонь с горы Хорив
Внезапно вспыхнул, сердце озарив.
И если б не неистовство огня,
То слезы затопили бы меня,
А если бы не слез моих поток,
Огонь священный грудь бы мне прожег.
Не испытал Иаков ничего
В сравненье с болью сердца моего,
Когда бы стон мой услыхал Аллах,
Наверно б, лик свой он склонил в слезах.
О, каравана добрый проводник,
Услышь вдали затерянного крик!
Вокруг пустыня. Жаждою томим,
Я словно разлучен с собой самим.
Мой рот молчит, душа моя нема,
Но боль горит и говорит сама.
И, истиной наполнившись моей,
Вдруг загорелось сонмами огней.
И тайное мое открылось вдруг,
Собравшись в солнца раскаленный круг.
Его никто не смог бы прочитать,
Когда б любовь не сорвала печать.
А я. я скрыт в тебе, любовь моя.
Волною света захлебнулся я.
Лишь эта боль, в которой скрыт весь «я»,-
Мой бич? Награда страшная моя!
Из блеска, из надмирного огня
На землю вновь не высылай меня.
Мне это тело сделалось чужим,
Я сам желаю разлучиться с ним.
Ты ближе мне, чем плоть моя и кровь,-
Текущий огнь, горящая любовь!
О, как сказать мне, что такое ты,
Когда сравненья грубы и пусты!
Рокочут речи, как накат валов,
А мне все время не хватает слов.
О, этот вечно пересохший рот,
Которому глотка недостает!
Я жажду жажды, хочет страсти страсть,
И лишь у смерти есть над смертью власть.
Я весь исчез, мой затерялся след.
Того, что глаз способен видеть,- нет.
Но сердце мне прожгла внезапно весть
Из недр: «Несуществующее есть!»
Ты жжешься, суть извечная моя,-
Вне смерти, в сердцевине бытия,
Была всегда и вечно будешь впредь.
Лишь оболочка может умереть.
Любовь жива без губ, без рук, без тел,
И дышит дух, хотя бы прах истлел.
Нет, я не жалуюсь на боль мою,
Я только боли этой не таю.
И от кого таиться и зачем?
Перед врагом я буду вечно нем.
Он не увидит ран моих и слез,
А если б видел, новые принес.
О, я могу быть твердым, как стена,
Но здесь, с любимой, твердость не нужна.
Да не потерпит дух мой ни на миг
Разлуку с тем, чем жив он и велик!
Да ни на миг не разлучится с той,
Что жжет его и лечит красотой.
О, если свой прокладывая путь,
Входя в меня, ты разрываешь грудь,-
Отняв весь мир, себя мне даришь ты,
И я не знаю большей доброты.
Тебе покорный, я принять готов
С великой честью всех твоих рабов:
Пускай меня порочит клеветник,
Пускай хула отточит свой язык,
Мою гордыню тайную гоня,
В борьбу со мною вступят за меня.
Я боли рад, я рад такой борьбе,
Ведь ты нужней мне, чем я сам себе.
Тебе ж вовек не повредит хула,-
Ты то, что есть, ты та же, что была.
И лучше мне сгореть в ее огне,
Чем жизнь продлить от жизни в стороне.
Любовь без жертвы, без тоски, без ран?
Когда же был покой влюбленным дан?
Покой? О нет! Блаженства вечный сад,
Сияя, жжет, как раскаленный ад.
Что ад, что рай? О, мучай, презирай,
Низвергни в тьму,- где ты, там будет рай.
Куда сверну? Могу ли в ересь впасть,
Когда меня ведет живая страсть?
Когда могла бы вспыхнуть хоть на миг
Любовь к другой, я был бы еретик.
Любовь к другой? А не к тебе одной?
Да разве б мог я оставаться мной,
Нарушив клятву неземных основ,
Ту, что давал, еще не зная слов,
В преддверье мира, где покровов нет,
Где к духу дух течет и к свету свет?
И вновь клянусь торжественностью уз,
Твоим любимым ликом я клянусь,
Заставившим померкнуть лунный лик;
Клянусь всем тем, чем этот свет велик,-
Всем совершенством, стройностью твоей,
В которой узел сцепленных лучей,
Собрав весь блеск вселенский, вспыхнул вдруг
И победил непобедимость мук:
Кумирам чужд, от суеты далек,
С души своей одежды я совлек
И в первозданной ясности встаю,
Тебе открывши наготу мою.
Чей взгляд смутит меня и устыдит?
Перед тобой излишен всякий стыд.
Ты смотришь вглубь, ты видишь сквозь покров
Любых обрядов, и имен, и слов.
И даже если вся моя родня
Начнет позорить и бранить меня,
Что мне с того? Мне родственны лишь те,
Кто благородство видит в наготе.
Мой брат по вере, истинный мой брат
Умен безумьем, бедностью богат.
Любовью полн, людей не судит он,
В его груди живет иной закон,
Не выведенный пальцами писца,
А жаром страсти вписанный в сердца.
Святой закон, перед лицом твоим
Да буду я вовек непогрешим.
И вот в молчанье стали вдруг слышны
Слова из сокровенной глубины.
И сердце мне пронзили боль и дрожь,
Когда, как гром, раздался голос: «Ложь!
Ты лжешь. Твоя открытость неполна.
В тебе живу еще не я одна.
Ты отдал мне себя? Но не всего,
И себялюбье в сердце не мертво.
Ты сотни жертв принес передо мной,
Ну, а с меня довольно и одной.
О, если б, спутав все свои пути,
Ты б затерялся, чтоб меня найти,
Навек и вмиг простясь со всей тщетой,
Вся сложность стала б ясной простотой,
И ты б не бился шумно о порог,
А прямо в дом войти бы тихо смог.
Но ты не входишь, ты стоишь вовне,
Не поселился, не живешь во мне.
Коль ты правдив, коль хочешь, чтоб внутри
Я ожила взамен тебя,- умри!»
Убей меня и верь моей мольбе:
Я жажду смерти, чтоб ожить в тебе.
Бояться смерти? Нет, мне жизнь страшна,
Когда разлуку нашу длит она,
Так помоги мне умереть, о, дай
Войти в бескрайность, перейдя за край,-
Туда, где действует иной закон,
Где побеждает тот, кто побежден.
И где царит над миром только тот,
Кто ежечасно царство раздает.
И перед славой этого царя
Тускнеет солнце, месяц и заря.
Но эта слава всходит в глубине,
Внутри души, и не видна вовне.
Ее свеченье видит внешний взор,
Как нищету, бесчестье и позор.
Я лишь насмешки слышу от людей,
Когда пою им о любви своей.
Что ты живешь в родящей солнце тьме,-
Они кричат: «Он не в своем уме!»
И брань растет, летит со всех сторон.
Что ж, я умом безумца наделен:
Не ум, а сердце любит, и ему
Понятно непонятное уму.
А сердце немо. Дышит глубина,
Неизреченной мудрости полна.
И в тайне тайн, в глубинной той ночи
Я слышал приказание: «Молчи!»
Пускай о том, что там, в груди, живет,
Не знают ребра и не знает рот.
Пускай не смеет и не сможет речь
В словесность бессловесное облечь.
Прямые речи обратятся в ложь,
И только притчей тайну сбережешь.
И тем, кто просит точных, ясных слов,
Я лишь молчанье предложить готов.
Я сам, любовь в молчанье углубя,
Храню ее от самого себя,
От глаз и мыслей и от рук своих,-
Да не присвоят то, что больше их:
А если имя знает мой язык,-
А он хранить молчанье не привык,-
Мое стремление тобой владеть
Подобно жажде птицу запереть.
В свою безмерность, в глубину и высь,
Где ты и я в единое слились,
Где уши видят и внимает глаз.
О, растворения высокий час.
Смерть захлебнулась валом бытия,
И вновь из смерти возрождаюсь я.
Разрушил дом и выскользнул из стен,
Чтоб получить вселенную взамен.
В моей груди, внутри меня живет
Вся глубина и весь небесный свод.
Я буду, есмь, я был еще тогда,
Когда звездою не была звезда.
Горел во тьме, в огне являлся вам,
И вслед за мною всех вас вел имам.
Где я ступал, там воздвигался храм,
И кибла киблы находилась там.
И повеленья, данные векам,
Я сам расслышал и писал их сам.
И та, кому в священной тишине
Молился я, сама молилась мне.
Перед собой склонялся я в мольбе,
Прислушивался молча сам к себе.
Я сам молил, как дух глухонемой,
Чтоб в мой же слух проник бы голос мой;
Чтоб засверкавший глаз мой увидал
Свое сверканье в глубине зеркал.
Да упадет завеса с глаз моих!
Пусть будет плоть прозрачна, голос тих,
Чтоб вечное расслышать и взглянуть
В саму неисчезающую суть,
От века сущий, он творит, любя,
Глаза и уши, чтоб познать себя.
Я слышу голос, вижу блеск зари
И рвусь к любимой, но она внутри.
И, внутрь войдя, в исток спускаюсь вновь,
Весь претворясь в безликую любовь.
В одну любовь. Я все. Я отдаю
Свою отдельность, скорлупу свою.
Чтоб ей служить, жить для нее одной,
Я отдал все, что было только мной:
Нет «моего». Растаяло, как дым,
Все, что назвал я некогда моим.
Признанием насытясь дополна,
Увидишь, что мелеет глубина,
И вдруг поймешь среди пустых похвал,
Что, все обретши, душу потерял.
Будь сам наградой высшею своей,
Не требуя награды от людей.
Мудрец молчит. Таинственно нема,
Душа расскажет о себе сама,
А шумных слов пестреющий черед
Тебя от тихой глуби оторвет,
И станет чужд тебе творящий дух.
Да обратится слушающий в слух,
И любящий пусть будет обращен
В то, чем он полн, чего так жаждет он.
О, нелегко далось единство мне!
Душа металась и жила в огне.
Как много дней, как много лет подряд
Тянулся этот тягостный разлад,
Разлад с душою собственной моей:
Я беспрестанно прекословил ей,
И, будто бы стеной окружена,
Была сурова и нема она.
В изнеможенье, выбившись из сил,
О снисхожденье я ее просил.
Но если б снизошла она к мольбам,
О том бы первым пожалел я сам.
Она хотела, чтобы я без слез,
Без тяжких жалоб бремя духа нес.
И наконец я смысл беды постиг
И полюбил ее ужасный лик.
Тогда сверкнули мне из темноты
Моей души чистейшие черты.
О, до сих пор, борясь с собой самим,
Я лишь любил, но нынче я любим!
О, стройность торжествующих глубин,
Где мир закончен, ясен и един!
Я закрывал глаза, чтобы предмет
Не мог закрыть собой глубинный свет.
Но вот я снова зряч и вижу сквозь
Любой предмет невидимую ось.
Мои глаза мне вновь возвращены,
Чтоб видеть в явном тайну глубины
И в каждой зримой вещи различить
Незримую связующую нить.
Когда я слышу душ глубинный зов,
Летящий к ней, я отвечать готов.
Она бесплотна. Я ей плоть мою,
Как дар, в ее владенье отдаю.
И как больной, что духом одержим,
Не сам владеет существом своим,-
Так мой язык вещает, как во сне,
Слова, принадлежащие не мне.
О, если ум ваш к разуменью глух,
И непонятно вам единство двух,
И душам вашим не было дано
В бессчетности почувствовать одно,
хорошее.
Эсмеральда.
• Автор текста: Белль
• Автор музыки: Белль.
Поют Петкун и Макарский.
Рай, обещают рай твои объятья
Дай мне надежду о мое проклятье
Знай, греховных мыслей мне сладка слепая власть
Безумец прежде я не знал, что значит страсть
Распутной девкой, словно бесом одержим
Цыганка дерзкая мою сгубила жизнь
Жаль, судьбы насмешкою я в рясу облачен
Hа муки адские навеки обречен
И после смерти мне не обрести покой
Я душу дьяволу продам за ночь с тобой
Сон, светлый счастья сон мой Эсмеральда
Стон, грешной страсти стон мой Эсмеральда
Он сорвался с губ и покатился камнем вниз
Разбилось сердце белокурой флерт-дениз
Святая дева ты не в силах мне помочь
Любви запретной не дано мне превозмочь
Стой, не покидай меня безумная мечта
В раба мужчину превращает красота
И после смерти мне не обрести покой
Я душу дьяволу продам за ночь с тобой
И днем и ночью лишь она передо мной
И не Мадонне я молюсь, а ей одной
Стой, не покидай меня безумная мечта
В раба мужчину превращает красота
И после смерти мне не обрести покой
Я душу дьяволу продам за ночь с тобой
На звеньях цельнокованой тоски
Мрак Низгин.
На звеньях цельнокованой тоски
Висит закат, и дёргаются ноги.
Ежевечерне порван на куски,
Я правлю в богохульственном синоде
С оглядкой на хозяйскую ладонь.
В упругий кокон нити бытия вью.
Здесь навь лишь номинально правит явью —
Трещит обивка трона, только тронь.
Главою, что плешива и бела,
Украшен кол в забытом дневнике.
Всю мудрость обломав об удила,
Я правлю в богохульственном синоде.
На лбу — короста свежего тавро,
И я в аркане лживого таро
Не смею и помыслить о свободе.
Бросаюсь с мелководья в кукловодье,
Внимаю крику, слушаю поводья,
Всю мудрость обломав об удила.
И надо прыть, порвав сквозную нить,
Освободить — чтоб неба свод бодить
Главою, что плешива и бела —
Но мясо сна перчёно черепами.
Ползёт на свет из мрака чрева Память,
Вот первый крик — лишь эхо пронеслось
По тёмным коридорам, где закрыты
Все двери (акростих людского быта),
Циклопнуты раздутые глазки.
Я спрячу страх под шкурою овцы да
Под ржавчиной-коростой суицида
На звеньях цельнокованой тоски.
красный смех
Шамбло
Красный чай из красного блюдца
Пью, а в комнату входят родители,
Братья, сёстры, и все смеются
Смехом красным и удивительным.
Как позабыть мне то, во что играли..
Сергей Павлов-Павлов
пусть тебе приснится
Ольга Гуляева
пусть тебе приснится психушка и кошка.
наша кошка, которая вдруг заболела.
пусть тебе станет страшно, хотя бы немножко,
хотя бы во сне. коротком и черно-белом.
пусть тебе приснится небо в ожогах,
земля, когда идешь, но идешь по жиже.
пусть тебе будет страшно, хотя бы немного.
видишь. мы стали немножечко ближе.
Петля
Елена Ежевика.
В переходе на Пушкинской
была пирсинга лавочка.
Твои щеки припухшие
украшали мы давеча
модным вздором серебряным.
Лохов девушки клеили.
И дрожали целебные
два колечка над лейблами.
Времена переходные.
Вместо лавочки с обувью
корчатся пешеходы
с вывороченными утробами.
У девчонки подобранной
шоком сдвинута психика,
и на ухе оторванном
три заветные пирсинга.
Будьте прокляты, рожи
фотороботов-призраков!
Спаси, Господи Боже,
мою девочку с пирсингом!
Той жизни цена
Только ломаный грошик,
Когда там за стенкой любимый с другой.
Осталась одна,
Все хорошее в прошлом,
А счастье смеется за тонкой стеной.
Какое ей дело,
Что кто-то заплачет,
Что только сегодня настала весна…
И юное тело
Не верит в удачу,
И просто с окошка шагнула она.
Никогда не была я в Париже.
Мила Светлова-Скрипка.
Никогда не была я в Париже,
Но в своих сновиденьях порой
«Impassible manege»—я слышу,
Голос с детства почти что родной.
В этом детстве—смешные мечтанья
И не к месту зимой—эскимо,
И французского дяди страданья.
Ах! Так это ж поёт Адамо!
. Дальше, дальше иду по Парижу—
Боже мой! Notre Dome de Pari(s)!
«Impassible manege»—вновь слышу,
И горят фонари до зари.
Ах, Париж! Ты—заразное чудо!
То мечта, то надежда, то боль!
Вдруг навстречу—О,Боже! откуда?—
Бельмондо! Да, тот самый! Жан-Поль!
Я ему на улыбку отвечу.
Продолжайся, мой сказочный сон.
Вдруг Алена Делона я встречу?—
Посмотрите! И вправду—Делон!
А ещё ТАК мне хочется, братцы,
Зарулить в небольшое бистро’
И за столиком вдруг оказаться
С Дебюсси или с Жанной Моро!
Заказать себе пару жюльенов
И вкуснейший французский десерт!
И в «Олимпии» выйти на сцену
И пропеть там свой сольный концерт.
. Размечталась! Пора просыпаться,
Возвращаться к обычным делам.
Только КАК мне с мечтою расстаться?!
Ах, Париж! Как же встретиться нам?
Снова «Tombe la neige» я слышу,
Над Парижем кружи’т белый снег,
И тихонько идёт по Парижу
Незнакомый родной человек.
Tombe la neige.
Таня Иванова-Яковлева
Депрессия
Девочка Сголубыми Глазами
Когда проблемы не проходят стороной,
Когда уныние нависло паутиной,
Когда и холодно, и мерзко, и противно,
И не спасают ни подруги, ни вино,
Когда долги и прошлогодняя тоска,
И равнодушие в чужих и глупых лицах –
То кажется, что ночь, как вечность длится,
А утро – словно дуло у виска…
Веснина Таня.
Малыш какой-то выстрелил в меня
Побег из смирительной рубашки
Михаил Куренный.
Они твердили, что нездрава голова.
А у меня – я точно знал – душа страдала.
Ночами долгими терзаю рукава.
Их туже стягивают – снова все сначала…
Я словно узник в пожелтевшем замке Иф.
В успокоительном тону своем Бедламе.
Я по характеру весьма нетерпелив.
И не умею тлеть – в грудной же клетке пламя!
Я не хочу, как козырь, в этом рукаве
Финала ждать, любой завидуя букашке,
Не говоря уже о царствующем льве.
Зачем родился я на свет в такой рубашке?
Пока я жив – и вера тощая жива,
Что я расправиться смогу с ее узлами.
Я развяжу в бессильной злобе рукава.
Но не останусь в их смирительном Бедламе.
Я не желаю соблюдать все их меню.
Не собираюсь вечно следовать режиму,
Который жрет тебя, съедая на корню.
Меня тошнит от этих лечащих ужимок.
Мне надоело, как безвольный черный стих
Звучать со всем, что окружило, диссонансом.
Я не хочу ждать новых дней – уже таких
Терпел я много – и по горло сыт авансом.
пcиxиаtрия
Юлиана Шиян.
а главврач хоть и не был Богом, но мне кажется, я в раю.
Боги тоже
Дорофеев Дима
Однажды она за другого меня приняла-
Сказала «ты ангел, ты послан мне волей небес».
А я улыбнулся улыбкой подземного зла-
Уж, если я ангел, то чёрный, а стало быть, бес,
Хотя
Боги, наверное, тоже сходили с ума,
Боги, наверное, тоже умели кричать,
Боги тоже порой уходили в туман,
Боги тоже трахались по ночам.
А я все жду его звонков. Посв. Вл
Кристина Анимэ.
А я все жду его звонков,
Хоть знаю, что не любит.
И если опьянею вновь,
То он меня погубит.
А я все жду его звонков,
К его душе взывая.
Хотя сама свою любовь
Давно уж предала я.
А я все жду его звонков.
И он звонит как прежде.
И в каждом новом из стихов
Мелькает луч надежды.
И кто из нас из подлецов?
В чужой лежу кровати.
А я все жду его звонков,
В глаза другого глядя.
Твой шарф
Мариша Мищенко
Не чувствовать, не жить – лишь ждать звонка.
Пить горький кофе. Нет, не надоело.
Еще всё будет: станет небо белым,
И ты перезвонишь. Наверняка.
«Морзянкой» неуёмный пульс в ушах.
На полке – книжка, впавшая в немилость.
И в мире ничего не изменилось,
Пока висит на вешалке твой шарф.
Мальвина
Эльфийская Ведьма
В кружевных чулках и платье- мини
Девочка за столиком с часами
Пухлыми губами пьет мартини,
Чудо с голубыми волосами.
Яркие гламурные бикини,
Мутный взгляд обкурен небесами,
Тело надоедливой рабыни,
Шлюха с голубыми волосами.
Тонкая тату на длинной шее,
Посмелей тариф кидайте сами.
Молодость окурком сладким тлеет
Девы с голубыми волосами.
Спрятаны под маской лени чувства,
Ей Пьеро наскучил слезами
В памяти сарай, и боль. и пусто.
Пахло голубыми волосами.
Буратино с потными руками
Обещал ей сказку с чудесами,
Будет она править дураками,
Леди с голубыми волосами.
И кого винить наивной кукле?
Не вернешь ушедшее слезами,
В кружке спирта отмокают букли,
Дуры с голубыми волосами.
Там, где меня нет
Мультиоргазм.
так хорошо там, где меня нет.
Х. ейте, мужчинки!
София Незабвенная
Х*ейте, мужчинки, от стройных подпорок,
Х*ейте, мужчинки, от русых колечек,
Х*ейте, мужчинки, от взглядов нескромных
И разных нескромных разрезов, конечно.
Х*ейте, завидев красивые губы.
Х*ейте, завидев красивые брови.
Гадайте, что спрятала черная юбка,
Что черного лифчика прячут оковы.
Чем пахнет мужчина?
Наташа Лебедева
В начале начал все мужчины, конечно,
Стараются пахнуть приятно для женщин:
Цветами, стихами и чутким вниманЬем,
«Купить» и «Жениться» своим обещанЬем,
И ранним своим возвращенЬем с работы,
Умением взять на себя все заботы,
Уборкой по дому, ездой в магазины,
И не интересом к Катюхе и Зине.
Но время проходит, всё в корне меняет,
И кто-то любимого вам подменяет:
Он лысиной пахнет теперь и рассолом,
Любовницей Светкой, едой и футболом.
по счетчику
Ав Ель.
По счетчику
До тридесятых снов,
Где слякоть слов сливается слоями,
И под конвой, попутными ветрами
Уносится в страну говорунов.
По счетчику.
Не выключай шансон,
Поверь мне, Миш, есть вещи и похуже:
Кому-то суждено моим стать мужем,
Не зная правды даже на микрон.
Монолог на подоконнике
Сергей Чайкин.
В окна раскрытые свесившись,
Метрах в тридцати – асфальта бассейн,
Чувствую в новом свете жизнь,
Каждую секунду во всей красе.
Режет ступни узкий карниз остриём,
Пропасть улицы растопырила жабры,
И всё ж на небо в часы приёма
Я не лез со своими жалобами.
Пусть мутнеют в жуткой хандре мозги,
Но я вижу итог логичным и ясным –
Не боюсь разбиться вдребезги,
Знаю: гораздо страшнее увязнуть.
За свободу себя, пехотинца,
Я отдам с потрохами, с кожею,
Не боюсь за всё расплатиться,
Это лучше, чем вечно быть должным.
Во многоэтажной избе живя,
Седому небу заметнее,
Я не боюсь неизбежного –
Недолговечны затмения,
Только жизни трамплин так короток!
И нюхом фантазии тощей
Среди разноцветных обёрток
Найти бы хоть что-нибудь стоящее…
Отыскать свои нити – удастся ли,
Когда тьма смыкает колонны,
И надежды фонарь угас вдали –
Лишь душа горит раскалённая.
И ночь – хоть ослепни – удалась!
В бездну кипящую погружаясь,
Я, как сумасшедший водолаз,
Задушил к непрожитому жалость.
Напою луны глаза кровью,
Ветру стану хоть на миг равным.
– Ангелы мира загробного,
Принимайте меня, эмигранта.
Исколесишь сто лестниц.
Свет не мил.
Опять:
«Через час велели прийти вам.
Заседают:
покупка склянки чернил
Губкооперативом».
Взъяренный,
на заседание
врываюсь лавиной,
дикие проклятья дорогой изрыгая.
И вижу:
сидят людей половины.
О дьявольщина!
Где же половина другая?
«Зарезали!
Убили!»
Мечусь, оря.
От страшной картины свихнулся разум.
И слышу
спокойнейший голосок секретаря:
«Оне на двух заседаниях сразу.
В день
заседаний на двадцать
надо поспеть нам.
Поневоле приходится раздвояться.
До пояса здесь,
а остальное
там».
С волнением не уснешь.
Утро раннее.
Мечтой встречаю рассвет ранний:
«О, хотя бы
еще
одно заседание
относительно искоренения всех заседаний!»